Первый и последний. Немецкие истребители на западном фронте 1941-1945, стр. 37

По ходу развития нашей непринужденной беседы Бадер становился все более разговорчивым, поэтому я предложил осмотреть, как мы обустроились на этом месте, что он воспринял с удовольствием и явной заинтересованностью. Протез ноги, который, можно сказать, был спасен из-под обломков крушения, скрипел и дребезжал, подобно маленькой бронированной тележке. Бадер спросил меня: не могли бы мы сбросить письмо над Англией с целью сообщить его жене и детям, что у него все хорошо, и чтобы они доставили ему запасной протез, форму чуть получше его боевой, табак и новую трубку взамен сломанной, которую он пока скрепил липкой лентой. Его жена, вероятно, знала, что делать. Запасные протезы лежали слева в гардеробе. Я было предложил ему табаку и одну из своих трубок, но он отказался. Естественно, раз это находилось за пределами моей компетенции, то я и не дал ему четкого обещания выполнить его просьбу, которая была весьма оригинальной, но пообещал сделать все, что в моих силах.

Его внимание, как эксперта, привлек мастерский способ, с помощью которого был замаскирован аэродром, затем последовал продолжительный разговор о технических тонкостях, в ходе данного разбора он расхваливал лучшие стороны "мессершмитта", тогда как мы в свою очередь хвалили "спитфайр". Не позволю ли я посидеть ему в кабине моею самолета? Почему бы и нет! Меня привели в восхищение выказываемые этим великим летчиком интерес и понимание сути дела. Он очень хорошо подходил бы для нашего клуба.

Бадер наклонился ко мне из кабины моего самолета, в котором он уже сидел, и сказал: "Не окажете ли вы мне любезность?" — "С удовольствием, если это в моей власти". — отвечал я. "По крайней мере раз в своей жизни я хотел бы полетать на "мессершмитте". Позвольте мне сделать один круг над аэродромом". Он сказал это с улыбкой и посмотрел мне прямо в глаза. Я чуть было не поддался на его просьбу, но тут же спохватился: "Если я исполню ваше пожелание, то боюсь, вы удерете, и я вынужден буду вас преследовать. Сейчас, когда мы встретились, мы не хотим стрелять друг в друга, не правда ли?" Он рассмеялся, к мы сменили тему беседы. После сердечного расставания он вернулся обратно в госпиталь.

Не мешкая, я позвонил Герингу, передал ему свое восхищение безногим командиром авиаполка и попросил разрешения, чтобы ему выслали запасной протез. Геринг согласился сразу, так как он считал, что Бадер воплощает собой тот самый душевный настрой, который они испытывали во время Первой мировой войны. Тогда они использовали любую возможность, какая только им представлялась, чтобы оказать услугу сбитому противнику, даже если были врагами. Мы должны были установить радиоконтакт с британскими ВВС на международной длине SOS-волны, предлагая свободный пролет английскому самолету, который мог приземлиться на аэродроме вблизи от побережья и разгрузить все вещи, нужные Бадеру.

Радиосвязь была установлена, причем наше послание о захвате в плен Бадера было подтверждено англичанами. Мне нравилось, что в разгар военных действий происходит нечто такое, что встает над национальной ожесточенностью обеих сражающихся сторон.

Но спустя немного времени Бадер пропал: ночью он спустился вниз из верхнего окна госпиталя по связанным простыням и убежал. Мне было очень неприятно, как и лицам, отвечавшим за него. Командование провело смутившее всех расследование в связи с его исчезновением. Даже его посещение нашей военно-воздушной базы, посещение, для которого я не испросил дозволения, поднялось постепенно до уровня строгого расследования.

В целом дело стало выглядеть еще непригляднее, и все из-за протеза Бадера. Англичане не стали дожидаться от нас более подробных инструкций. Спустя некоторое время наш аэродром и другие объекты — цели вокруг Сент-Омера подверглись сильному налету, а мы получили радиосообщение на той же самой волне, что были сброшены не только бомбы, но также и нужные Бадеру запасные протезы ног. В надлежащем месте был обнаружен большой ящик с нарисованным краской красным крестом и надписью на немецком: "В этом ящике протезы ног для командира полка Бадера, узника войны".

Это был не очень дружественный ответ на наше предложение, сделанное с самыми благими намерениями. Бомбы и проявление милосердия — понятия несовместимые. Как считали критики, это показывает, что называют англичане справедливой и честной игрой.

