Амстердам, стр. 26

– Не надо больше об этом. Страшно огорчен за твою работу и из-за всей этой истории. Ты был самым лучшим.

– Пожмем, раз так. Друзья.

– Друзья.

Вернон допил бокал, зевнул и потянулся.

– Раз мы с тобой сегодня ужинаем, я, пожалуй, вздремну. Разморило.

– У тебя была тяжелая неделя. А я приму ванну. Встречаемся здесь через час?

– Прекрасно.

Вернон поплелся к портье за ключом, Клайв посмотрел ему вслед. Мужчина и женщина, стоявшие у подножия монументальной двойной лестницы, встретив взгляд Клайва, кивнули. Они двинулись за Верноном наверх, а Клайв сделал круг-другой по вестибюлю. Потом тоже взял ключ и отправился к себе.

Через несколько минут он уже стоял над ванной, босиком, но полностью одетый, и пытался совладать с блестящим позолоченным механизмом, управлявшим пробкой. Его надо было одновременно поднять и повернуть, но у Клайва, видимо, не хватало сноровки. Между тем из подогретого мраморного пола через босые подошвы в него наливалась истома. Белые ночи в Южном Кен… кровопийство в полицейском участке, акколады [33] в Концертгебау; у него тоже была трудная неделя. Тогда вздремнуть перед ванной. Вернувшись в спальню, он выплыл из штанов, расстегнул рубашку и с довольным стоном погрузился на широкую кровать. Золотой атлас покрывала ласкал бедра, и Клайв отдался сладкому изнеможению. Все хорошо. Скоро он будет в Нью-Йорке у Сюзи Марселлан, и эта забытая, застегнутая его часть снова воспрянет. Утопая в роскошных шелках – даже воздух в этом дорогом номере был шелковистым, – он ерзал бы сейчас в предвкушении… если бы не лень было пошевелить ногой. Может быть, если бы он сосредоточился на этом, если бы хоть на неделю перестал думать о работе, он сумел бы возбудить в себе любовь к Сюзи. Женщина славная во всех отношениях, настоящий товарищ, верный. При этой мысли он преисполнился невыносимо теплым чувством к себе, человеку, который достоин верности, и ощутил, как по скуле скатилась слеза и защекотала в ухе. Но стереть ее тоже было лень. Да и незачем, потому что по комнате к нему шла Молли. Молли Лейн! И кто-то за ней следом. Ее дерзкий ротик, черные глазищи и новая стрижка – короткая – к лицу. Чудесная.

– Молли! – прохрипел Клайв. – Извини, не могу встать…

– Бедный Клайв.

– Я так устал.

Она положила прохладную ладонь ему на лоб.

– Милый, ты гений. Твоя симфония – волшебство.

– Ты была на репетиции? Я тебя не видел.

– Ты был слишком занят и важен. Я хочу тебя с кем-то познакомить.

В свое время Клайв знал почти всех любовников Молли, но этого припомнить не мог.

Молли никогда не терялась в обществе; она нагнулась и шепнула ему на ухо:

– Ты с ним встречался. Это Пол Ланарк.

– Ну конечно же. Я не узнал его в бороде.

– Понимаешь, Клайвик, он хочет твой автограф, но стесняется попросить.

– Нет, нет, я совсем не против.

– Я был бы страшно благодарен, – сказал Ланарк, подсовывая ему перо и бумагу.

– Ей-богу, вы напрасно стеснялись, – Клайв нацарапал свое имя.

– И здесь, пожалуйста, если вас не затруднит.

– Ну что вы, какие пустяки.

Подпись отняла последние силы, и ему пришлось лечь. Молли снова придвинулась ближе.

– Милый, я сделаю тебе один маленький выговор и больше никогда об этом не заговорю. Знаешь, тогда в Озерном краю мне очень нужна была твоя помощь.

– Господи! Я не знал, что это ты, Молли.

– Работа у тебя всегда была на первом месте, и, может быть, это правильно.

– Да. Нет. То есть, если бы я знал, что там ты, я бы показал этому узколицему.

– Конечно, показал бы. – Она взяла его запястье и посветила в глаза фонариком. Какая женщина!

– Моей руке горячо, – прошептал Клайв.

– Бедный Клайв. Поэтому я и закатываю тебе рукав, глупышка. А теперь Пол хочет показать тебе, что он на самом деле думает о твоей симфонии – и для этого воткнет тебе в руку большущую иглу.

