Остров Медвежий, стр. 22

— Не надо, — сказала Мэри, дважды ударив меня кулаком по плечу. — Не надо этого делать.

— Хорошо, — согласился я. — Больше не буду. Простите.

— Нет, нет! Вы меня простите. Не знаю, что это со мной...

Девушка умолкла, она глядела на меня глазами, полными слез, лицо подурнело, приобретя выражение беззащитности и отчаяния. Мне стало не по себе. В довершение всего она обхватила меня за шею, едва не задушив. Плечи ее содрогались от рыданий.

Исполнено великолепно, подумал я с одобрением, хотя и не понимал, для чего это ей понадобилось. — Но уже в следующую минуту презирал себя за свой цинизм. Я знал, что актриса она неважная, к тому же что-то мне подсказывало: отчаяние Мэри неподдельно. Да и какой ей прок показывать свою слабость? Что же вызвало слезы? Я тут ни при чем, это точно. Я ее почти не знал, она меня тоже. Я, видно, играл роль жилетки, в которую хочется поплакать. Странные у людей представления о врачах: они полагают, будто доктор сумеет лучше успокоить и утешить, чем кто-то другой; да и слезы эти, похоже, скоро высохнут.

Я не мог оторвать глаз от бутылки, стоявшей у капитанского стола. Когда Холлидей, по моему настоянию, выпил свою порцию виски, в ней оставалось, я был уверен, с четверть. Теперь же в бутылке была половина ее уровня!

Хладнокровный и беспощадный преступник, выключивший свет, заменил бутылку и, чтобы замести следы, унес и стакан Холлидея.

Мэри произнесла какую-то фразу. Что именно, я не смог разобрать и переспросил:

— Что вы сказали?

— Извините меня. Я вела себя глупо, — проговорила она, пряча лицо. Сможете ли вы меня простить? Занятый своими мыслями, я лишь пожал ей плечо.

Глава 6

В это время года в здешних широтах рассветает лишь в половине одиннадцатого. Именно тогда и состоялось погребение Антонио, Моксена и Скотта. Да простят нас за спешку тени убиенных: мела пурга, ветер проникал сквозь самую плотную одежду, колол лицо, пронизывал до костей. В руках, затянутых в перчатки, капитан Имри держал тяжелую, с медными застежками Библию. По-моему, он читал Нагорную проповедь. Все фразы разобрать было невозможно: ветер вырывал слова из уст и швырял их в свинцовую мглу.

Осеняемые британским флагом,. три тела, зашитые в парусину, одно за другим соскользнули в пучину. Плеска не было слышно, его заглушил погребальный вой ветра.

Обычно провожающие не сразу отходят от могильного холма. Тут холма не было, а лютая стужа заставила людей думать лишь о том, как бы поскорей очутиться в тепле. Кроме того, заявил капитан, по рыбацкому обычаю полагается помянуть усопших. Похоже, обычай этот ввел сам капитан Имри, да и покойные не были рыбаками. Во всяком случае, очень скоро на палубе не было никого.

Я остался стоять там, где стоял. Не хотелось подражать остальным. Кроме того, поскольку накануне я спал всего три часа, я устал, голова шла кругом, и я надеялся, что арктическая стужа взбодрит меня. Цепляясь за леер, я кое-как добрался до какого-то предмета, который был установлен на палубе, и спрятался за ним, рассчитывая, что на ветру мозги мои очистятся от тумана.

Холлидей был мертв. Трупа его я нигде не нашел, хотя как бы невзначай осмотрел все возможные и почти все невозможные места, где его могли спрятать. Я понял, что тело его покоится в глубинах Баренцева моря. Как он туда попал, я не имел представления. Возможно, ему в этом кто-то помог, но скорее всего обошлось без посторонней помощи. А из кают-компании он ушел так быстро потому, что действие выпитого им — предназначенного мне виски — было столь же скоро, сколь и смертельно. Почувствовав тошноту, он, видимо, подошел к борту и поскользнулся... А может, судно сильно качнуло, и он не смог удержаться на ногах. Единственным утешением, если тут уместно такое слово, было то, что, прежде чем захлебнуться, он умер от яда. Не думаю, что утонуть — это сравнительно легкая и безболезненная смерть, как считают многие.

