Гэсэр.Бурятский народный эпос(перепечатано с издания 1968 года), стр. 40
ЧАСТЬ 2
Как бы ни была длинна река,
До моря все равно добирается.
Дорога как бы ни была далека,
Но цель все равно приближается.
Возвращаются они в долину Моорэн,
Приближаются они к морю Мухнэ-Манзор.
Где жил во дворце, среди прочных стен
До недавних пор Абай Гэсэр хан.
Здесь вода,
Которую он в детстве пил,
Здесь земля,
На которой он с детства жил.
Всех баторов, все свое воинство,
Хоть вернулись они без доблести,
Поблагодарил он за верность и службу
И по домам распустил их тут же.
А сам помчался дорогой длинной
К пятидесяти пяти небесным долинам.
Полетел он с думой большой в уме
Прямо к бабушке Манзан-Гурмэ.
К ней, сидящей
С серебряной чашей в руках.
К ней, следящей
За всеми звездами в небесах.
К ней, опирающейся
На множество горных вершин.
К ней,
Все швы во вселенной сшивающей.
К ней,
Все тайны вселенной знающей.
Прилетел он к ней, на помощь надеется:
«Что же это на свете делается?
Враги
Тринадцати подопечных наших ханов рассвирепели,
Враги
Семидесяти трех народов наших совсем обнаглели.
Ненависть свою распалили,
Мстительность свою возбудили.
Особенно отличился Лобсоголдой,
Этот чертенок хитрый и злой.
Наш Гэсэр уж не Гэсэр, а осел бессловесный,
Содержится Лобсоголдоем в сбруе железной,
Лобсоголдой его до костей пробивает,
Черные камни таскать заставляет.
Черный пот с осла безотказного льется,
А Лобсоголдой глядит и смеется.
Пена белая с осла летит хлопьями,
А осел лишь ушами хлопает.
Достаются ему лишь побои за все труды,
Но и это бы — полбеды.
Нет границ у черного зла,
Хуже там происходят дела.
Дом Гэсэра собой украшавшую,
Зеркала красотой своей наполнявшую,
Солнцеликую нашу Урмай-Гоохон
Ласкает и щекочет Лобсоголдой,
И день и ночь потешается он
С красавицей нежной и молодой.
Конечно, стерпеть такое нельзя,
Спустился я на землю, летя и скользя,
Избавить двух наших младших
От мучений позорных и страшных.
Но по дороге книгу я достал исполинскую
Праотцовскую, праматеринскую,
Стал я эту книгу листать,
Стал я эту книгу читать.
И увидел, что эта книга заветная,
Гэсэра выручать — не советует.
Ты,
На тысячи небожителей опирающаяся,
Ты,
Всеми швами вселенной распоряжающаяся,
Ты,
Сидящая в руке с серебряной чашей,
Ты,
Заступница и надежда наша,
Ты,
Эту книгу сейчас возьми
И что нам делать, нас вразуми».
Манзан-Гурмэ священную книгу берет,
Листает спереди назад и сзаду наперед.
Листает она ее при свете луны,
Все буковки ей видны.
Листает она ее при солнечном свете,
Все буковки на примете.
Пальцем она по книжным страницам водит,
Нехорошие вести в книге находит.
— Да, — говорит. — Лобсоголдой слабенький
Взрослым стал, силу набрал.
— Да, — говорит,—
Гэсэр наш маленьким и плаксивым стал.
Стал он маленьким, как ребенок,
Только что из пеленок.
Матушка Манзан-Гурмэ даже вздрогнула:
Что за строчки такие вздорные!
После этого, что есть силы,
Вселенную за края она схватила.
Начала ее трясти и качать,
Начала ее качать и трясти.
Начали ветры на земле крепчать,
Начали тучи на небе расти.
Горы все задрожали,
Скалы — задребезжали.
Море расплескалось,
Бури разбушевались.
На черную землю Хонин-Хото,
Где солнышка не видал никто,
На землю сохлую,
На землю дохлую,
На землю безлистую,
На землю мглистую,
На землю пустынную,
На землю постылую,
Где жизни каждый живущий не рад,
Посыпались с неба дождь и град.
Под этот дождь и под град небесный
Попал Гэсэр — осел бессловесный.
Был этот дождь ему — добрый знак,
Напился и ободрился бедный ишак.
