Помнишь ли ты..., стр. 34

«Сегодняшний бал Белой Орхидеи должен увенчаться беспримерным успехом по всем статьям», — решил Коул.

Вооруженные охранники стояли перед дверью в помещение, где должна была проходить демонстрация лотов, и как раз в эту минуту разгорелся спор между фотографом в красно-белой клетчатой рубашке и одним из охранников.

— После семи часов вход сюда открыт только для приглашенных, — предупредил громила, скрестив руки на груди.

— Я из «Инкуайрера», — убеждал фотограф, пытаясь говорить приглушенно, но так, чтобы можно было разобрать слова сквозь гул толпы. — Мне нет дела до аукциона, я хочу только сделать снимок Дианы Фостер — я видел, как она вошла сюда несколько минут назад. Должно быть, она еще здесь.

— Сожалею, но сейчас это невозможно.

Осознав, в каком затруднительном положении оказалась Диана, Коул испытал смешанное чувство сострадания и недоверия. Он видел Диану по телевидению, знал, что она уже давно выросла, но по-прежнему представлял ее бесхитростной девочкой, сидящей со скрещенными ногами на охапке свежего сена и прислушивающейся к его словам.

Двери в зал, где предполагалось провести банкет и аукцион, были еще закрыты, и Коул нетерпеливо взглянул на часы, стремясь поскорее покончить с этим делом. Поскольку осуществить это желание не представлялось возможным, а Коулу не хотелось заговаривать ни с одним из гостей, которые старательно ловили его взгляд, он отступил под сень деревьев, усыпанных блестящим искусственным снегом, и поднес бокал шампанского к губам.

За годы, прошедшие с тех пор, как он работал в Хьюстоне и жил на конюшне Хэйуордов, ему довелось посетить сотни официальных приемов во всех странах мира. При этом он часто испытывал скуку, но неловкость — никогда. Хьюстон — исключение. Почему-то здесь Коул почувствовал себя самозванцем, обманщиком и мошенником.

Со своего наблюдательного пункта в глубине причудливой лесной опушки он рассеянно вглядывался в толпу, не признаваясь даже самому себе, что ищет взглядом Диану… Когда же толпа расступилась, он увидел, что Диана стоит у колонны рядом с лифтами, на расстоянии пятнадцати ярдов от него.

Узнав ее, он облегченно вздохнул, а затем пришел в восхищение, когда как следует разглядел «бедняжку Диану Фостер».

Он опасался увидеть болезненное, униженное создание, но Диана не утратила ни капли своей спокойной, величавой сдержанности, запомнившейся Коулу. В платье из царственного лилового шелка, обрисовывающем ее высокую грудь и узкую талию, она невозмутимо шествовала сквозь свет и тени поддельного, но правдоподобного леса, не обращая внимания на шум и суету вокруг, — гордая юная Джиневра с тонкими чертами лица, маленьким подбородком и огромными, сияющими зелеными глазами, опушенными темными ресницами. Ее внешность стала более яркой, решил Коул, а маленькая ямочка на подбородке — почти невидимой, но волосы остались прежними — тяжелыми, густыми, блестящими, как полированное дерево. От света люстр в них вспыхивали красноватые искры. Великолепное ожерелье из крупных, квадратной огранки, темно-лиловых аметистов, окруженных белыми бриллиантами, распласталось у нее на груди, идеально дополняя платье. «Она создана для умопомрачительных туалетов и сверкающих драгоценностей, — подумалось Коулу. — Они подходят ей куда больше брюк и старомодных блейзеров, которые она предпочитала в юности».

Он стоял, восхищаясь ее ослепительной красотой, но куда сильнее заинтригованный той аурой, благодаря которой Диана так выделялась из толпы. Казалось, что все и вся, кроме Дианы, пребывают в движении — от поблескивающих ветвей деревьев, колеблемых легким ветерком, который создавали кондиционеры, до мужчин и женщин, сновавших вокруг и оживленно беседовавших между собой.

Она внимательно слушала мужчину, который разговаривал с ней, — Коул почти наверняка знал, что это Спенс Эддисон. Эддисон отошел, и Коул шагнул из тени деревьев, желая, чтобы Диана взглянула на него. Он мечтал, чтобы она узнала его, хотел заслужить одну из ее незабываемых улыбок и завести разговор. Коул сам удивлялся неожиданной остроте своих желаний.

