Тайны одного Парижского бульвара, стр. 28

– Но, черт возьми! Бедренная кость! Бедренная кость Горопова!

– Была где-то найдена и пристроена к скелету в ожидании дальнейших событий. Например, полковник Лопухин мог ответить на письмо. Безусловно, эта покупка скелета была как бы знамением судьбы. С этого момента Костенко только о костях и думал, а в конце концов поломал свои.

– Была где-то найдена?

– Да.

– Где, Бурма? Где? Великий Боже, ведь вы знаете больше, чем говорите, да?

Я вздыхаю:

– Да, немного больше... И я не знаю, что делать. В этой заварушке у меня нет никакого интереса. А обеспечить работу для палача – это не для меня... нет, старина, извините меня, но я ничего вам не расскажу из того, что знаю. Дадим поработать судьбе. Тем временем, быть может, вы станете её инструментом. Ничево. Имея на руках письмо, о котором говорит Лопухин, и бедренную кость Горопова, вы располагаете уже всеми элементами для написания сенсационной статьи, не так ли?

– Конечно.

– Я здесь ни при чем. Я не прошу вас писать вашу Статью, как не прошу вас отложить её. Делайте, как хотите.

– Я напишу её.

– Ничево.

Я выхожу из кабинета Марка Ковета в тот момент, когда звонит телефон. Не успев дойти до лестницы, я слышу голос журналиста, который кричит мне вслед:

– Это Элен. До вашего прихода она уже звонила, но со всей этой историей я забыл вам об этом сказать.

Я возвращаюсь и беру трубку:

– Алло.

– Наконец-то! – говорит Элен. – Я в конторе. Вы идете? Я... ладно, сейчас я вам все объясню. Не знаю, что и делать.

– Мы это решим вдвоем. До скорого.

– Соня Перовская в этот момент делает большую глупость, – говорит Элен.

– Одной больше, одной меньше...

– Не будьте бессердечным. Не знаю, жалость это или что иное, но я прониклась к ней симпатией, а она... делает глупость.

– Глупость какого рода?

– Она собирается признаться Наташе, что это она украла у нее бриллиант. Это приводит меня в бешенство. Женщина, которой нечего больше опасаться своего шантажиста, находит еще что-то, чтобы мучиться. Это невообразимо.

– Чисто славянская черта. Вкус к несчастью. Как вы узнали об этом идиотском проекте?

– Она позвонила мне к вечеру. Я только что вернулась.

– Вы ходили к своему любовнику?

– Перестаньте. У меня нет желания смеяться.

– У меня тоже. Продолжайте.

– Она хотела попросить у меня совета. Вот: по-видимому, Наташа заметила, наконец, что среди ее драгоценностей не хватает одного бриллианта, и она обвиняет в этом старую кухарку Ольгу. Поэтому Соня собирается во всем признаться своей компаньонше. И пусть я покажусь дрянью, но я посоветовала ей ничего этого не делать... только почувствовала, что её решение более или менее принято твердо. Какая дура! Позвонить мне и попросить совета с явным намерением сделать по-своему.

– Это – судьба.

– Она довольно резко бросила трубку, и какой-то момент я оставалась в недоумении. Потом, прийдя в себя, отправилась в магазин на бульваре Османн. Главная продавщица закрывала решетку. Она была в магазине одна. Наташа и Соня уже уехали в свою виллу в Со.

Я встаю:

– Поехали тоже туда.

– В Со?

– Да.

– Но как мы объясним...

– Как подскажет судьба. Теперь уже командую не я.

Я останавливаю машину перед домом № 21 по бульвару Жан Буре, наверняка перекрыв все рекорды скорости. Спускается ночь, и среди великолепных деревьев, которые создают такой лесной фон дому в нормандском стиле, птицы пускают свои последние трели, прежде чем погрузиться в сон. Я дергаю за колокольчик и одновременно с этим толкаю калитку. Она не заперта. Мы проходим через нее и идем по посыпанной гравием аллее. На крыльце появляется черный силуэт.

– Наташа, – сообщает мне Элен.

Наше появление, мягко говоря, не вызывает энтузиазма у хозяйки дома.

– Добрый вечер, мадам, – говорит Элен. – Разрешите представить вам одного из моих друзей, который...

