Якутский героический эпос Олонхо. Нюргун Боотур Стремительный., стр. 72

СТИХ 138

УОТ УСУТААКЫ

Дельно придумал ты,

Дельное слово сказал.

Только ты сперва поклянись,

Как это делается — покажи.

Я со дня рождения своего

Клятв никаких не давал,

Клятв никаких не знавал.

Коль по нраву придется мне клятва твоя,

Конечно, и я с тобой соглашусь.

Словами, известными мне одному,

И я тогда поклянусь! —

Так сказал адьарай и умолк;

Будто ржавчиной железной покрылось,

Застыло

Его ужасающее лицо.

А прославленный сын

С загривка обузданного

Рода айыы-аймага

С поводьями солнечными за спиной,

Поддерживаемый высшею силой,

В глыбу черного камня,

Как в печень коровы,

Левую руку свою

До самого локтя вдавил,

А правой рукою

Двуострый меч

Высоко над головою подняв,

Пронизывающим взглядом своим

Глядя в высоту, в темноту,

Колена преклонив,

Великой клятвы слова

Звучно, раздельно пропел.

СТИХ 139

КЛЯТВА НЮРГУН БООТУРА

Э-гей! Ээ-ге-гей!

Пусть прославленный пляшущий истукан,

Медная баба

Дьэс Эмэгэт,

В навозную глыбу величиной,

Дух обмана, руки простерши свои,

Убийственно на меня поглядит!

Пусть трех преисподних хохочущих бездн

Червивое божество

В середину темени моего

Пронзительно поглядит!

Пусть Уот Кюкюрюйдээн сама —

Шаманка погибельных бездн,

Духа смерти подняв с подземного дна,

Огненным взглядом своим

Через пяты моих ног

Насмерть меня поразит!

Породивший в древние времена

Огнереющее безбрежное море,

Ледовитое Муус-Кудулу,

Тот, чье имя до сей поры

Было страшно произносить,

Муус Солуоньай, вещий мудрец,

Пусть он смертоносным взглядом своим

Сквозь ребра

Печень мою пронзит!

Пусть жертвенного дерева дух,

Пустынный Кулан Дьалык

Коленные чашки мои сокрушит!

Слушай! Смотри!

Вот я —

Солнечного племени сын

С поводьями за спиной,

Поддерживаемый высшею силой

Племени милосердного сын,

На просторах великой земли

Не встретивший никого,

Кто бы мог меня впрячь в ярмо,

Владеющий Вороным конем,

Молнией летающим в высоте,

Стоя рожденным

На грани небес,

Стремительный Нюргун Боотур

Явно, видимо — сам

Я здесь, пред тобой,

Левую руку в скалу погрузив,

Правую руку к небу подняв,

Священную клятву даю,

Великою клятвой клянусь,

Что Уот Усутаакы-исполина,

Когда он крепко уснет,

Украдкою не убью!

И если клятву нарушу свою,

По-разбойничьи нападу на него,

Пусть вечным посмешищем буду я

Белопегих лаек-собак,

Пусть игралищем буду я

Для чернопегих собак!

Если я ударю рукой,

Если я ударю ногой

Противника спящего моего,

Пусть обе руки мои

По локоть отгниют,

Отпадут,

Пусть обе ноги мои

До колен сгниют,

Отпадут!

Пусть блистающие

Зеницы мои

Из глубоких впадин глазных

Выпьет свирепый дух Чээкэй,

Как в потоке, промерзшем до дна,

Проруби — опустошит!..

Пусть незрячими будут мои глаза,

Как отверстия в городьбе,

Если клятву нарушу свою!

Нерушимо слово мое,

Неколебима воля моя. —

Так поклялся Нюргун Боотур,

Так он клятву свою произнес.

Обросшая шерстью кривая ступня,

Бродящая в темноте,

Разбойник и вор ночной,

Трех нюкэнов лихой кознодей,

Трех хохочущих пропастей

Прославленный властелин

Клятвой Нюргуна был поражен,

Понравилось это ему.

Будто опилками красной меди

Осыпанный, стал багровым он.

Как бездонную яму, рот

Адьарай раскрыл во всю ширь,

И как будто гром загремел,

Заговорил он —

Запел.

СТИХ 140

КЛЯТВА УОТ УСУТААКЫ

Аар-дьаалы! Аарт-татай!

А ну — несуразно и я теперь

Попробую — поклянусь!

Если я украдкою, воровски

Задумаю убить

Спящего крепким сном

Нюргун Боотура-богатыря,

То пусть меня взглядом

Прежде убьет

Сотворенный в начале времен

Великий владыка, отец

Мутноогненного

Гремящего моря,

Грозно кипящего моря —

Ледовитого Муус-Кудулу

Древний Муус Суорун,

Уот Солуоньай-старик!

Если спящего я ударю рукой —

Пусть владычица духов зла

Гибельной нижней страны

Уот Кюкюрэйдээн Удаган

Огненным своим языком

Руки мои проклянет,

Пусть по локоть они отпадут!

