Алпамыш. Узбекский народный эпос(перепечатано с издания 1949 года), стр. 29

Услышав слова Караджана, Алпамыш говорит ему в ответ:

— Голос храбреца могучего услышь:

Ливнем слез не лей, себя ты сам срамишь!

Зря ты моего Чибара так хулишь.

Осадив коня, — на целых сорок дней

Дело все мое задерживаешь лишь.

Если бы Чибара ты не задержал,

Он бы полетел, не только побежал.

Я бы вскоре счастье с Барчин-гуль вкушал.

Понимать коней ты, видно, не привык, —

Плачет от обиды конь мой боевой.

Э, ты безъязыкий, глупый ты калмык!

Прочитай скорей двукратно «Калиму», —

Конь мой в небеса тебя поднимет вмиг.

Только уваженье ты имей к нему:

Слишком бить коня избранного к чему?

Гибель причинишь себе же самому.

Ну, скорей прочти святую «Калиму», —

Байчибара вновь с пути не возвращай,

Сердца своего теперь не огорчай,

Сватовство мое устроить обещай.

Друг мой Караджан, скорей вернись! Прощай!..

Прочитал Караджан двукратно калиму и отправился на чубаром скакуне в путь, к Ай-Барчин сватом от Алпамыша.

Песнь четвертая

Алпамыш. Узбекский народный эпос(перепечатано с издания 1949 года) - i_009.png

Много было ссор у богатырей-калмыков из-за узбекской красавицы. А время шло, и шестимесячная отсрочка уже на исходе была. Два часа оставалось до срока. Когда сон свой видела Барчин, было ей предсказано: «К полднику сын дяди твоего приедет». Полдник наступил, — нет Алпамыша. Неужели суждено ей калмыкам достаться? В тревоге смотрит Барчин-ай на дорогу — и подружкам своим-прислужницам так говорит:

— Девушки, с кем скорбью-болью поделюсь? Горечью тоски вот-вот я захлебнусь.

За меня молитесь, девушки мои, —

Я неправоверной ныне становлюсь!

Иль судьбе предвечной я не покорюсь?

Калмыки приедут, — как я увернусь?

Если чужеверьем все же осквернюсь,

Значит, навсегда смеяться разучусь.

Как же я в чужом народе приживусь, —

Он же моего не смыслит языка!

Телом непорочна и нежней цветка,

Ведь зачахну я в плену у калмыка!

За меня молитесь, девушки мои!

Счастьем до сих пор была необжита

Сердца моего девичьего юрта,—

Вся она теперь охвачена огнем.

Суждено мне горе в юные лета!

Полдник наступил, — не едет дядин сын.

Горе, горе! Нет надежды для Барчин!

За меня молитесь, девушки мои!..

Ай, нет мочи больше страдать!

Некого, как видно, мне ждать.

Как он мог, мой хан, опоздать,

К сроку мне защитой не стать!

Девушки, прощенья прошу, —

Огорченья вам приношу.

Но страданья чем заглушу?

Калмыками данный мне срок

В этот час, подружки, истек.

Разве не погибнет цветок,

Если зимний холод жесток?

Не приехал милый Хаким, —

Пред Конгратом стыдно моим.

Черных дней дождались мы вдруг.

Что с народом будет моим!

Калмыкам достанусь я злым, —

Плачьте, сорок милых подруг!

Сорок девушек-уточек взглянули в сторону Чилбир-чоля, — слышат — конский топот с той стороны доносится. Вгляделись они — всадник на Байчибаре скачет, — калмык, оказывается! Опечалились девушки, — сказали Барчин:

— Знай, что прибыл тот, о ком вещал твой сон! Но богатырей калмыцких встретил он.

Видно, был с дороги сильно утомлен —

И погиб калмыцкой силою сражен,

Не достигнув той, с которой обручен.

Верный конь его добычей вражьей стал, —

Знатный враг пленил его и оседлал.

Плачь! День киямата страшного настал!

Или Алпамыш не бек в Конграте был?

Или сам коня врагам он уступил?

Если бы не враг его в пути убил, —

Мог ли быть оседлан калмыком Чибар?

Значит он погиб, конгратский твой шункар,

Прежде, чем желанья своего достиг!

Что на Байчибаре скачет к нам калмык,

Зоркая Суксур ведь разглядела вмиг.

Видно, горд калмык захваченным конем,

Если так спесиво он сидит на нем.

Хлещет он коня, торопит он его, —

Чую вещим сердцем вражье торжество.

Наше положенье будет каково?

Добрый конь конгратский, где хозяин твой?

Служишь калмыку добычей боевой!

Косы распусти, красавица, ой-бой,

Плачь! Не став женой, осталась ты вдовой!

А калмык все ближе! Как бы ни гадать, —

Так иль так — добра нам от него не ждать.

Он тебя своей женой принудит стать,

Нас, твоих подружек, плакать, причитать.

Ой, всему народу нашему страдать,

Светопреставленья муки испытать!..

Калмык, скакавший на Байчибаре, все ближе подъезжал, и уже все сорок девушек хорошо его разглядели, — узнали в нем Караджана. Растерялись они, зашумели-запричитали и, окружив Ай-Барчин, руки к небу воздев, стали громко молиться. А Барчин-ай, на Суксур свою рассердившись, так ей сказала:

— Болтовней твоей по горло я сыта.

Друг ли едет, враг ли, — речь твоя пуста, —

Да забьет песок болтливые уста!.. —

Ай-Барчин встает и смотрит в степь Чилбир, —

Скачет на Чибаре Караджан-батыр.

Почернел в очах красавицы весь мир.

Жалобно слезами залилась Барчин:

— Сладкая душа мне не нужна теперь,

Всех богатств да буду лишена теперь,

Юности моей что мне весна теперь!

Если встречи с милым бог меня лишил,

Смерти бы за мной притти он разрешил!.. —

Косы распустив, Барчин рыдает: — Ой,

Добрый конь конгратский, где хозяин твой?

Мужа не познав, осталась я вдовой!

Осенью цветам не увядать нельзя,

Часа смертного нам угадать нельзя, —

Брата из Конграта, видно, ждать нельзя,

Видимо, в живых его считать нельзя,

И в Конграт о нем нам весть подать нельзя!

Пока Барчин причитала, подъехал сватом от Алпамыша прибывший Караджан. Усы покручивая, ногами в стремена упираясь, на юрту бархатную поглядывая, о Байсары расспрашивая, сказал Караджан: