Расплата, стр. 34
«Она, эта уловка, заключалась в следующем, — рассказывал следователю Дрозд Назар. — Ясудзава кинул советским офицерам приманку. Сказал им, что я, Терещенко, живу под чужой фамилией и что моей подлинной фамилии он якобы не помнит, хотя помнил очень хорошо. Шеф раскинул умом так: нас обоих после такого заявления оставят на месте для разбирательства. И тогда объявится какая-нибудь зацепка для побега. Но нас, моего шефа и меня, увезли в СССР вместе со всеми арестованными. В дороге шеф часто просил остановиться для отдыха. Охрана заподозрила неладное и внимательно за ним приглядывала. А в Гродеково он даже попытался бежать. Он подговаривал бежать из-под стражи и меня: дескать, все равно и мне крышка. Очень хотел он, самурай-фанатик, пробраться в район военных действий, чтобы еще поработать на Японию». — «Значит, и в 1945 году вы пытались бороться с Советским Союзом, бежав из-под стражи?» — «Нет, тогда я уже ни с кем не думал бороться. Но когда во время обеденного привала на пути из Гродеково незаметно отошел в сторонку, то у меня вдруг появилось желание еще пожить — вот и попытался бежать. Я прилег за куст, пополз помаленьку к лесочку. Так и удалось уйти. Потом ночами шел в сторону железной дороги, а днем отдыхал. Поездом добрался до Бикина — к Горбылю. Хотел еще раз упросить его помочь мне бежать за границу. Однако его не застал в живых. До самого дня моего ареста я все искал пути ухода за границу. Но безуспешно». — «Так почему вы бежали из-под конвоя?» — «Я уже говорил: хотел еще пожить, потому как от японцев слыхал: пощады мне на моей родине не будет».
С первых же дней задержания Дрозда Назара следователь и мы, оперативники, добивались выяснения двух наиболее важных в этом деле вопросов. Первый — не сотрудничал ли обвиняемый с колчаковской разведкой и не был ли оставлен ею в Приморье в 1920 году вместе с золотыми деньгами. И второй — известна ли обвиняемому агентура японской разведки, засланная в Приморье или в другие места Советского Союза.
Вопросы эти имели самое прямое отношение к обеспечению госбезопасности нашей страны, и мы, работая, не щадили себя, чтобы дать на них точнейшие и исчерпывающие ответы.
Для выяснения первого вопроса наряду с допросами Дрозда Назара была тщательно, как бы поточнее сказать, проработана вся жизнь его — от дня рождения до ухода в 1930 году за границу. Мы считали очень важной вехой той жизни — освобождение Дрозда Назара из Томской тюрьмы в 1918 году. Досконально изучались обстоятельства этого освобождения и люди, причастные к нему. Нас очень интересовало: действительно ли в 1919 году Назар обучался в Омске военному, а не разведывательному делу и действительно ли был на фронте в линейной, а не в разведывательной части. Дотошно мы изучали и то, как он жил в чугуевской тайге в 1920–1930 годах, чем занимался, какие имел встречи и знакомства…
Удалось уточнить и факт убийства Дроздом и Черныхом в селе Веденеевке двух колчаковцев. Такой случай был, там даже по свежим следам производилось расследование и возбуждалось уголовное дело. В убийстве белых офицеров обвинили лесничего Митрошкина, который иногда играл с ними в карты. Но вину его не доказали, личности убитых установить не смогли, и дело прекратили.
Проштудировали мы и архивы белых, захваченные в Сибири, Забайкалье и Маньчжурии, допросили многих бывших белогвардейцев — не выявилось никаких данных, которые бы свидетельствовали о том, что Дрозд-Терещенко сотрудничал с колчаковскими спецслужбами.
Прояснение второго вопроса, который при разбирательстве дела Дрозда-Терещенко весьма осложнился, потребовало от нас не меньшего напряжения.
Глава IX
СОРНЯКИ УДАЛЯЮТСЯ С КОРНЯМИ
Подошло время последнего выступления Петра Петровича перед курсантами. Поднявшись на трибуну, он, как всегда, пристально посмотрел в зал, улыбнулся. Он был удовлетворен тем, что аудитория ждала его с напряженным вниманием и что удалось заметить приветливый взгляд курсанта Жени Гладких, недавно прибывшего на учебу из таежной Тамбовки, а также мягкую улыбку, словно светившуюся из-под аккуратно подстриженных усов, майора Григория Таранихина, приглашенного прочитать лекции по следствию. Заметил и нетерпеливо зоркий прищур глаз майора Сергея Чебану, вызванного в Хабаровск и посетившего курсы.