И даже Лобсоголдоя он так лягнул,
Что тот коленку едва разогнул.
Потом,
Когда вселенную потрясла и покачала,
Бабушка Манзан-Гурмэ так сказала: —
Тот, кто осилил бы дьявола черного,
Еще не появился среди неба просторного,
На земле же такой человек имеется,
Но не на баторов нам надо надеяться.
Победит его слабая с виду женщина,
Так священной книгой завещано.
Тут бабушка Манзан-Гурмэ, чей ум остер,
Призывает трех Абая Гэсэра сестер.
Призывает сестер, сажает их рядом.
Рассказывает сестрам, что делать надо.
Чтобы три коровьих кишки искусно
Наполнили они пищей самой вкусной.
Чтобы преобразились они в трех проворных птиц
И полетели скорее на землю вниз.
Да чтобы в виде трех птиц Онголи
Полетели они в пределы земли.
В трех птиц Онголи три сестры превращаются,
На землю вниз они устремляются.
Спустились они в долину Моорэн,
Оказались они около моря Мухнэ-Манзор,
Где жил во дворце, среди прочных стен
Когда-то их брат Абай Гэсэр хан.
Здесь вода,
Которую он в детстве пил,
Здесь земля,
На которой он с детства жил.
Оказались они перед его дворцом,
Опускаются они на его крыльцо.
В золотые ворота они влетают,
По дворцовым покоям они порхают.
Прекрасная, молодая Алма-Мэргэн,
Живущая без Гэсэра средь дворцовых стен,
Трех сестер Гэсэра тотчас узнала,
С уваженьем и достоинством повстречала.
Золотой стол она накрывает,
Пищу вкусную ставит.
Серебряный стол она расстилает,
Напитки сладкие ставит.
Предлагает она им еду и питье,
А они ей предлагают угощенье свое.
Три коровьих кишки, набитых искусно
Пищей особенной, пищей вкусной.
— Ты попробуй, — говорят, — этого мяса,
Будешь сильнее с этого часа.
Это мясо многолетнее, многодавнее,
Нашей матушкой Манзан-Гурмэ данное.—
Алма-Мэргэн от всех трех кишок поела
И как будто бы опьянела.
А три сестры говорят-рассказывают,
Все завязанное развязывают.
Рассказывают они про землю Хонин-Хото,
Где солнышка не видит никто.
Про землю сухую,
Про землю глухую,
Про землю безлистую,
Про землю мглистую.
Где одна лишь река под тремя преградами
Проскальзывает тремя водопадами.
Где все наизнанку вывернуто,
Где деревья с корнями выдернуты.
Там
Бессловесным ослом Гэсэр живет,
Камни таскает, колючки жует.
Дыханье его прервется вот-вот,
Жизнь его оборвется вот-вот.
Надо ждать его гибели не с года на год,
А надо ждать его гибели со дня на день.
Спасать Гэсэра немедленно надо.
Но тот, кто осилил бы дьявола черного,
Еще не появился среди неба просторного.
На земле же такой человек имеется,
Не на баторов нам надо надеяться.
Победит его слабая с виду женщина,
Так священной книгой завещано.
Там написано,
Что спасти Гэсэра и Урмай-Гоохон
От Черного дьявола Лобсоголдоя,
Над которыми издевается и насмехается он,
Не найти ни витязя, ни героя,
Спасти его может только одна Алма-Мэргэн — молодая жена.
Так,
На тысячи небожителей опирающаяся,
Так,
Всеми швами вселенной распоряжающаяся,
Так,
Сидящая в руке с серебряной чашей,
Заступница и надежда наша,
Когда священную книгу раскрыла
И прочитала, что там написано было,
Нас, трех сестер, посадивши рядом,
Рассказала подробно, что делать надо.
Велела она превратиться нам в птиц,
Велела она спуститься нам вниз,
Велела она три коровьих кишки искусно
Наполнить пищей, особенной, вкусной,
Которая, вроде бы опьяняет,
Но которая сил и храбрости прибавляет.
Велела она
Найти, Алма-Мэргэн, вас,
И передать вам этот наказ.
Гэсэра выручить и спасти
И в свой дворец его привезти.
Отвечает Алма-Мэргэн, побелев, как мел:
— Гэсэр в три раза больше силы имел,
Был он меня хитрее,
Был он меня мудрее,
И то обманул его Черный Лобсоголдой.