Музыкальный критик так и сделал, и было больно. От некоторых похвал бывает. Но чему научился Клайв за долгую жизнь – это искусству принимать комплимент.

– Что ж, большое спасибо, – пустил он руладу сквозь всхлип. – Вы слишком добры. Сам я о ней не такого высокого мнения, но все равно рад, что она вам понравилась, – спасибо огромное.

С точки зрения голландского доктора и сестры, композитор приподнял голову и, прежде чем закрыть глаза, попытался – с подушки – отвесить скромнейший поклон.

5

Впервые за день Вернон остался один. План его был прост. Он тихо закрыл дверь в приемную, скинул туфли, отключил телефон, смахнул бумаги и книги со стола – и лег на него. До утреннего совещания оставалось целых пять минут, и он вполне еще мог вздремнуть. Он уже так делал – и ведь это в интересах газеты, чтобы он был в наилучшей форме. Умащиваясь, он увидел себя массивной статуей, господствующей над вестибюлем здания газеты «Джадж», могучей полулежащей фигурой, высеченной из гранита: Вернон Холлидей, человек действия, редактор. На отдыхе. Но только временно, потому что скоро совещание и уже – черт подери – сотрудники подтягиваются. Надо было сказать Джин, чтобы не пускала. Он обожал истории о былых редакторах, рассказываемые за обедом в пабах; великий В. Т. Холлидей – ну, знаете, прославился «Плешьгейтом», – а утренние совещания проводил, лежа на столе. Должны были делать вид, что не замечают. Слова сказать не смели. В носках. А нынче – все серая мелкота, выдвиженцы из бухгалтеров. Или женщины в черных брючных костюмах. Вам большой джин с тоником? Кто, как не он, сделал знаменитую первую полосу. Весь текст загнал на вторую страницу – картинка все сама скажет. Вот когда газеты что-то значили.

Начнем? Все уже здесь. Фрэнк Диббен и рядом с ним – приятный сюрприз – Молли Лейн. У Вернона это было вопросом принципа – не смешивать личную и профессиональную жизнь, так что он ограничился деловитым кивком. Красивая все-таки женщина. И умно придумала – стать блондинкой. И он умно придумал – взять ее в штат. Исключительно на основании ее блестящей работы в парижском «Воге». Знаменитая М. Л. Лейн. Ни разу не прибрала в квартире. В жизни не вымыла тарелки.

Не подперев даже голову рукой, Вернон приступил к разбору полетов. Под головой почему-то оказалась подушка. Это придется по душе грамматикам. Он имел в виду статью Диббена.

– Я уже говорил, – начал он, – и скажу еще раз. «Панацея» не применяется к одной конкретной болезни. Это – универсальное средство. Панацея от рака – бессмыслица.

Фрэнк Диббен имел наглость подойти к Вернону вплотную.

– Позволю себе не согласиться, – сказал заместитель редактора международного отдела. – Рак принимает различные формы. Панацея от рака – вполне законное словоупотребление.

Фрэнк возвышался над Верноном, и это было его преимуществом, однако Вернон остался лежать, показывая, что оно его не пугает.

– Чтобы я этого больше не видел в моей газете, – спокойно произнес он.

– Но я, в сущности, о другом, – сказал Фрэнк. – Подпишите, пожалуйста, мои служебные расходы. – Он протянул бумагу и перо.

Великий Ф. С. Диббен. Возвел свои расходы в ранг искусства. Это было возмутительное требование. На совещании! Не опускаясь до препирательств, Вернон продолжал разбор. Это тоже было из Фрэнка, из той же статьи.

– У нас тысяча девятьсот девяносто шестой. Если вы хотите сказать «надо», не пишите «надобно».

Вернон был несколько разочарован тем, что на выручку Диббену пришла Молли. Ну конечно! Молли и Фрэнк. Мог бы и догадаться. Она дергала Вернона за рукав рубашки, она воспользовалась личными связями с редактором, чтобы защитить интересы действующего любовника. Она наклонилась и зашептала Вернону на ухо:

– Милый, он задолжался. Нам нужны эти деньги. Мы хотим обзавестись прелестной квартиркой на Рю-де-Сен.

Действительно, прекрасная женщина, и устоять перед ней всегда было невозможно, особенно после того, как она научила его жарить порчини.