Путешествие на «Тригле», стр. 18

Я вспомнил, как Веня носит на бамбуковой трубке стокилограммовые бочки. Конечно, он — Жаботинский.

Лодка подошла к катеру. Веня протянул мне чемодан.

— До свидания! — сказал я.

Веня поднял руку.

Лодку относило течением. Веня встал на корме, завертел веслом, и нос лодки тотчас же повернул к берегу.

Сегодня вечером я улечу домой.

На аэродроме во Владивостоке я целый час ждал самолета.

Проголодался, открыл чемодан и вытащил сверток.

Попробуем пирог.

Я положил сверток на стол и развязал шпагат. Внутри была газета, в газете почему-то ДВА СВЕРТКА.

Я раскрыл первый. Пирог. Обещанный пирог!

Во втором свертке лежали галоши. Мои галоши. Вымытые и блестящие.

ЗАЧЕМ ОНИ МНЕ ТЕПЕРЬ?

Я положил галоши рядом с пирогом и стал думать.

Выбросить? Невозможно. Теперь это не галоши, а знак доброго внимания и заботы.

Повезу-ка я их домой. Дома у меня на подоконнике много редких вещей. Там лежат черноморские раковины рапаны, засушенная рыба-игла, бронированный кузовок, который привез мне из Индийского океана знакомый матрос.

Там я положу одну галошу. Она ведь тоже редкость. Она плавала со мной к островам Рейнике и Два Брата.

Ее месяц поливало морской водой, и липкая желтая глина пыталась сорвать ее с ноги.

Вторую я поставлю под диван.

Пускай стоят. Они еще пригодятся. Ведь мои путешествия не кончились.

Я уселся поудобнее и стал жевать старухин пирог.

Он был вкусный и на этот раз непригорелый.

Радио объявило посадку.

Когда я прилетел в Ленинград, дверь мне открыла сестра.

— Ты? — воскликнула она. — А мы думали, тебя уже нет в живых!

— Это еще почему?

— Из-за твоих дурацких телеграмм.

В переднюю вышла мать и упала ко мне на грудь.

— Ну-ну, мама… — сказал я. — При чем здесь мои телеграммы?

Мать с сестрой положили их на стол:

— И на этом телеграммы кончились. Что мы должны были думать? Признайся: ты сильно разбил голову?

— Да что ты? Пустяки, чуть-чуть стукнулся. Небольшая шишка.

— А нога в самолете?

— Еще легче. Совсем ерунда.

— Тогда зачем ты нам об этом писал?

— Ты сама просила писать подробно и писать всю правду.

Я достал папку с рисунками и стал показывать их. Тут я сразу вспомнил рыбака и рыбку. Вот эти рисунки совсем другое дело!

Ну и что же, что у меня плохо получаются люди? Я буду рисовать морских животных, буду опускаться на дно, наблюдать, как прыгают плоские, как блюдечки, раковины-гребешки, следить за пучеглазыми бычками, красными глубоководными крабами с колючками. Буду ходить на ночной лов кальмаров и на сбор морской травы анфельции.

Я могу разглядеть спрятавшуюся в песок камбалу. Мне ничего не стоит нарисовать плывущего, как голубое облако, осьминога.

Пускай у меня не будет больших, написанных маслом картин. Пускай будут маленькие рисунки в книгах водолазах. Я сделаю много книг о жизни рыб.

Хорошо, что я слетал на Дальний Восток.

— Что ты бормочешь себе под нос? — спросила сестра.

— Это я так, сам с собой. Вспоминаю отлет.

Радио объявило посадку. Мы вошли в самолет взлетели. Когда самолет поднялся, я увидел в море остров. Это был остров Попова. Самолет качнуло, и остров наклонился: он прощался со мной, остров, около которого водятся осьминоги и где водолазы собирают на дне трепангов.

Дом под водой

Звонок среди ночи. Я вскочил с кровати.

— Не туда! — закричала из соседней комнаты мать. — К телефону!

Я закрыл дверь, которую отворил было, и побежал к телефону.

— Завернись в одеяло, — крикнула сестра, — от окна дует!

— Да!.. Да!.. — кричал я в телефонную трубку. — Слушаю вас… Кто? Какой парлен?.. Ах, Марлен!.. Какая бухта?..