Если спящего я ударю ногой —

Пусть владычица

Червивой темницы

Трех моих хохочущих бездн —

Медная Дьэс Эмэгэт

Ноги мои проклянет,

Чтобы сгнили ноги мои,

Отвалились бы до колен!

Пусть обманчивый мой истукан

В мерзлую глыбу навоза

Величиной

Взглядом смерти меня поразит!

Пусть дерево жертвенное мое,

Увешанное коленными чашками

Девяти шаманов былых времен,

Увешанное языками и челюстями

Восьми шаманок

Седых времен,

Опору черепа моего

Чарами сокрушит!

Пусть лопнет

Мой единственный глаз,

Пусть, как яма, вырытая для столба,

Станет не видящей ничего

Глубокая глазница моя,

Как прорубь в ручье,

Промерзшем до дна!..

Если теперь мой язык

Ложь произнес,

То пусть он до половины своей

Отгниет во рту, отпадет!

Пусть корень языка моего

Затвердев, как древесный сук,

Сквозь нёбо мое прорастет,

Немотой меня поразит!

Много слов — нет добра!

Одно слово — добро!

Неколебимо слово мое,

Нерушима клятва моя! —

Так прославленный адьарай

Клятву свою произнес,

В глыбу камня,

Как в черную печень коровы,

Руку по локоть погрузив…

Как закончил слово клятвы своей,

Закружился на месте абаасы,

Ветви рук широко распластав,

Грянулся на спину он,

Вверх лицом упал и уснул.

Шум дыханья его ноздрей

Неистово зашелестел.

Раскатистый храп его,

Как подземный гром, загремел…

И сказал Нюргун Боотур:

— Если я сейчас

Его истреблю —

Беспомощного, погруженного в сон,

Беззащитного передо мной;

Если я сейчас у него —

Обладателя восьмидесяти восьми

Убегающих чар,

Семидесяти семи

Ускользающих чар,

Насылающего напасть

На сияющий Средний мир,

Нападающего по ночам

На солнечные улусы айыы,

Если я у него во сне

Раздеру кровавую пасть,

Если толстую голень его ноги,

Топчущей солнечный мир,

Я, как ярмо, сокрушу,

Если утробу его

Сталью меча распорю

И своею мокрой рукой

Становую жилу ему разорву,

Если черную печень его

Пополам рассеку,

Если вырву из клетки грудной

Многожильное сердце его,

На съедение брошу хищным зверям

Самовластное сердце его,

О, тогда, я знаю! — тогда

Люди лучшие в трех мирах

Мое имя проклятию предадут.

Буду облаян я

Стаями лаек-собак,

Буду посмешищем я

Бешеных пегих собак…

Этому не бывать вовек!

Не для бесчестья на свет

Рождается человек.

Жеребенок дикий в степи

Для лучшей доли рожден.

Не дано нам — живущим знать,

Где нам жить

И где пропадать.

Вот когда пройдет

Условленный срок,

Вновь я с ним

Поединок начну.

Снова крепко схватимся мы,

Спины будем

Друг другу ломать,

Друг у друга на дюжих боках

Кожу толстую разрывать;

Иль себя я не пощажу,

Или насмерть его уложу.

Друг у друга

Длинные кости мы

В осколки превратим,

Друг у друга

Короткие кости мы

В мелкую шугу сокрушим.

Кажется, он и сам,

Как человек живой,

Кожу носит на теле своем,

Которую можно пронзить…

Кровь по жилам его течет,

Которую можно пролить…

Убивающей воинственный дух

Усталости, как у людей,

Подвержены мышцы его,

Железные мышцы его.

Пока один из нас

Не окажется наверху.

Пока другой из нас

Не окажется внизу,

Прикован смертью к земле, —

До тех пор мы будем бой продолжать,

До тех пор я не отступлю.

И пусть — если мне суждено —

Сокрушится шея моя,

Разорвется сердце мое…

Это — твердое слово мое,

Это крепкая мысль моя! —

Так подумал Нюргун Боотур

И двинулся вверх —

По кровле крутой

Покрытого толстым льдом

Дома Уот Усутаакы,

Кого никто еще не уличил

В разбое и воровстве,

Чье своеволье и злобный дух

Никто еще не укротил.

На кровле дома

Нюргун Боотур,

Как прорубь во льду вековом,

Отверстие увидал.

В темном отверстии том,

В той горловине крутой

Лестница кованая вилась;

Кровь на лестнице запеклась.

Это вход был

В проклятый дом.

Прославленный богатырь,

К провалу лестницы ухо склоня,

Прислушиваться стал.

И вот — из глубины ледяной —

Послышался ропот ему,

Послышался плач и стон,

Печальный, тихий напев,

Голос пленницы абаасы,

Дочери улусов земных.

Этот голос, как молния, пронизал

До костного мозга тело его;

Этот придушенный плач

Душу его потряс.

Сжалось сердце богатыря,

Жалость его обожгла.

Прислушиваться к песне он стал

И такие слова различил.