Витязь в тигровой шкуре(изд.1969 года), стр. 30
ФАТЬМА СПАСАЕТ НЕСТАН-ДАРЕДЖАН И РАССКАЗЫВАЕТ О НЕЙ УСЕНУ
Солнцеликую, которой похвалы обычной мало,
Я, клянусь ее любовью, никому не показала,
Но она струила слезы, завернувшись в покрывало,
Роза инеем покрылась, из ресниц метель взлетала.
Эту деву молодую, станом сходную с алоэ,
Привела я незаметно в помещенье потайное.
Скрыла я от любопытных это диво неземное,
Только негр, слуга мой верный, ей прислуживал в покое.
Описать ее страданья не умею я вполне.
День и ночь она рыдала, не смолкая и во сне,
Утихала на минуту лишь со мной наедине…
Отчего в разлуке с нею я не гибну? Горе мне!
День и ночь пред нею стыли слез глубокие криницы,
Над пучиной глаз чернильных висли копьями ресницы,
Как агатовые чаши, влагу черпали зеницы,
Близнецы зубов сияли из волшебных уст девицы.
Видя девушку в печали, допытаться не могла я,
Кто она, откуда родом, в чем ее кручина злая.
Видно, вынесла бедняжка, слез потоки проливая,
То, что вынести не в силах ни одна душа живая.
Ни ковра, ни одеяла эта дева не брала,
Лишь вуаль из черной ткани покрывалом ей была.
Руку под голову клала — так, бывало, и спала,
И едва касалась пищи, торопясь из-за стола.
Расскажу я о вуали тонкотканой и прелестной.
Много я перевидала всякой роскоши чудесной,
Но такой я не встречала дивной ткани неизвестной:
Хоть она казалась мягкой, но была прочней железной.
Уж давно в поместье нашем незнакомка укрывалась,
Рассказать о ней Усену я, однако, не решалась.
«Для него любую тайну разболтать — пустая малость» —
Так я думала о муже и, увы, не ошибалась.
Но потом я спохватилась: «Коль о деве я смолчу,
Не смогу ничем помочь ей так, как этого хочу,
Лишь со временем от мужа по заслугам получу…
Так зачем же о бедняжке я напрасно хлопочу?
Что могла одна я сделать, истомленная тоскою?
Будет лучше, коль У сену эту тайну я открою.
Пусть он только поклянется предо мной, своей женою,
Что нигде не будет хвастать незнакомкой молодою».
И пришла тогда я к мужу, и, обняв его, сказала:
«Расскажу тебе я, милый, то, что ранее скрывала,
Но держать все это в тайне головой клянись сначала!»
Муж сказал: «Коль проболтаюсь, мне с горы свалиться мало!
То, о чем ты мне расскажешь, сохранить я в тайне рад,
Не пронюхают об этом ни собрат, ни супостат!»
И сказала я Усену, хоть мой муж и простоват:
«Встань, пойдем! Увидишь солнце, ослепляющее взгляд!»
И когда пришли мы с мужем в потайное помещенье,
Вздрогнул муж, увидев деву, и воскликнул в восхищенье:
«Что я вижу пред собою? Что за дивное виденье!
Неужели это солнце — нам подобное творенье?»
«Ничего о ней не знаю, — отвечала я супругу,—
Знаю только, что явилась из-за моря к нам в округу.
Пусть она сама расскажет, как помочь ее недугу,
Пусть свое откроет имя и окажет нам услугу».
И почтительно сказали мы, склонившись перед ней:
«Нас лучи твои, светило, обжигают все сильней.
Как же нам луну избавить от скопления теней?
Отчего желтей шафрана стал рубин в расцвете дней?»
Услыхала нас девица или вовсе не слыхала,
Но уста свои, как розы, над жемчужинами сжала,
Над челом, подобным чуду, змеи кос простерли жала,
Солнце, скрытое драконом, людям больше не блистало.
И ни слова не сказала наша юная жилица,
Только сумрачно смотрела, как угрюмая тигрица.
Но когда ручьи устали из очей прекрасных литься, —
«Уходите! — прошептала. — Дайте мне уединиться!»
И заплакали мы с мужем, севши около нее,
И самих себя винили за невежество свое.
Но безмолвствовала дева, погрузившись в забытье,
И напрасно мы плодами угощали там ее.
Муж сказал: «Она мне будет утешением на свете!
Только солнце и достойно целовать ланиты эти!
Тот, кто девушку обидит, сам окажется в ответе!
Если дети мне дороже, пусть мои погибнут дети!»
И опять мы любовались на нее среди забот.
Было радостно свиданье, да нерадостен уход.
И не раз потом мы с нею отдыхали от хлопот,
И сердца томились наши в западне ее красот.
