Дитя во времени, стр. 34

– Ты должен простить мне мои заумные рассуждения. Вот что бывает, когда живешь за городом в одиночестве, ни с кем не общаясь, кроме собственных идей. Не нужно быть физиком, чтобы объяснить, что с тобой произошло. Должно быть, Нильс Бор был прав, когда сказал, что ученым не следует вмешиваться в реальную жизнь. Их дело – конструировать модели для объяснения своих наблюдений.

Тельма встала и принялась ходить по комнате, выключая торшеры и закрывая окна. Стивен внимательно следил за ней. Слова «в одиночестве» еще висели в воздухе. Когда зажегся резкий верхний свет, Тельма показалась Стивену усталой и немного ссутулившейся.

— Но разве мы не все делаем то же самое? – спросил он, когда они стали подниматься наверх. – Разве именно это и не называется реальной жизнью?

Тельма бегло поцеловала его. Ее сухие губы коснулись его щеки. Стивен ощутил жар ее лица. Она повернулась и пошла по скрипучему коридору к себе. Стивен, задержавшийся у своей двери, обратил внимание, что они с Чарльзом спят в разных комнатах.

На следующее утро Стивен спал допоздна и проснулся от непривычного гомона птиц. Еще с полчаса он полежал, глядя в потолок, и решил вернуться в Лондон. Даже спустя два с половиной года ему по-прежнему было не по себе от мысли, что Кейт или кто-то, кто знает о ее местонахождении, может позвонить в пустую квартиру. И его не приводила в восторг перспектива провести еще день в лесу с Чарльзом. С него достаточно и того, что было вчера. Сейчас ему хотелось оказаться дома, на диване перед телевизором, посреди знакомого беспорядка.

Стивен спустился вниз и вышел в сад под ослепительное солнце. Тельма сидела в тени, читая книгу. Чарльз с раннего утра ушел в лес и будет ждать его там, рядом со своим деревом. Когда Стивен объявил, что собирается уехать, Тельма не стала уговаривать его остаться. Они выпили по чашке кофе, после чего Тельма проводила Стивена через зеленый туннель и с минуту любовалась следами оторванной дверной ручки и бокового зеркала. Стивен открыл дверцу с другой стороны машины, но не садился. Вокруг них в зарослях крапивы раздраженно гудели насекомые.

Тельма подошла к машине с водительской стороны. Она улыбнулась Стивену сквозь солнечный блик, отражавшийся от крыши.

– Все в порядке, ты можешь сказать все как есть. Он совершенно сошел с ума.

– Ну, я этого не говорил.

– Сам понимаешь, если бы мы остались, вышло бы еще хуже. Все началось не в один прекрасный день. Это назревало годами. Почему, ты думаешь, он так носился с твоим первым романом?

Стивен пожал плечами. На нем был недавно вычищенный полотняный костюм и свежая белая рубашка. В руке он держал ключи от машины, в его внутреннем кармане уютно лежал бумажник – снаряжение взрослого человека. Перспектива поездки в одиночестве приятно будоражила его. Фантазии Чарльза, еще вчера казавшиеся ему буйными и освобождающими, сегодня выглядели просто глупыми, ему хотелось стряхнуть их с себя. Металлический браслет от часов прищемил ему волосы на запястье. Стивен поправил часы и стал забираться в машину.

Тельма предупреждающе подняла палец.

– Не вздумай напускать на себя такой невозмутимый вид.

Стивен протиснулся с пассажирского места за руль и вставил ключ в гнездо зажигания. Тельма сказала через опущенное окно:

– Он счастлив.

– Это я вижу. А ты?

– Я работаю.

— И все время одна.

Тельма поджала губы и отвела взгляд. Стивен был сердит на своих друзей. Им всегда удавалось жить в полную силу и при этом сохранять солидность. Видно, теперь все перемешалось. Тельма протянула руку в машину и коснулась его ладони.

– Стивен, будь мягче…

Он коротко кивнул и завел мотор.