– Добрый вечер, – сухо прерывает её Наташа. Она поворачивается ко мне: – Пожа...

Я прерываю ее в свою очередь:

– Мне необходимо увидеть Соню Перовскую.

– Соню...

– Да...

Я её отстраняю и прохожу в вестибюль. Она сердито следует за мной.

– Где Соня Перовская?

– В своей комнате... да, я полагаю.

Наташа оглядывает меня с высокомерной наглостью. Её властные черты еще больше твердеют. Она презрительно смотрит на меня, поджав губы. Я тоже не говорю ни слова. И вот в этой-то враждебной и натянутой тишине, чуть нарушаемой затихающим далеким пением птиц, и грянул выстрел.

Соня Перовская лежит посреди своей комнаты, на стене висит икона. Она не промазала. Она размозжила себе голову, выстрелив из крупнокалиберного пистолета военного образца, который она все еще сжимает в руке. И оставила письмо, которое лежит рядом с ней на скамеечке:

"Я никого не обвиняю в своей смерти. Чувствуя полное сознание моего ничтожества, я покидаю жизнь, которая давно уже мне в тягость. Я злоупотребила доверием моей благодетельницы. Я всегда была бесчестной женщиной. Да сжалится Господь Бог над моей душой".

Рядом с письмом – две розовые рекламки... "Таверна Брюло"... самые изысканные женщины...

Я оборачиваюсь к Наташе:

– Вы знали, что...

– Нет, я ничего не знала, – говорит она, часто хлопая ресницами. – Но это была неуравновешенная женщина. И у нас был спор... ссора...

– По какому поводу?

– Я прекрасно могла бы не отвечать вам. Прежде всего потому, что я вас не знаю, и, во-вторых, потому что это вас не касается. Но поскольку сама бедняжка Соня признается в письме, которое вы только что прочли, что она обокрала меня, а независимо от этого, хоть и в давние времена, она занималась самым гнусным и самым бесчестным ремеслом. Когда она призналась мне в своих кражах, понятно, что я была недовольна и не очень нежно обошлась с ней... но я не могла бы подумать...

Она достает платок и прикладывает его к глазам, Вполне возможно, что сейчас она ударится в слезы. Все возможно.

– Вы могли бы помешать ей, – глухо говорю я.

– Помешать ей? Но как? Разве я могла предвидеть...

Она пожимает плечами, подходит к скамеечке. Словно машинально, она перебирает розовые карточки и смотрит на меня:

– Что... что мы будем... мы их оставим тут? Я вырываю их у нее из рук и кладу в карман:

– Я уничтожу их. Элен пошла предупредить полицейских. Они вот-вот появятся. Им незачем знать все. Соня Перовская покончила с собой потому, что, обманув и обокрав вас, а кроме того, учтите, что она несколько тронулась – что поделаешь, славянская душа! – у неё не было иного выхода. Им не обязательно знать, что она была шлюхой. Никому не надо об этом знать. На это ни у кого нет права. Понятно?

– Как хотите. Я... Это – ужасно.

– Тем более ужасно, что вы могли этому помешать.

– Я вас уверяю...

– Вы должны были это сделать, – ору я. – Да, черт возьми, вы должны были этому помешать!

Не знаю, понимает ли она.

XV

На следующий день, около одиннадцати часов, тщательно выбритый, с чисто вычищенными зубами, сунув в рот трубку, чтобы отбить запах зубной пасты, я направляюсь вместе с Элен к магазину Наташи: белье, бюстгальтеры и всевозможные эластичные пояса. В тот момент, когда мы пересекаем перекресток улиц Ришелье – Друо, Элен испытывает что-то вроде головокружения. Но она преодолевает его очень быстро и поднимает на меня свои прелестные доверчивые глаза. Я ободряюще улыбаюсь ей, и, когда мы предстаем перед Наташей, мы смахиваем на молодоженов. Лицо русской по-прежнему властное и жесткое, но осунувшееся. По-видимому, она провела не очень хорошую ночь.

– Я хотел бы поговорить с вами наедине, – говорю я. – Это возможно?

– Конечно, – отвечает она, хотя и несколько удивленно.

Мы поднимаемся на второй этаж в гостиную, вдали от нескромных ушей. Устраиваемся в мягких креслах.