Я опустился на стул и начал соображать.

«Марлена я не видел два года… Наверно, зовет меня опять на Черное море»…

— Скажи по буквам! — закричал я. — Тебя плохо слышно. Ты откуда? Из Севастополя… Так. Григорий… Ольга… Ласкирь… Улыбка… При чем тут улыбка? A-а, Голубая!

«Голубая бухта!»

Я вспомнил: теплый воздух дрожит над вершинами гор… Прямо в воду опускается отвесная скала. Ее поверхность вся изрыта круглыми, как оспины, отметками…

— Хорошо, я подумаю.

В трубке что-то щелкнуло, и стало отлично слышно. Голос Марлена раздавался совсем рядом.

— Нечего думать! — сказал Марлен. — Мы начинаем работы в Голубой бухте. Очень интересно. Приедешь в Симферополь, там тебя встретят и на мотоцикле привезут к нам. Встречать будет человек в белом шлеме. Жду!

И он повесил трубку.

«Вот так раз!»

Я остался сидеть около телефона, завернутый в одеяло.

«Может, и верно поехать?»

Через три дня я уже слезал с поезда на перрон симферопольского вокзала.

Призывы Марлена всегда действовали на меня, как взгляд очковой змеи на мышь.

Я вышел на привокзальную площадь и первым делом стал высматривать человека в белом мотоциклетном шлеме.

Вся привокзальная площадь была полна людей в белых шлемах. Они бродили около своих мотоциклов, заводили их — трах-тах-тах! — и, размахивая руками, обсуждали какие-то свои мотоциклетные дела.

— Что тут происходит? — спросил я одного.

— Мотопробег Симферополь — Феодосия в честь праздника виноградаря! — ответил мотоциклист.

В это время какой-то человек в кожаной куртке поднял флаг, другой выстрелил из пистолета, и все мотоциклы, стреляя и взрываясь, умчались.

Последними укатили на автомашине человек с флагом и человек с пистолетом.

Площадь опустела. Остался один мотоциклист. Он стоял посреди пустой площади и держал в руке белый шлем.

Я подошел к нему.

— Здравствуйте! — сказал я. — Меня зовут Николай. Мы от Марлена?

— Привет! — сказал он. — От Марлена. Вы когда-нибудь на заднем сиденье ездили? Не упадете?

— Не упаду, — ответил я.

Я никогда не ездил на заднем сиденье. И вообще никогда не ездил на мотоцикле.

ПО-МОЕМУ, ВСЕ ОНИ СЛИШКОМ НЕУСТОЙЧИВЫ.

Я нацепил на плечи рюкзак, поставил на сиденье ящик с красками, уселся и положил руки на плечи мотоциклисту.

— Меня зовут Лёсик, — сказал он. — В детстве меня так звала мама.

Он пнул ногой свой мотоцикл, и тот затрясся. Машина ревела и подпрыгивала, как ракета перед стартом. И еще она напоминала необъезженную лошадь.

ОНА ХОЧЕТ СБРОСИТЬ НАС.

Не успел я так подумать — мотоцикл рывком выскочил из-под меня, я шлепнулся в пыль.

Стреляя синим дымом, Лёсик сделал по площади круг.

— Что же вы не держались? — удивился он.

Я снова уселся и вцепился Лёсику в бока.

— Не щекотите! — закричал он. — Я боюсь щекотки. Сидите спокойно. Держитесь свободно и в то же время крепко. Понятно?

Понять этого я не мог.

Я нашел около сиденья металлическое кольцо и впился в него пальцами. Мотоцикл опять затрясся, рванулся вперед, и мы помчались по симферопольским улицам.

НЕ СЛИШКОМ ЛИ БЫСТРО?

Я заглянул Лёсику через плечо. Стрелка спидометра дрожала около надписи «60 километров в час».

Я крикнул Лёсику.

— Да. Да, — не дослушав, закричал он. — Это пока. Потом газанем!

Нас вынесло на шоссе. Мимо мелькнули последние городские дома, мотор выл ликующе и беспощадно. Стрелка дрогнула и покатилась: 100 километров в час… 120…

Я припал лицом к Лёсиковой спине. Встречный воздух стал твердым и упругим. Он раздувал брючины и тащил ноги назад, хлестал по лицу и расстегивал на груди рубашку.