Вполне возможно, она постарается унизить его, как сделали Хэйуорды несколько минут назад, но почему-то он не верил в это. До сих пор юношеские мечты о триумфальном возвращении в Хьюстон казались Коулу бессмысленными, и потому он осознавал, как нелепо его внезапное желание, чтобы Диана Фостер заметила его — или, точнее, увидела, каким он стал.

Судя по ледяным взглядам, которыми наградили его Чарльз и Джессика, Коул сомневался, что они захотят сообщить кому-нибудь, в какого преуспевающего бизнесмена превратился их бывший конюх. В таком случае Диана, вероятно, и понятия не имеет, что Коул, с которым она когда-то делилась сандвичами, и есть тот самый Коул, недавно титулованный журналом «Ньюсуик» «предпринимателем года».

Двери бального зала распахнулись, и толпа тотчас устремилась к столикам и заслонила Коулу обзор. Боясь, что Диана исчезнет или войдет в зал через ближайшую дверь, прежде чем он успеет заговорить, Коул поспешил к ней, но ему то и дело преграждали дорогу. Когда же наконец последнее живое препятствие было устранено, на площадке осталось всего человек сто, но, как нарочно, один из них беседовал с Дианой, и это был Дуг Хэйуорд.

Коул замедлил шаг и отступил в сторону, а затем поднес бокал к губам, надеясь, что Хэйуорд вскоре уйдет. Коул не знал, разделяет ли сын Чарльза Хэйуорда отношение своего отца к бывшему конюху, но не хотел рисковать и портить первую встречу с Дианой по прошествии целого десятилетия.

Хэйуорд пожелал проводить Диану в зал, но, к облегчению Коула, она отказалась.

— Иди без меня, — попросила она. — Я задержусь на минутку. Хочу подышать свежим воздухом.

— Я выйду с тобой, — предложил Хэйуорд.

— Нет, прошу тебя, не стоит, — отказалась Диана. — Мне надо побыть одной.

— Хорошо, если ты так настаиваешь, — отозвался Хэйуорд недовольным и нерешительным тоном. — Только не задерживайся, — добавил он, уже поворачиваясь к бальному залу.

Диана кивнула и отвернулась, быстро зашагав к двери с табличкой «Выход».

Коул достаточно хорошо знал женщин, чтобы понимать, когда они с трудом сдерживают слезы, и, поскольку Диана сказала Хэйуорду, что хочет побыть одна, Коул решил не отказывать ей в такой привилегии. Он направился в зал, но тут же остановился, пораженный давним воспоминанием — о том, как Диана рассказывала ему о своем падении с лошади: «Я не плакала… Я не плакала даже тогда, когда вывихнула руку и доктор Полтрона вправлял ее».

«И вы не проронили ни слезинки?»

«Ни единой».

«Умница», — насмешливо похвалил ее тогда Коул.

«Не совсем. — Диана вздохнула. — Вместо этого я потеряла сознание».

Ребенком она могла сдержать слезы боли и страха, но сегодня, будучи женщиной, оказалась чрезвычайно уязвлена. Коул смутился, раздираемый инстинктивным стремлением избежать столкновения с плачущей женщиной — и гораздо менее понятным желанием утешить и поддержать ее.

Последний порыв победил: Коул медленно, но твердо направился к двери с табличкой «Выход», а затем сделал небольшой крюк в поисках бокала шампанского, уверенный, что Диане сейчас оно придется кстати.

Глава 20

Длинный узкий каменный балкон был пустынным и тускло освещенным маленькими, мерцающими газовыми фонарями, которые отбрасывали крохотные лужицы призрачного желтого света. Диане тоскливый мрак балкона подходил гораздо лучше, чем романтическое окружение искусственного леса, и она вымученно улыбнулась, услышав, что оркестр заиграл «Если я тебя когда-нибудь покину».

Надеясь спрятаться от взглядов тех, кто последует ее примеру и тоже выйдет подышать, Диана повернула направо и отошла подальше от дверей, остановившись только тогда, когда очутилась в самом конце балкона, возле угла здания. Стоя у белой мраморной балюстрады, она положила ладони на холодный камень и опустила голову, устремив невидящие глаза на свои растопыренные пальцы, подумав, какой осиротевшей кажется ей левая рука без кольца, подаренного Дэном.