Наследница моря и огня, стр. 23

Она выпрямила спину. Пламя разделилось надвое и вновь слилось. Одно не сходилось с другим, логика отсутствовала. Тут в ее мысли вторгся Илон и морская арфа; море, из которого он вышел, наделило и ее, и Мэтома чудесным даром; а Моргону оно чуть не принесло смерть. Что-то в ней зарыдало при воспоминании о разрушенном городе на Равнине Королевских Уст; что-то в ней содрогнулось, ужаснулось – как опасно знание, таящееся в крохотном голубом камешке. Моргон отправился к дому Высшего, и арфист Высшего завел его в кромешный мрак. Волшебник вырвал из его разума право, с которым он родился; землезакон, который никто, кроме Высшего, не мог изменить – и Высший ничего не сделал. Она закрыла глаза, чувствуя покалывание бисеринок пота вдоль линии волос. В течение пяти веков арфист действовал от имени Высшего; и все эти пять веков вызывал везде и всюду полное доверие. И вот, следуя некоему собственному тайному замыслу, совершил нечто неслыханное и непостижимое – решил коварством извести землеправителя. В прежние дни Высший порой изменял чей-либо жребий из-за сомнительных намерений человека. Почему же он ничего не предпринял против того, кто предал не только Звездоносца, но и его самого? Почему Высший ничего не предпринял против Гистеслухлома? Почему?.. Она открыла глаза, огонь оказался слишком ярок для ее расширенных зрачков, и она заморгала, оглядывая освещенную пламенем спальню. Почему Гистеслухлом, который свободно располагает всеми Задворками Обитаемого Мира и которому следовало бы чувствовать необходимость затаиться, держал Моргона так близко к горе Эрленстар? Почему, когда Дет перебирал струны арфы весь тот долгий год, а Моргон проникался отчаянием, Высший ни разу не услышал ту музыку? Или услышал?

Она с трудом поднялась, прочь от жаркого пламени, прочь от разгадки, невозможной, устрашающей, которую она лишь чудом могла бы облечь в слова. Занавеси в дверном проеме раздвинулись так бесшумно, что сперва показалось, будто огонь вызвал наваждение. Разглядев в неясном свете темноволосую женщину, она решила, что это Лира. Затем, посмотрев в спокойные темные глаза вошедшей, почувствовала, как все содрогнулось где-то глубоко внутри, словно падение камня нарушило напряженное молчание пропасти у горы Исиг.

Она прошептала, едва ли догадываясь, что это ее слова:

– Так я и думала.

6

В ее разум вторглись и стали его умело прощупывать. На этот раз, когда вновь возник образ из камешка, вызванный памятью: чужое и неуловимое лицо, – она не сопротивлялась. Она ждала, как ждала та женщина, движения, поворота головы, который откроет ей имя незнакомца, а также даст имя его неотвратимому жребию. Но, казалось, все застыло в самый последний миг; незримое стремление к нему натыкалось на препятствие, на барьер. Наконец образ угас; женщина принялась за другие воспоминания, яркие сумбурные сцены из прошлого Рэдерле. Она снова увидела себя ребенком, болтающим со свиньями, в то время как Кионе беседует со свинаркой; а вот она бежит через леса Мадир, легко отличая истинное дерево от мнимого, и слышит, как за спиной кричат от досады Дуак и Руд; вот она спорит с Мэтомом по поводу бессчетных загадок, которые он заставляет ее учить, а летнее солнце лежит на камнях у ее ног, словно неизменный золотой диск. Женщина довольно долго исследовала ее отношения со свинаркой и то нехитрое колдовство, которому свинарка ее обучила. Замыслы Мэтома касательно брака дочери, кажется, тоже вызвали у женщины любопытство, равно как и неколебимое упрямство, которое было его ответом на сопротивление анской знати, Дуака, Кионе и самой Рэдерле, понявшей в конце концов, что он делает. Унылая и темная Аумская башня воздвигалась в ее сознании – незваная, одинокая тень в дубовом лесу; в этот миг женщина отпустила ее, и Рэдерле впервые почувствовала, что женщина поражена.

– Ты ходила туда? К башне Певена?

Рэдерле кивнула. Огонь в очаге догорел; Рэдерле дрожала равно от усталости и от прохлады. Женщина, казалось, парила, как мотылек, у грани слабого света. Она устремила взгляд на угли, и пламя взмыло вновь, узкое и белое, вновь резко выхватив из темноты спокойное и нежное лицо.