УСЕН ВЫДАЕТ НЕСТАН-ДАРЕДЖАН ЦАРЮ МОРЕЙ
Как-то раз в мои покои муж явился со словами:
«Редко стал царя я видеть, вечно занятый делами.
Что ты скажешь, коль сегодня я пойду к нему с дарами?»
«Отправляйся, — я сказала, — ты глава над всеми нами».
Встав, Усен наполнил блюдо дивным жемчугом и лалом.
Я сказала: «Много пьяных там ты встретишь за бокалом.
Не болтай, смотри, о деве! На пиру не будь бахвалом!»
«Не скажу, — Усен поклялся, — хоть коли меня кинжалом!»
Муж явился прямо к пиру. Навещая царский дом,
Был царю он друг-приятель и давно ему знаком.
Царь, приняв его подарок, стал поить его вином,
И смотрите, что случилось с опрометчивым купцом!
Гости пили, пировали, как положено от века,
И подвыпившего мужа не спасла моя опека:
Позабыл свою он клятву — что ему Коран и Мекка!
Не идут рога ослице, хмель не красит человека!
Государь сказал Усену, приказав сменить кувшины:
«Порицать твои каменья не имею я причины.
Удивляюсь, где берешь ты эти перлы и рубины!
Я за них тебе не в силах заплатить и половины!»
Отвечал Усен с поклоном: «О великий властелин!
Ты, как солнце, нас питаешь, всех творений господин!
Чье оно, мое богатство? Чей он, этот мой рубин?
Все, что ныне я имею, даровал мне ты один!
Царь, тебе не подобает восхищаться этим даром,
Не таким еще готов я услужить тебе товаром.
Я нашел тебе невестку — деву, сходную с чинаром.
Получив ее, ты скажешь, что поцарствовал недаром».
Так мой муж нарушил клятву, не сдержал обет священный,
Выдал он царю девицу, запятнал себя изменой.
Государь развеселился, и позвал дозор военный,
И послал его немедля за красавицею пленной.
О беде не помышляя, я сидела здесь одна.
Вдруг явился на пороге государев старшина.
Шестьдесят ему подручных полагалось издавна.
«Что случилось?» — я спросила, видом их удивлена.
«О Фатьма, — сказала стража, — нам приказано владыкой,
Чтобы мы к нему вернулись вместе с девой солнцеликой,—
В дар царю ее приносит твой Усен, богач великий».
Небо рухнуло на землю предо мною, горемыкой!
Я спросила с удивленьем: «Кто ж она, девица эта?»
«Лик ее, — сказала стража, — изливает волны света».
У кого, объята горем, я могла просить совета?
Задрожала я, смешалась, не сумела дать ответа.
Поспешила я к девице, жизнь несчастную кляня.
«О светило, изменила нам судьба средь бела дня,
Отвернулось в лютом гневе небо, полное огня:
Отдал муж тебя владыке, выдал, бедную, меня!»
Отвечала мне девица: «Не дивись, моя сестрица:
Зло не стоит удивленья, горю нечего дивиться,
Удивляться нужно счастью, ибо счастье — небылица.
Все я беды испытала, новых бед не приключится».
Тут, истерзанная горем, поспешила я в подвал
И взяла пригоршню лалов, удостоенных похвал.
Был ценою в целый город в том подвале каждый лал.
Опоясав ими деву, я вернулась с нею в зал.
Я сказала: «Эти камни сберегут тебя в неволе»,—
И вручила царской страже деву, скрытую дотоле.
Услыхав трезвон и крики, царь поднялся на престоле,
Но была спокойна дева, не сказав ни слова боле.
Вкруг нее народ толпился и дивился ей, покуда
Шла она, потупив очи, посреди простого люда.
И когда перед владыкой появилось это чудо,
Царь воскликнул в изумленье: «Кто ты, солнце, и откуда?»
Очи девушки слепили всех прибывших во дворец.
Царь твердил: «Видавший виды, я пред нею как слепец,
Сотворить ее для мира мог единый лишь творец.
Горе тем, кто очарован этой радостью сердец!»
Усадив девицу рядом, царь сказал ей: «О светило,
Из какой земли явившись, ты наш город посетило?»
Но она в ответ владыке ничего не говорила,
Только голову склоняла безнадежно и уныло.
Не услышала девица обращения царева,
Мыслью странствуя далече, не ответила ни слова,
Затаила блеск жемчужин, розы стиснула сурово…
Красотою эта дева изумить могла любого!
«Как понять ее молчанье? — удивился царь морей.—
Только два предположенья извиненьем служат ей:
Иль она кого-то любит, и сгорает от огней,
И не может нам признаться в страсти девичьей своей;
Или, избранное небом ясновидящее око,
В смене радости и горя здесь она не видит прока.
Ей они напоминают сказку смутную Востока,
И душа ее, как голубь, над людьми парит высоко.