— Мы всесторонне изучили материалы уголовного дела Дрозда-Терещенко, — продолжал свой рассказ Петр Петрович, — и пришли к выводу, что обвиняемый действительно заслужил немалое доверие японцев — стал резидентом их разведки, подбирал для них новых агентов, участвовал в переброске шпионов через нашу границу и сам в 1940 году делал ходку в советское Приморье. Стало быть, японцы могли доверить ему и работу с агентами, засланными ими в СССР. Не исключалось и то, что о таких агентах он мог знать от сотрудников Лишучженьской японской военной миссии.
Однако Дрозд на следствии продолжал утверждать, что японцы во многом ему не доверяли, не допускали к руководству засланными в Советский Союз шпионами. Поэтому ему вроде бы ничего о них не известно. Но на одном из допросов он явно стал путать некоторые существенные обстоятельства, имеющие к этому вопросу прямое отношение.
На вопрос следователя о том, какое задание он имел во время шпионской ходки в Приморье в 1940 году, Дрозд ответил, что японцы поручили провести визуальную разведку наших войск и уточнить состояние паспортного режима.
«Как вы это делали?» — «В городах Имане и Бикине я наблюдал за перевозкой войск по железной дороге. Делал попытки устроиться ночевать в гостиницах и у некоторых частных лиц, выдавая себя за навестившего город таежника, — тем самым выяснил, какие в таких случаях нужны документы и как их оформлять». — «Кто помогал вам выполнять задания японцев?» — «Я действовал самостоятельно». — «В каких населенных пунктах вы еще вели разведку?» — «Нигде, кроме Имана и Бикина, разведкой не занимался». — «Долго ли находились в Бикине?» — «Примерно неделю». — «А к Горбылю заходили?» — «Нет, не заходил». — «Вы не боялись, что встретитесь с Горбылем в Бикине и он сообщит о вас властям?» — «Нет, этого я не боялся, к тому же по прибытии в Бикин я вскорости узнал, что Горбыль умер в 1939 году». — «Как вам об этом стало известно?» — «Примерно на третий день моего пребывания в Бикине — а было это в середине августа 1940 года, — вечером, когда притемнело, я дважды прошелся по улице, на которой стоял домик Горбыля: света там не было, и не замечалось никаких других признаков пребывания в нем жильцов. Тогда я подошел к расположенному неподалеку колодцу и поинтересовался у набиравшей из него воду незнакомой мне женщины, не знает ли она, почему никого не видно в избе Горбыля. Женщина ответила, что Горбыль умер год назад. Она не без удивления спросила, зачем он мне понадобился. Я ответил, что приехал в Бикин из тайги и хотел увидеть Леона по просьбе его родичей. Потом быстро ушел в другой конец города и вскоре уехал оттуда». — «На одном из допросов вы показали, что после побега из-под конвоя в августе 1945 года вы направились в Бикин, рассчитывая на помощь Горбыля. Как же он мог помочь, если его не было в живых?»
Обвиняемый, смутившись, ответил: «Признаюсь, немного напутал. Вернее, не так разъяснил, как было на самом деле». — «Вам японцы поручали в 1940 году встретиться с Горбылем?» — «Нет, не поручали». — «Но вы стремились к такой встрече?» — «Да, я хотел повидаться с Леоном». — «Зачем?» — «Просто хотелось посмотреть на него как на старого знакомого. Да и рассчитывал: возможно, Леон расскажет о каких-либо местных событиях, которые заинтересуют японцев. Это была моя задумка, никто мне этого не поручал. Опасений, что Горбыль выдаст меня властям, у меня не было, поскольку он раньше, еще в 1930 году, помог мне уйти за границу. Но, узнав, что он умер, я не зашел в его дом…» — «Зачем же вы поехали к нему в 1945 году?» — «После побега из-под конвоя в августе 1945 года мне негде было не только надежно укрыться, но даже просто переночевать. Поэтому и поехал в Бикин — надеялся на помощь жены Горбыля или его старых знакомых. Однако в том году на месте избушки Горбыля уже стоял новый дом. Я понял: там живут другие люди. Заходить к ним не стал, а подался в Лесозаводск». — «Кого вы знали из семьи Горбыля и его знакомых?» — «В 1930 году у Горбыля я видел только его жену. Звали ее, кажись, Дарьей. Детей у них вроде бы не было. Знакомые его мне неизвестны».