Я был уверен, что отсутствия Холлидея не заметил никто, кроме меня и лица, повинного в его смерти. Но и относительно этого уверенности у меня не было: возможно, злоумышленник не знал о последнем посещении Холлидеем кают-компании. Правда, Холлидея за завтраком не было, но и. другие появлялись в кают-компании не сразу, приходя поодиночке в течение двух часов. Сэнди, его соседа по каюте, укачало настолько, что до Холлидея ему не было никакого дела. Холлидей был человеком замкнутым, поэтому вряд ли кто-то мог поинтересоваться, куда он пропал. Я надеялся, что его отсутствие долгое время останется незамеченным: хотя в документе, выданном капитану накануне утром, не предусматривались меры, какие необходимо принять в случае исчезновения кого-либо из пассажиров, капитан мог воспользоваться этим обстоятельством как предлогом для того, чтобы изменить курс и пойти полным ходом в Гаммерфест.

Вернувшись утром к себе в каюту, я обнаружил, что спичка, которую я положил между дверью и комингсом, исчезла. Монеты, засунутые во внутренние карманы чемодана, переместились: кто-то открывал его в мое отсутствие. Можно понять, каково было мое состояние, если скажу, что открытие это не слишком меня поразило. Некий господин знал, что добрый лекарь изучает действие аконитина и поэтому небезосновательно считает, что отравление не было случайным,. но само по себе это обстоятельство вряд ли было поводом для осмотра ручной клади доктора. Я понял: отныне мне следует опасаться нападения сзади.

Услышав позади себя шум, я хотел было сделать несколько шагов вперед, а затем круто повернуться, но тут же сообразил: вряд ли кто-то решится прикончить меня среди бела дня. Я спокойно оглянулся и увидел Чарльза Конрада, направлявшегося ко мне, чтобы укрыться от ветра.

— Что это вы тут делаете? — произнес я. — Утренний моцион в любую погоду? Или вам не по вкусу капитанское виски?

— Ни то ни другое, — ответил Конрад. — Пришел из любопытства. — Он похлопал по громоздкому предмету, закрытому брезентом, — метра три высотой, полуцилиндрическому, с плоским основанием, — и принайтованному к палубе десятком стальных тросов. — Знаете, что это за штука?

— Вопрос на засыпку?

— Да.

— Разборные арктические дома. Во всяком случае, об этом шел разговор в порту отправления. Шесть штук, вставлены один в другой для экономии места.

— Вот именно. Бакелитовая фанера, капковая изоляция, асбест и алюминий.

— Он ткнул пальцем в громоздкий продолговатый предмет высотой около двух метров, укрепленный впереди нас. — А это что?

— Тоже вопрос на засыпку?

— Разумеется.

— И я снова отвечу не правильно?

— Да, если все еще верите тому, что вам наболтали в Уике. Это вовсе не арктические жилища, они нам не понадобятся. Мы направляемся в бухту под названием Сор-Хамна, то есть Южная гавань, где уже есть жилища, причем вполне пригодные для обитания. Лет семьдесят назад на остров в поисках угля приехал некто Лернер. Этот чудило раскрашивал прибрежные скалы в цвета немецкого флага, чтобы застолбить территорию. Построил бараки, даже подвел дорогу к заливчику под названием Квальрос-Букта, то бишь бухта Моржовая. На смену ему пришло рыболовецкое товарищество, эти тоже строили бараки. Девять месяцев тут находилась норвежская научная экспедиция, работавшая по программе Международного Географического года. Она тоже строила дома. Так что с жильем в Сор-Хамна все в порядке.

— Вы очень осведомлены.

— Просто не успел забыть то, что прочитал полчаса назад. Мсье Гуно утром раздавал проспекты с рекламой фильма века. Вы разве не получили?

— Получил. Правда, он забыл дать мне еще и толковый словарь.

— Верно. Словарь был бы кстати. — Похлопав по брезенту, Конрад прибавил:

— Это модель центральной секции субмарины. Одна оболочка, внутри пустота. Если муляж, то это не значит, что он картонный. Корпус стальной, весит десять тонн, из них четыре тонны приходится на чугунный балласт. А вон та штуковина — это рубка. Привинчивается к секции, когда ту спускают на воду.