Как же я-то справлюсь с такой бедой?
И хоть вы меня тут напутствуете,
И наказ принесли мне свыше,
Нужных сил я в себе не чувствую,
И отваги в себе не слышу.
Три сестры ее угощать продолжают,
Напитки особые предлагают.
Подносят они ей
Светлый напиток — арзу.
Подносят они ей
Крепкий напиток — хорзу.
Алма-Мэргэн напитки особые пьет,
Алма-Мэргэн вдруг с места встает.
От арзы
Алма-Мэргэн захмелела,
От хорзы
Алма-Мэргэн запьянела.
Кровь ее разгорячилась,
Душа ее размягчилась.
Развеселилась она,
Как двадцать пять человек,
Расходилась она,
Как сорок пять человек.
Вошла в нее сила ста человек,
Глаза огнем горят из-под век.
Подбирая длинные волосы,
Говорит она твердым голосом:
— Тело мое сделалось мощным,
Сердце мое сделалось каменным,
Не боюсь я теперь ни дня, ни ночи,
Не боюсь я теперь огня-пламени.
Стала я сильной и властной,
Сделалась я безжалостной.
Мысли мои теперь — волчьи,
Убедиться хочу воочию,
Где Абай Гэсэр живет, как в аду,
Я его выручать пойду.
Дьявол Черный Лобсоголдой
Дело будет иметь со мной!
Приготовьте мне коня кроваво-рыжего,
Позовите ко мне Буйдан-Улаана батора! —
С этими словами из комнаты вышла…
Начались к походу спешные сборы.
После этого
Надевает Алма-Мэргэн
Не то, что красиво и модно,
Не женские свои безделушки и украшения,
А то, что понадобится ей для похода,
Что понадобится ей для сраженья,
Для черта черного укрощенья.
Что для битвы ей будет нужно —
Боевое берет оружие,
Боевое берет снаряжение.
И оделась Алма-Мэргэн и обулась,
Перед зеркалом так и сяк повернулась,
Где пылинка — ее сдувает,
Где соринка — ее счищает.
В зеркало,
С дворцовую дверь величиной,
Алма-Мэргэн погляделась,
Хорошо ли она обулась-оделась.
После этого
Говорит она трем сестрам вещим:
— Будьте радостны, будьте счастливы вечно.
А я поеду по вашему знаку
Убивать Лобсоголдоя-собаку.
Три сестры ей в ответ желают удачи,
Все закончить успешно, что будет начато.
В той земле чужой, отдаленной,
Чтоб судьба была к ней благосклонной,
Чтоб она своего добилась
И домой к себе возвратилась.
Так друг друга они любили,
Так друг друга благословили.
Как следует Алма-Мэргэн снарядилась,
Как следует оделась, обулась.
Перед зеркалом она покрутилась,
Так и сяк перед ним повернулась.
После этого,
Изящным движением
Открывая перламутровую дверь,
Наружу она выходит теперь.
Плавными движениями,
Не уронив ни пылинки с ног,
Перешагивает она мраморный хангайский порог.
С озаряющим землю лицом
Выходит она из дворца на крыльцо.
Крыльцо это так построено,
Что не слышно его под пятками.
Крыльцо это так просторно,
Что пастись бы там кобылицам с жеребятками.
Легкими движениями, без суеты,
По ступенькам серебряным с высоты,
Ни разу на лестнице не оступясь,
Идет она туда,
Где резная, серебряная коновязь.
Туда она плавно вышла,
Где стоит ее конь кроваво-рыжий.
Красно-шелковый повод от коновязи
Неторопливо она отвязывает,
Этого повода полукруг
Берет она в левую руку.
А кнут с рукояткой из красного дерева
В правой руке она держит.
Ногу в чисто серебряное стремя она продела,
В якутско-серебряное седло устойчиво села.
После этого,
У повода правую сторону натянув,
А левую сторону ослабляя,
Морду коня в нужную сторону повернув,
Она его по солнышку направляет,
Скачет с ней вместе опора опор,
Верный Буйдан-Улаан батор.
Батора этого молодого и мощного
Взяла она спутником и помощником.
От дворца отдаляется конский скок,
Поехали они на восток.