– Мне было нужно. Я должна была узнать, какую цену назначил отец за мое имя, прежде чем я вообще родилась. Вот я и пошла туда. Впрочем, попасть внутрь мне не удалось. Это было давным-давно. Я боялась… – Она покачала головой, прогоняя старое воспоминание. Затем вновь взглянула на женщину через необычный огонь; белое пламя сплеталось и пылало в глубине спокойных глаз.

– Кто ты? Кажется, я тебя знаю.

– Илон. – Пламя изогнулось подобием улыбки. – Мы с тобой родственники.

– Знаю. – Ее голос прозвучал сухо и протяжно; ее сердце словно колотилось в пустоте. – У тебя много родственников по линии королей Ана. Но что ты такое?

Женщина присела у очага; протянула руку к пламени, изящно и при этом по-детски. Затем сказала:

– Я Меняющая Обличья. Я убила Эриэл Имрис и приняла ее облик; я ослепила на один глаз Астрина Имриса; мне почти что удалось убить Звездоносца, хотя мне была нужна вовсе не его смерть. Тогда. И твоя смерть не нужна, если это тебя беспокоит.

– Беспокоило, – прошептала Рэдерле. – Что… Что же тебе нужно?

– Разгадка.

– А какова загадка?

– Сама узнаешь. И довольно скоро. – Она молчала. Ее глаза смотрели в огонь, руки покоились на коленях – и так было, пока взгляд самой Рэдерле не перешел на пламя и она ощупью не отыскала сзади стул.

– Эта загадка стара, как трещины в корнях вековых деревьев, как безмолвие, образовавшее крестовые своды внутри Исига, как окаменелые лица мертвых детей Властелинов Земли. Она вездесуща, как ветер или огонь. Время ничего для меня не значит, оно лишь долгое-долгое мгновение между моим вопросом и ответом на него. Ты почти что дала мне ответ на корабле, но, вопреки моим усилиям, разорвала связь между собой и камнем. Это поразило меня.

– Это вовсе… Нет, я не могла ее разорвать. А, помню. Меня ударила Лира. Это ты. Ты была в моем разуме. И загадка. Тебе нужно назвать по имени то видение?

– Да.

– А затем? Что затем? Что случится?

– Ты и сама сильна в загадках. Почему я должна играть за тебя?

– Это не забава. Ты играешь нашими жизнями.

– Ваши жизни ничего для меня не значат, – бесстрастно произнесла женщина. – Мы со Звездоносцем ищем ответы на одни и те же вопросы; он убивает, когда ему требуется; наши средства во многом сходны. Мне необходимо найти Звездоносца. Его могущество весьма возросло, и он сделался неуловимым. Я подумывала о том, чтобы использовать тебя или Тристан как приманку, но пока что я предоставлю ему торить свою дорогу. Догадываюсь, куда она его приведет.

– Он хочет убить Дета, – оцепенело сказала Рэдерле.

– То будет не первый великий арфист, которого он убьет. Но он не посмеет и слишком надолго упустить из виду Гистеслухлома. Либо Моргон, либо чародеи должны убить Основателя. У чародеев, судя по тому, что они сейчас тайно подбираются к Лунголду, какие-то свои счеты с Гистеслухломом. Несомненно, они истребят друг друга, что, впрочем, не важно: едва ли они живы эти семь веков. – Она уловила то, что отразилось на лице Рэдерле, постигла слова, которые та удержала, и улыбнулась. – Нун? Я понимаю, какой она была в Лунголде, такой могущественной и прекрасной. Едва ли она согласится, что пасти свиней и плести сети из травы – это жизнь.

– А то, чем ты занята, – это жизнь?

– Я выжидаю. – Она умолкла на миг, не сводя невозмутимых глаз с лица Рэдерле. – А тебе охота узнать кое-что о себе? О том, насколько простирается твое могущество? Тебе немало дано.

– Нет.

– Я была с тобой честна.

Руки Рэдерле расслабились на подлокотниках. Ее голова склонилась; при последних словах женщины она снова почувствовала их странную связь и если не доверие, то неизбежное понимание. И она негромко сказала, снова охваченная отчаянием:

– Кровь Илона течет в нескольких поколениях моей семьи; и никто, как бы она его ни тревожила, ни разу не осознал, что он нечто большее, нежели сын морского чуда, и это еще одна загадка магии Ана. Теперь я знаю, кто был его отцом. Один из вас. Да, мы с тобою в родстве и в чем-то схожи. Но не больше. Ни твое бесстрастие, ни готовность разрушать…