Глава VI

Наконец в конце сентября налетели сильные ветра, которые принесли с собой дожди и меньше чем за неделю начисто оборвали всю листву с деревьев. Листья забили канализационные стоки, целые улицы превратились в судоходные реки, полицейские в болотных сапогах помогали пожилым парам выбираться из цокольных этажей, и все это сопровождалось общим возбуждением и ощущением кризиса, по крайней мере судя по теленовостям. Повсюду взывали к специалистам-метеорологам с требованием объяснить, почему в этом году не было осени, почему еще неделю назад стояло лето, а теперь наступила зима. У специалистов не было недостатка в удобных теориях: они говорили о приближении нового ледникового периода, о таянии полярных льдов, о воздействии фторуглеродов на озоновый слой, о предсмертной агонии Солнца. Из городских казарм, о существовании которых никто не подозревал, появились солдаты с мощными помпами. По телевидению показали, как военный вертолет снимает с дерева мальчика, а в программах новостей высшие полицейские чины и армейские начальники водили указками по топографическим картам. Министр внутренних дел, бывший шеф Чарльза, показывался на публике в наиболее пострадавших районах. Пресс-служба кабинета сообщала о личной озабоченности премьер-министра. В авторитетных кругах было решено, что погода играет на руку правительству, поскольку в ситуации, когда никто не знает, как остановить дождь, у всех на глазах принимались необходимые меры. Ежедневные дожди шли в течение пятидесяти дней подряд. Затем, незадолго до Рождества, они прекратились, и жизнь вернулась в обычную колею.

Погода мало подействовала на обычную апатию Стивена. Во время Олимпийских игр он приучился утром и днем смотреть телевизор. Потом открылся новый круглосуточный канал, спонсируемый правительством, который специализировался на развлекательных играх, ток-шоу, коммерческой рекламе и продаже товаров по телефону. Стивен, в толстом кардигане прямо поверх пижамы, с бутылкой виски под рукой, валялся на диване, глядя на игровые шоу терпеливо-остекленевшим взглядом наркомана. В углу комнаты капли с потолка падали в ведерко для льда. Ведущие различных программ до такой степени были похожи друг на друга, что Стивен проникся к ним симпатией. Это были профессионалы, люди, целиком отдавшие себя работе, умело наводившие порядок в рамках правил, о формальной ограниченности которых сами же время от времени отпускали язвительные замечания. И еще ему нравились мило смущавшиеся пары, которые под аплодисменты выходили на сцену и, один раз взявшись за руки, уже не разнимали их до конца передачи; непомерно громкие фанфары, трубным звуком возвещавшие появление очередной порции замороженных фруктов; и почти обнаженные помощницы с застывшими, уверенными улыбками на лицах.

Зато вид зрителей, присутствующих в студии, вызывал у Стивена припадки исступленной мизантропии. Его раздражало их желание по-собачьи преданно угождать ведущему и радостно принимать его похвалы; их готовность по команде аплодировать, разражаться приветственными криками и махать пластиковыми плакатами с лозунгами своего шоу; их податливость манипуляциям ведущего, по мановению которого они то ревели от хохота, то замолкали, то, в следующую минуту, делались серьезными; их игривость, легко переходившая в сентиментальность и даже ностальгию; их смущение, которое вскоре опять сменялось радостным возбуждением. Студийные прожектора, направленные в зал, высвечивали лица взрослых, родителей, работников, но их широко открытые глаза и рты принадлежали детям, наблюдающим за пассами фокусника на вечеринке. Их охватывало что-то вроде религиозного благоговения, когда ведущий нисходил до разговоров в зале, обращаясь по именам, раздавая упреки и расточая похвалы. Она достаточно дает тебе, Генри? Еды, я хотел сказать. Так как? Дает? Что же ты, говори. Так тебе достаточно? И вот он, Генри, седовласый человек в двухфокусных очках, который, надень он костюм получше, вполне сошел бы за главу государства, хихикает и многозна и-тельно смотрит на жену, а затем вдруг прячет лицо в ладонях, пока вокруг него все смеются и аплодируют. Удивительно ли, что миром правят идиоты вот с такими расслабленными душами, собравшиеся у избирательных урн, вот этот обычный «народ» (слово, по многу раз употребляемое ведущими), эти дети, которым нужно так мало – лишь бы им говорили, когда смеяться? Стивен нервно запрокидывал бутылку и тянул виски прямо из горлышка, готовый лишить избирательных прав всех и каждого. Больше того, ему хотелось, чтобы их наказали, громко выпороли, нет, даже подвергли пытке. Как посмели они быть детьми! Он – терпеливый, разумный человек – не возражал, чтобы ему объяснили, какой цели служат эти люди и почему им разрешено длить свое существование.