Поехали они в страну Хонин-Хото,
Которой из них не видал никто.
Летят они не низко не высоко,
Летят они как ястребы-соколы.
Не стрелы выпущенные свистят,
Не камни брошенные шуршат,
Два коня один за другим подряд,
Выше гор и лесов над землей летят.
Через горы древние они перемахивают,
Через верхи деревьев они перескакивают.
Хоть длинна река,
Но до моря все равно добирается,
Хоть дорога и далека,
Но цель все равно приближается.
Вот родная земля
Уж кончается.
Вот чужая земля
Начинается.
То жара им в лицо, то дует метель,
Из Алма-Мэргэн выходит весь хмель.
По сторонам оглядывается она,
Не понимает, что б это значило.
Большим удивленьем удивлена,
Задачей большой озадачена.
Сидит она в седле еле-еле,
Становится ей тревожно и страшно.
— Куда это мы едем? —
У спутника она спрашивает.
Буйдан-Улаан батор,
Болура — небожителя первый сын.
— Скачем мы, — говорит, — превыше гор,
Дальше лесов, дальше пустынь.
— Скачем мы, — говорит, — в направлении востока,
Во владенья Лобсоголдоя жестокого.
Едем мы его победить — извести,
Нашего Гэсэра из неволи спасти,
Едем мы по наущению трех сестер,
С благословения бабушки, чей ум остер.
У Алма-Мэргэн сердце замерло,
Чуть не падает она замертво.
Испугалась она очень сильно
У Буйдана-Улаана она спросила:
— Но разве справлюсь я, слабая женщина,
С Лобсоголдоем, чертом зловещим? —
Говорит Алма-Мэргэн, побелев как мел:
— Гэсэр в три раза больше силы имел,
Был он меня хитрее,
Был он меня мудрее,
И то обманул его Черный Лобсоголдой.
Как же я-то справлюсь с такой бедой?
И хоть сестры меня напутствовали
И наказ принесли мне свыше,
Нужных сил я в себе не чувствую,
И отваги в себе не слышу.
Конь кроваво-рыжий вперед несется,
Алма-Мэргэн в седле трясется.
Ничего она впереди не видит,
Из седла вот-вот выпадет.
Буйдан-Улаан батор головой качает,
— Ну, — говорит, — женщины, ну, — говорит, — и дела.
О чем же думала ты вначале,
Зачем же сестрам клятву дала?
Подбирая длинные волосы,
Говорила ты твердым голосом:
«Тело мое сделалось мощным,
Сердце мое сделалось каменным,
Не боюсь я ни дня, ни ночи,
Не боюсь ни огня, ни пламени,
Стала я сильной и властной,
Сделалась я безжалостной.
Дьявол Черный Лобсоголдой
Дело будет иметь со мной!»
Все слова свои Алма-Мэргэн вспомнила,
Силой-мужеством грудь наполнила.
Виду робости не показывает,
Твердым голосом батору приказывает: —
Ты, Буйдан-Улаан, батор верный мой,
Поверни назад, поезжай домой.
Дальше лежит чужая страна,
Дальше я поеду одна.
Будет Черный дьявол Лобсоголдой
Дело иметь со мной с одной.
После этого
Выпускает Алма-Мэргэн на ладонь
Двенадцать своих волшебств,
Заставляет плясать по пальцам
Двадцать три своих волшебства,
Заговорные произносит слова.
Коня своего кроваво-рыжего,
Заколдовала Алма-Мэргэн и заворожила.
Превратился большой и сильный конь
В кресало, которым высекают огонь,
Кресало Алма-Мэргэн в карман положила.
После этого
Алма-Мэргэн солнцеликая
Новые заговорные слова прошептала.
Превратила себя в легкую птицу,
Жаворонком крылатым стала.
Полетела она высоко, высоко
От земли, от деревьев и от травы.
Поднялась она
Чуть повыше белоснежных облаков.
Поднялась она
Чуть пониже небесной синевы.
Летит она в переливах небес,
Крылышками трепещет.
Летит она не в страну чудес,
А где правит дьявол зловещий,
В проклятую страну Хонин-Хото,
Где солнышка не видит никто.
В страну холодную,
В страну голодную,
В страну бестравную,
В страну бесславную,
В страну засушливую,
В страну удушливую.
Где река под тремя преградами
Проскальзывает тремя водопадами.
