Горец II, стр. 7
Вождем же может стать лишь тот, кто сумел сразить три раза по девять врагов и завладеть их добром и женщинами.
У прочих же не в ходу мечи, раздают они удары железными цепами с тремя девятизвенными цепочками, на каждой из которых по три железных шара.
И семь железных шипов венчают каждый шар, и нет среди них ни одного, который бы не был смазан ядом.
Одолев защитников, входят они в селение и рубят все, что шевелится, дышит, вопит от страха на руках у матери.
Право и Обычай у них свои, а иных они не признают.
Горе тому, кто встанет против них, ибо воистину бой с ними — не песнь победы, но похоронная песнь!
Неведомо их начало и конец, равно как и граница их власти.
Лишь на Священной Земле иссякает их сила, но ведь все силы иссякают там, даже те, которые могли бы остановить род Крагеров…"
5
Катана первым различил далекий грохот. Он остановился, прислушиваясь. Остальные продолжали движение: мало ли какие звуки рождает снежная даль, до того ли сейчас?!
Грохот повторился.
А потом он повторился еще раз. И еще. И — без конца. Тогда уже и самые недогадливые из идущих придержали шаг, оглядываясь в недоумении.
Прислушавшись, можно было различить двойную сущность доносящихся звуков: короткий взревывающий гул — и резкий сухой удар через несколько мгновений после этого. Но вскоре и выстрелы, и разрывы слились в сплошном едином громыхании.
Впрочем, только Катана знал, что это звуки выстрелов и разрывов. Да и он не знал — догадывался.
Некому и неоткуда здесь было знать наверняка, что это за штука такая
— канонада…
И еще Катана услышал — на сей раз это услышал он один, потому что только он знал, чего можно ожидать, к чему нужно прислушиваться, — дробный частый перестук. Будто где-то вдалеке рвали на полосы прочную материю.
Столь прочной она была, что каждая ее нить, сопротивляясь, издавала свой собственный треск. Отчего нити рвались не сразу, а по очереди.
Очереди…
— Что это? — спросил его кто-то растерянно.
— Обвал в горах… — с видом знатока пояснил другой.
Катана перевел взгляд на него.
— Обвал, говоришь?!
— Конечно! Снег сходит. Что же еще? — ответил тот не менее уверенно.
Они не понимали… Ни один из них не мог даже представить себе, что это такое — нарушение Запрета. Да и откуда им взять понимание этого?
Соблюдение Права и Обычая приходило в душу каждого со времени лет короткого роста. Было оно естественным, как еда, как дыхание. Как песня матери для ребенка. Как меч на боку — для взрослого.
Как сама жизнь…
— Значит, снег… — повторил Катана в задумчивости.
И, повернувшись к строю, резко и четко выкрикнул слова приказа.
Приказ этот был совершенно немыслим, невероятен. Замер Священный отряд в неподвижности, и каждый думал, что ослышался.
Как это — идти назад?
Как это — спасать свои жизни, пусть даже жизни женщин и детей своего клана?
(Последнее было немыслимо вдвойне, ибо не меньше четвертой части Священного отряда составляли женщины — в мужских костюмах, с мужским оружием. Недостало мужчин в клане, чтобы дважды набрать священное число пятьсот.)
Как это — не идти на выручку своим из передового отряда? Разве не затем снарядили их?
— Не идти! — сказал Катана, и голос его был звонок, словно клинок, вырывающийся из ножен.
А потом он продолжил, и на сей раз клинок его голоса проскрежетал, словно был он уже стерт, иззубрен, сломан о вражеские доспехи:
— Нет больше передового отряда…
И все в строю вдруг осознали, что гул канонады затих. Осознав же — повиновались команде.
А передовой отряд в это время еще существовал. Хотя действительно его борьба и жизнь уже близились к концу.
И уж конечно, он не продержался бы до той минуты, когда на помощь к нему смог бы прийти резервный отряд. Да и расклад сил был таков, что резерв имел возможность разделить с авангардом лишь гибель — не победу…
"Умен был Ингкел, прозванный Махайрой, умен и опытен в ратном искусстве. Не случайно его полторы дюжины лет звали Стражем Границ.