Но вскоре Бадера снова схватили и стали содержать под более строгим наблюдением в разных лагерях для военнопленных. Он совершил еще несколько неудачных попыток бегства, каждая из которых служила еще большим подтверждением его смелости. Однако мы, летчики-истребители, воевавшие по эту сторону Ла-Манша, никогда не принимали на свой счет слова Бадера, сказанные им после войны одному немецкому журналисту: "…я отнюдь не считаю, что война — это игра в крикет — вначале постреляли друг в друга, а затем пожали друг другу руки. Пожалуйста, особенно подчеркните это для своих читателей…". А мы даже сегодня по-прежнему считаем, что в то время наши действия по отношению к Бадеру были надлежащими, гуманными и справедливыми.

Четыре года спустя я с ним свиделся снова. В 1945 году я находился в военно-воздушном лагере но расследованиям номер 7 в Латимере, в северном Лондоне, в качестве американского военнопленного, откуда меня перевезли на аэродром Танжмер, вблизи Чичестера, где в то время проводилось совещание командиров английских ВВС. Среди них присутствовал и Бадер, командир авиаполка, он уже вернулся в Англию. На этот раз уже я стоял перед ним в качестве пленника, и он предложил мне свою коробку сигар. Теперь наши роли переменились. Бадер в самой очаровательной манере выказал личную заинтересованность по поводу условий моего содержания, но на следующее утро опять исчез, как это уже бывало прежде. В 1945 году война все еще шла, несмотря на безоговорочную капитуляцию.

Война — не игра в крикет. Неужто это удивляло немецкого репортера? ^[2]

МРАЧНАЯ ГЛАВА

Поздней осенью 1941 года случилась целая вереница событий, которая по своему характеру очень подходила к общему настроению, присущему холодным туманам, деревьям с осыпающимися листьями и прочим наводящим грусть признакам осени. 17 ноября по радио мы все услышали объявление из главной штаб-квартиры вооруженных сил: "Сегодня утром помощник государственного секретаря авиации и генерального инспектора люфтваффе по авиационной промышленности и тылу, генерал-полковник Эрнст Удет, погиб во время авиакатастрофы при испытании нового типа самолета. По приказу фюрера в стране объявлен траур". А немного погодя я получил приказ немедленно ехать в Берлин.

Совсем недавно мы вместе с Удетом были в Восточной Пруссии, в одном из охотничьих домиков Геринга под названием "Эльхвальд" ("Лосиный лес"). Память услужливо подсказала мне все наши разговоры, и это заставило меня предположить кое-что. Впрочем, обстоятельства его смерти очень скоро вышли наружу. Удет погиб не в катастрофе и не в результате несчастного случая. Он застрелился у себя дома.

Конечно, Удета очень любило молодое поколение летчиков-истребителей Он был везде популярен. Имея на своем счету 62 сбитых самолета во время Первой мировой войны, он служил нам примером для подражания. Помимо этого, он был другом и товарищем с богатым жизненным опытом. Его потрясающее мастерство летчика в сочетании со счастливым стечением обстоятельств, не сравнимое ни с чем обаяние и стремление брать от жизни все лучшее — все привлекало в нем, его невозможно было не любить. Он был яркой личностью с горячим сердцем, талантливый человек с врожденным чувством юмора. Как выдающийся пилот, он объездил весь мир: делал фильмы в Гренландии вместе с Лени Рифеншталь, ездил в экспедиции в Африку, его также чествовали в Северной и Южной Америке.

В 1933 году он возвратился в Германию. Его старый приятель со времен Первой мировой войны и последний командир эскадрильи, Герман Геринг, сумел убедить его, после некоторого сопротивления, принять участие в процессе реконструкции люфтваффе, причем он совершил головокружительную карьеру и здесь, став первым инспектором истребительной авиации, а затем в 1936 году начальником технического отдела военно воздушного министерства. В 1938 году ему присвоили звание подполковника, а год спустя назначили ответственным за переоснащение немецкой авиационной промышленности в качестве помощника государственного секретаря авиации и генерального инспектора люфтваффе по авиационной промышленности и тылу. Удет, безусловно, никогда не боролся за возможность обладать военной властью и влиянием, но, как только оказался на этой должности, стал поддерживать своих коллег и сослуживцев, независимо от того, достойны они были этого или же нет. Несмотря на то что он обладал огромным человеческим великодушием и благожелательностью, ему явно недоставало таланта организатора и строгости при выполнении работ. И если он доказал свою непригодность выполнять ту работу, которую ни него возложили, то в этом надо винить не его, а тех, кто ему се поручил.