В страну, где пыль лежит до колен,
Где умереть никому не жалко.
Прилетела на крылышках Алма-Мэргэн
В виде легкого певчего жаворонка.
Еще небесных не покинув просторов,
Увидела она двух крылатых баторов.
Они дозорными поставлены были,
За синим небом они следили.
Но Алма-Мэргэн
Двенадцать волшебств своих вынула,
Но Алма-Мэргэн
Двадцать три волшебства по ладони раскинула.
И баторов глаза дозорные
Повернула в другую сторону.
Видят они прошедшее, что когда-то было,
А уши у них совсем заложило.
После этого,
Спустившись на землю из небесных просторов,
Увидела Алма-Мэргэн еще двух крылатых баторов.
Они дозорными поставлены были,
За обширной землей они следили.
Но Алма-Мэргэн
Двенадцать волшебств своих вынула.
Но Алма-Мэргэн
Двадцать три волшебства на ладонях раскинула,
И глаза баторов дозорные
Повернула в другую сторону.
Видят они прошедшее, что когда-то было,
А уши у них совсем заложило.
После этого
К дворцу Лобсоголдоя она подлетает,
Над крышей вьется, около окон порхает.
Хочет она, любопытная женщина,
Хотя бы взглянуть на черта зловещего,
Что у него за лицо, что у него за тело,
Но не в одном любопытстве дело.
Надо ей оценить его возможности,
Узнать его коварства границы,
Его волшебств бесчисленных сложности,
Вот зачем порхает вкруг дома птица.
Видит она,
Тело у Лобсоголдоя угольно-черное,
Каждый зуб у него с лопату,
Живот как мешок мотается у черта,
Сам нечесаный и кудлатый.
Видит она, как в сбруе железной
Тащится понуро осел бессловесный,
Как хозяин кнутом трехременным
Стегает его по бокам и ребрам.
Черные камни осел таскает,
Черный пот осел проливает.
Видит она, как солнцеликую Урмай-Гоохон
Мучает Черный Лобсоголдой.
Как издевается, потешается он
Над красавицей нежной и молодой.
Удивилась Алма-Мэргэн, возмутилась,
Сердце гневно в груди забилось.
Если была бы в руках ее сила,
Лобсоголдоя тотчас бы удавила.
Но действует она неторопливо и плавно,
Действует она по задуманному плану.
Полетела она дорогой небесной и голубой
К старшей Черного черта сестре Енхобой.
Оценить все ее возможности,
Узнать коварства ее границы.
Ее волшебств бесконечные сложности,
Полетела узнать золотая птица.
Алма-Мэргэн ахнула даже,
Сестру Лобсоголдоя увидев старшую.
Никогда не видела она женщины гаже,
Не видела женщины более страшной.
Веки ее одрябли
И на щеки свесились.
Щеки ее одрябли
И до грудей свесились.
Груди ее одрябли
И до пупка свесились.
Живот ее одряб
И до колен свесился.
Кожа на коленях одрябла
И до ступней свесилась.
Думает Алма-Мэргэн:
— Если бы я такая была,
Я бы давно повесилась.—
Плюнула бы она на это тело,
Да птичка жаворонок плевать не умела.
А ест сестра Енхобой из железного блюда,
А ездит она на помеси коня и верблюда.
Есть у нее железная мялка,
Мнет она на ней звериные кожи,
Помнет, помнет, пока ей не жарко,
Кожи мятые в кучу сложит.
Полетала птичка вокруг окон и крыши
И вспорхнула повыше.
Полетела она по дороге небесной и голубой
К средней Черного черта сестре Енхобой.
Оценить все ее возможности,
Узнать коварства её границы,
Ее волшебств бесконечных сложности,
Полетела узнать золотая птица.
Вокруг дворца она полетала,
Все она высмотрела, все узнала.
Но увидев саму сестру, вздрогнула даже,
Трудно быть женщине страшнее и гаже.
Брови ее одрябли
И до губ свисают.
Губы ее одрябли
И до грудей свисают.
Груди ее одрябли
И до пупка свисают.
Живот ее одряб
И до колен свисает.
Кожа на коленях одрябла
И до ступней свесилась…
Думает Алма-Мэргэн:
— Если я такая была бы,
Я бы сразу повесилась.—
Полетала птичка вокруг окон и крыши
И вспорхнула повыше.
