Первая труба к бою против чудовищного строя женщин, стр. 13

Тот лишь плечами пожал.

– Вообще-то в делах любви ничего не разберешь, – возразил он. – А если я тебе скажу, что не прошло и года после ее смерти, как он снова отправился на Арувулу и хотел взять в жены другую девушку?

Я был потрясен и не сумел скрыть этого.

– Так оно и было, – вздохнул Гарри. – Именно так он и поступил. Вождь и старейшины велели ему убираться с острова и никогда больше не возвращаться. Вот я говорю: в делах любви никто ничего не знает наверное. Я вот думаю, он влюбился не столько в женщину, сколько в ее татуировку. На некоторых картинах даже не поймешь, то ли это женщина, похожая на ящерицу, то ли ящерица, ставшая женщиной.

Там, в студии, я все время боялся, как бы капитан не застиг нас врасплох.

– А он знает, что вы видели его картины? – спросил я Гарри теперь.

– Еще бы! – ответил он. – Капитан всегда интересуется моим мнением.

И я в очередной разубедился: капитан «Камнока» – очень своеобычный человек. Гарри легко разгадал мои мысли.

– Полно, Энди, – улыбнулся он. – Если в человеке нет сумасшедшинки, ему доверять нельзя.

Эту мысль я понять не мог.

– Хороший ли он капитан? – спросил я.

– Весла господни! – воскликнул Гарри. – С человеком надежнее мне и не доводилось плавать. Шторма избегает, как чумы. Он же не может рисовать, если волны разгуляются.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Мне как большинству подростков, трудно было представить себе пору, когда взрослые не были взрослыми. Теперь я жалею, что не расспросил Гарри о его детстве. В том возрасте, когда я учился в начальной школе, он отправился юнгой в первый свой рейс на Патагонию. Его образованием стала жизнь среди необычных людей, странствия по дальним уголкам мира. Он сражался с бурями возле мыса Горн.

Я знаю, Гарри только рад был бы рассказать мне про свою молодость, но я не спрашивал. Правда, один вопрос я ему задал, один очень личный вопрос – вскоре после того, как он показал мне картины капитана. Душной и влажной ночью, когда мы стояли на палубе, облокотившись на леера.

– Гарри, а вы женаты? – Я уже какое-то время думал об этом, представлял себе, какую женщину он мог бы взять в жены. Мне хотелось знать, есть ли у моего друга дети, и к любопытству примешивалась изрядная доля ревности.

Он ответил не сразу – сначала метнул на меня свирепый взгляд из-под бровей, и я испугался, что обидел Гарри, нарушил какую-то незримую границу. На самом деле он обдумывал ответ, и вскоре его речь полилась как обычно.

– Нет, детей нет. Но женат я как-то раз был. Давно уже. Я только вернулся из рейса на Макарены [8]…

… Ему исполнилось двадцать пять лет в тот день, когда они вошли в порт. Он, как водится, расположился в Доме моряка неподалеку от гавани. Но затем привычный ход вещей нарушился: Гарри тяжело заболел. Организм отказывался удерживать пишу, больной не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Доктор надеялся, что это просто тяжелый случай тропической лихорадки денге – «костоломной лихоманки», как зовут ее моряки. Должно быть, его заразили гигантские москиты на Макаренах.

Как бы там ни было, по лицу доктора Гарри видел: тот опасается, как бы пациент не помер.

Женщина, работавшая сиделкой в Доме моряка, сказала, что у нее дома есть свободная комната, и она возьмет к себе Гарри и будет ходить за ним. Там он выздоровеет или умрет.

Звали эту женщину Хизер.

Дом был большой, старый, с темными деревянными панелями на стенах. Мрачноватое место, единственное яркое пятно – красно-желтый попугай по имени Дэйзи. Отец Хизер, капитан дальнего плавания, привез его дочери в подарок из Рио. Клетка висела на кухне, и Хизер научила попугая говорить: «Здравствуй» и «До свидания».

Сама Хизер была маленького роста, очень энергичная, курчавые рыжие волосы выбивались из пучка на затылке. Хизер часами терпеливо сидела у постели больного, предвосхищая любое его желание. Никто в жизни так не ухаживал за Гарри. Разумеется, оправляясь от одной лихорадки, он подхватил другую – любовную.