Даже сейчас, когда искал он лишь славной гибели, так как ясно уже было, что никому не устоять, когда идут войной сыны Крагеров с Запретными жезлами в руках, — даже сейчас он заботился о том, чтобы гибель эта дорого обошлась врагу.
К тому же ему легче, чем Катане, было убедить своих людей выполнять его указания — а эти указания тоже были немыслимы для тех, кто сам знаком с мастерством ратоборца.
За него убеждал отнятый у лазутчиков жезл. Больше же всего убеждала зарубка возле прицела.
Значит, и впрямь можно если не спасти свою жизнь, то продать ее за изрядную цену…
— А теперь что видишь ты?
И вновь отвечал зоркий Скрамасакс, лежа на вершине высочайшего из окрестных холмов.
— Вижу: идут враги тремя отрядами. Каждый из них числом равен полутора Священным.
— Что ж, число — не сила. Когда схватятся они с нами, куски их смогут пройти в решето. Не видишь ли чего еще?
— Вижу. В руках у каждого из идущих Запретный жезл. Но цепы свои не оставили они, несут за плечами.
— Не видишь ли, как идут отряды?
— И это вижу я. Первые два — в паре дюжин шагов один впереди другого. Задний — в четырех сотнях шагов от них.
— Плоха эта весть…
Промолчал Скрамасакс, не зная, что отвечать Махайре.
— Не видишь ли странного в рядах дальнего из отрядов?
— Вижу и это. С боков его влекут тяжелые стволы на колесах, числом дюжина без двух. Следом за каждым влекут ящики.
— Знаешь ли, как зовутся эти стволы, для чего они служат?
— Неведомо мне это, Страж.
— Запомни же на всю свою жизнь, то есть на сегодня: бомбардами зовутся они. Это оружие Запрета, как и жезлы в руках у Крагеров…
— Запомню, Страж…
— Знай: мы не сумеем вовсе помешать врагам пустить их в ход. Но так сделаем, что пустят они их в ход в миг, удобный для нас, а не для них. И еще знай: даже это нас не спасет.
— Лишнее говоришь, Страж. Давно я понял это…
— Так знай же то, чего ты еще не понял: Катана может успеть к полю боя. Но не успеет он.
— А это — вдвойне лишнее ты сказал, Страж. Не стану выслушивать я хулу на Катану даже из твоих уст!
— Не хулу я говорю. Мы — последние на Зайсте, кто стоит против Крагеров. Проиграв здесь — где выиграем? На кого поле битвы оставим? Ведома мне мудрость Катаны. Знаю я, что стократ ему легче умереть на бранном поле, чем поступиться честью. Но предоставить Злу полную победу — не стократно, а тысячекратно тяжелее!
— А разве есть у него выбор? У него — и у всех нас?
— Есть. Но не спрашивай меня об этом.
— Я понял тебя, брат мой… Слава Катане, если он все же придет. Но если не придет — слава ему вдвойне!
Впервые Мак Айлиль назвал Махайру не так, как полагалось бойцу звать командира. И улыбка тронула губы Ингкела, видимые сквозь щель забрала.
— Ты прав, брат… Теперь скажи: видишь ли ты предводителя Крагеров?
— Не знаю, предводитель ли он, — но кто-то идет во главе одного из отрядов, и при нем свита с большими мечами. Высок он ростом, а на голове — шлем с забралом в виде птичьего клюва.
— Ставлю голову против мизинца левой ноги: идет он во главе не ближайшего, а третьего из отрядов!
— Не приму твою ставку, брат… Он действительно идет с третьим отрядом, отчего я и усомнился в его предводительстве. Скажи: как возможно это?
— Да вот уж таков он…
Ингкел не добавил — «брат». И Мак Айлиль понял, что теперь командир для него вновь — не брат, а Страж Границ. Стража же принято называть по должности и по прозвищу.
Значит, и сам он теперь для Махайры — снова и до конца — не брат, а воин. Не Мак Айлиль, а Скрамасакс.
Что ж, иначе и не может быть в битве…
— Неужто трус он, их предводитель? Но как могут Крагеры идти за трусом? Хуже того — впереди труса?!
— Нет, воин, мужества ему не занимать. Однако преступивший Запрет в одном — в другом тоже преступит… Жизнь ему дороже, чем Честь.