Полетела она по дороге небесной и голубой
К младшей Черного черта сестре Енхобой.
Оценить все ее возможности,
Узнать коварства ее границы,
Ее волшебств бесконечных сложности
Полетела узнать золотая птица.
Вокруг дворца она полетала,
Все она высмотрела, все узнала.
Увидела она, что сестра эта тоже
На двух старших сестер похожа.
Ресницы — брови одрябли,
До щек свисают.
Щеки одрябли,
До грудей свисают.
Груди одрябли,
До пупка свисают.
Живот одряб,
До бедер свисает.
Кожа на бедрах одрябла,
До щиколоток свесилась.
Думает Алма-Мэргэн:
— Если я такая была бы,
Я бы давно повесилась.—
Полетала птичка вокруг окон и крыши,
И поднимается выше.
Полетела она обратно
Легко и плавно.
Обдумывает она многократно
Свои планы.
Чтобы все задуманное — осуществилось,
Чтобы начатое все — закончилось.
Чтобы Гэсэр и Урмай-Гоохон освободились
Очень ей хочется.
Крылышки у птицы легки и быстры,
Возвратилась она до жилища старшей сестры.
Которая ест из железного блюда,
А ездит на помеси коня и верблюда.
Которая имеет железную мялку,
Мнет на ней звериные кожи.
Помнет, помнет, пока ей не жарко,
Кожи мятые в кучу сложит.
Тогда Алма-Мэргэн
Двенадцать волшебств своих вынула,
Тогда Алма-Мэргэн
Двадцать три волшебства своих раскинула.
Полдневный зной трех последних лет
В одно место собрала она запросто,
От дикого зноя спасенья нет,
Наступила великая засуха.
Лошадиная моча на дороге кипит,
Лошадиный помет сам собой горит.
Лобсоголдоя старшая сестра Енхобой
Не может вынести этот зной.
Искупаться в озере захотела,
Долго она купается,
Хочет она охладить свое тело,
Но тело не охлаждается.
А зной все палит без жалости,
До жжения и до сожженья.
Купается Енхобой до усталости,
Купается до изнеможения.
Наконец нашла от дерева тень,
Лежит в тени, распростертая,
Думать лень, шевелиться лень,
Уснула она, как мертвая.
Алма-Мэргэн уж тут как тут.
Носиком птичьим тук да тук.
Попискивает она и щебечет,
Заклинательные слова лепечет:
«Восемьдесят дней тебе не очнуться,
Восемьдесят дней тебе не проснуться».
Потом Алма-Мэргэн
Двенадцать волшебств своих вынула.
Потом Алма-Мэргэн
Двадцать три волшебства своих раскинула.
И вместо жаворонка,
Птички певчей и золотой,
Обернулась она, как ни жалко,
Уродливой сестрой Енхобой.
Стало самой ей жарко,
Стало душно ей тоже,
Взяла она железную мялку,
Мнет она звериные кожи.
Мнет она кожи лосиные,
Мнет она кожи медвежьи,
Мнет она кожи прокисшие,
Мнет она кожи свежие.
После этого
Пакостного она ублюдка,
Помесь лошади и верблюда,
Запрягла она в телегу железную
И сама на телегу залезла.
Ничего она не забыла.
Даже мялку с собой захватила.
И поехала потихоньку вперед,
Где Лобсоголдой, ее брат живет.
В это время
Урмай-Гоохон солнцеликая,
Полземли освещая лицом,
Вышла из дворца освежиться
На широкое серебряное крыльцо.
Сестру Аобсоголдоя она встречает,
Как почетную гостью ее привечает.
Берет уродливого ублюдка,
Помесь лошади и верблюда,
Из телеги его распрягает,
К коновязи его подводит,
Руку тетушке предлагает,
Во дворец ее важно вводит.
Та идет, ковыляет жалко,
Опираясь на железную мялку,
Как на посох или на палку.
Но достойно здоровается она с «невесткой»,
Говорит ей слова уместные.
А невестка ее за стол сажает,
Привечает и ублажает.
Накрывает она золотой стол,
Кушанья редкие на него ставит.
Расстилает она серебряный стол,
Напитки крепкие на него ставит.
Настойки, напитки выставила
Она все старые, выстоянные.