Вскоре он смог выбраться из постели, начал ковылять по дому. Потом удалось спуститься по лестнице, а там уж – и по улице пройтись, не выбившись из сил. Тем временем он все больше влюблялся в Хизер. Она спасла ему жизнь и теперь платила ему взаимностью – он видел любовь в ее глазах.

Через два месяца сердечных мук он решился объясниться и попросил Хизер выйти за него замуж. Она колебалась – Гарри счел это за проявление девичьей застенчивости. Он настаивал, и Хизер уступила.

Ему бы следовало насторожиться, когда Хизер уперлась, но Гарри был слишком счастлив – и оттого, что к нему вернулось здоровье, и оттого, что был влюблен.

Свадьбу сыграли скромную. Отец ее был в очередном рейсе, так что его на празднике не было, а через неделю и Гарри предложили место на судне, которое шло в Западную Африку. Хизер ничего не имела против. Это хорошо, сказала она, что мужчина служит своей профессии. Гарри попросил разрешения взять с собой Дэйзи: мол, попугай составит ему компанию и будет напоминать о жене. Хизер не возражала.

Рейс длился два месяца, и все это время Гарри только и думал, что о жене. Всякий раз, когда попугай голосом Хизер говорил «Здравствуй» или «До свидания», сердце Гарри едва не лопалось от любви.

То были два самых длинных месяца в его жизни. Но вот они миновали, и однажды июньским днем корабль вошел в порт Глазго с грузом красного дерева и великой любви Гарри Грина.

Дом был пуст, на лужайке перед ним знак: «Продается». Гарри заглянул в окна. Всю мебель вывезли.

В Доме моряка ему сказали, что Хизер тут больше не работает. Ему дали ее новый адрес.

На такси Гарри добрался туда, где город сливается с предместьем, где в разгар лета партизанские отряды дикорастущих цветов прорываются на ухоженные клумбы возле коттеджей. В конце одной улочки Гарри выбрался из такси и прошел чуть дальше.

Он увидел жену прежде, чем она заметила его. Хи-зер стояла на лужайке единственного старого дома в округе – настоящего деревенского дома, сложенного из плитняка и увитого плющом. Гарри хотел было окликнуть ее, но остановился у ограды и стал смотреть.

Хизер была не одна. Она разговаривала с человеком, который сидел в старом деревянном шезлонге. Гарри хорошо видел ее собеседника – юношу в халате, с серым, мятым лицом тяжелобольного. Хизер с величайшей нежностью смотрела на него.

И вдруг она замерла. Обернулась к забору, где прятался Гарри. Долго смотрела, затем окликнула:

– Гарри?

Он вышел из-за ограды, и жена медленно двинулась ему навстречу. Она даже не улыбнулась ему, не попыталась его обнять.

– Я слышала, что твой корабль приходит сегодня, – сказала она.

Они вели разговор, стоя у ограды.

Гарри хотел понять, что случилось, почему она его бросила. Хизер ответила, что это непросто объяснить. Не в Гарри дело. Она любила его – очень любила, пока он был болен. Особенно – пока думала, что он умрет.

Гарри никак не мог взять это в толк.

Хизер сказала, что и сама не вполне себя понимает. Но, видимо, она способна любить мужчину лишь до тех пор, пока видит в его глазах отсвет могилы.

Гарри задумался.

– Выходит, меня ты больше не любишь?

– Разве что закрою глаза и припомню, как ты выглядел, когда тебе было совсем худо, – ответила она.

В эту минуту молодой человек в шезлонге окликнул ее слабым голосом. Глаза Хизер тут же наполнились любовью и состраданием, и она устремилась к нему. Гарри еще с минуту смотрел на эту парочку, а потом медленно побрел прочь.

– Ну а потом, – закончил свою историю Гарри, прислонившись к леерам «Камнока», – я согласился на первую же работу, какую мне предложили, и ушел в плавание на целый год Вернувшись, я узнал, что Хизер умерла. Этот ее новый возлюбленный заразил ее, чем там он хворал. Полагаю, ее это нисколько не огорчило. – Гарри покачал седой головой. – В одной из книжек, что лежат у меня в каюте, говорится про холодную любовь святых. Боюсь, Хизер тоже была в своем роде святая. Если бы я притворился, будто помираю, она бы никогда не разлюбила меня.