Угощает гостью прозрачной арзой,
Угощает гостью светлой хорзой.
Вкусно гостья пила и ела,
Захмелела и опьянела,
А когда закурила трубку,
Ей сидеть уже стало трудно,
Клонит ее ко сну и вот-вот,
Прямо за столом она заснет.
Хорошо она угостилась,
Ведь хозяйке она не перечила…
В это время солнце уже садилось,
День кончался, клонился к вечеру.
Дьявол Черный Лобсоголдой
Возвращался из гор домой.
Рядом, сбруей гремя железной,
Семенил осел бессловесный.
Целый день, выбиваясь из сил,
Он тяжелые, черные камни возил,
А хозяин по бокам и по ребрам,
Бил кнутом его трехременным.
Урмай-Гоохон, как шаги услышала,
Встречать хозяина вышла.
Сообщает ему: «О, хозяин мой,
На осле возивший камни с утра,
В гостях у нас сама Енхобой,
Старшая твоя, дорогая сестра».
Думает хозяин: «Ничего не пойму,
Что тут за наваждение…» —
Не могла сестра приехать к нему
В гости без предупреждения.
В недоуменьи осла распрягает он,
Не знает, что бы это значило.
Большим удивлением удивлен,
Задачей большой озадачен.
— Все, — он думает, — в этом мире возможно,
Надобно вести себя осторожно.
Надо проверить, в чем тут дело,
Что тут за колдовство.
Может быть, небожителей белых
Это белое волшебство.
Надо проверить, набравшись терпенья,
Нет ли тут чьего-нибудь превращенья.
Приказывает Черный дьявол и хан
Солнцеликой Урмай-Гоохон хатан: —
Мы проверим какого свойства
В нашем доме пошли чудеса.
Ты иди-ка опять, где гостья,
И смотри там во все глаза.
А я соберу в свой голос
Тысячу голосов лосиных,
Оглушительно закричу,
А я соберу в свой голос
Десять тысяч голосов лосиных,
Сотрясающе закричу.
Ты сама этих криков не бойся,
А смотри неотрывно на гостью.
Если это сестра моя старшая
К нам приехала в самом деле,
Ей мой голос будет не страшен,
Никакого движенья не сделает.
Если ж гостья с испугу свалится
И со стула на пол покатится,
Значит, чье-то тут колдовство,
Чье-то белое волшебство.
Вот Урмай-Гоохон появляется,
Где застолье еще продолжается.
Вкусно-сладко наевшись, напившись,
Табаку потом накурившись,
Гостья дремлет, на стуле сидя,
Ничего уж вокруг не видя.
В это время
Лобсоголдой, собрав в свой голос
Тысячу лосиных голосов,
Оглушительно закричал.
А потом он,
Собрав в свой голос
Десять тысяч лосиных голосов,
Сотрясающе закричал.
Горы-скалы стали качаться,
Море Сун пошло волноваться.
Вся вселенная задрожала,
А гора Сумбэр задребезжала.
Тут Алма-Мэргэн со стула свалилась,
На пол кубарем покатилась.
Урмай-Гоохон того не выдержала,
Испугавшись, из комнаты выбежала,
Чтобы рассказать как на стуле сидя,
Дремала гостья, ничего не видя.
Как она испугалась крика
Лобсоголдоя великого:
Как она со стула свалилась,
На пол кубарем покатилась.
Но пока она из комнаты выходила,
Алма-Мэргэн, оказывается, не дремала,
Язык ей в другую сторону поворотила,
Чтобы правды не рассказала.
Собиралась сказать Урмай-Гоохон,
Что там не сестра Енхобой,
А на деле сказала Урмай-Гоохон,
Что там сестра Енхобой.
Лобсоголдой почувствовал себя виноватым,
Что родная сестра могла напугаться.
Черно-угольный, нечесаный и кудлатый,
Пошел он к ней извиняться.
Здоровается он с ней по-хански,
Приветствует ее по-хатански,
Колени перед ней преклоняет,
Черную голову наклоняет.
Видит он, что на стуле сидит она,
И нисколечко не напугана.
А сестра говорит с ним сердито,
Его встретила бранью-руганью.
— Почему не встречаешь достойно
Ты в воротах родную сестру,
А потом орешь, как разбойник,
Или лось в осеннем бору.
Не напился ли ты с ут