Пища богов, стр. 45
В нашей культуре приватное потребление психоактивных веществ рассматривается как нечто сомнительное; уединенное их потребление выглядит чем-то нездоровым, а фактически так же рассматривается и всяческая интроспекция. Архаичная же модель потребления психоактивных растений, в том числе и конопли, совершенно противоположна. Ритуал, уединение и отключение чувств – вот методы, применяемые шаманом Архаичного, который намеревается отправиться в путешествие по миру духов и предков. Несомненно, коноплю “обытовляют” в плане продукта потребления и занижают, определяя ее как средство для “расслабухи”, но несомненно и то, что потребляемая периодически в контексте ритуального и повышенного культурой ожидания, что опыт этот преобразит сознание, конопля способна почти на полный спектр психоделических эффектов, связанных с галлюциногенами.
После Бейярда Тейлора следующим выдающимся комментатором в области феноменов гашиша стал неутомимый Фитц Хью Ладлоу. Этот малоизвестный бонвиван литературы XIX века дал начало традиции фармако-плутовской литературы, которая позднее обрела продолжателей в лице Уильяма Берроуза и Хантера С. Томпсона. Ладлоу, будучи в 1855 году первокурсником колледжа, решил поставить на себе научный эксперимент по действию гашиша во время студенческого чаепития.
Я сидел за чайным столом, когда меня охватил трепет. Я передал чашку мисс М., чтобы та наполнила ее мне в первый раз, и когда она вот-вот должна была мне ее вернуть, полную до краев влагой, которая бодрит, но не опьяняет, я, сам того не желая, вычислил дугу, по которой рука ее дойдет до меня, пройдя свой путь к моему блюдцу. Стену заполонили танцующие сатиры; китайские мандарины идиотски кивали во всех углах, и я определенно почувствовал необходимость выйти из-за стола, пока я еще не выдал себя. / Fitz Hugh Ludlow, The Hasheesh Eater: Being Passage from the Life of a Pythagorean (New York: Harper amp; Brothers, 1857), p. 86/
Есть в этом репортаже Ладлоу о конопле своего рода чудесная квинтэссенция всего, что было занятным у янков-трансценденталистов. Ладлоу создает литературный персонаж, непохожий на поэта Джона Шейда в романе Набокова “Бледный огонь”, героя, который позволяет нам видеть проблему лучше, чем он сам. Отчасти гений, отчасти безумец, Ладлоу находится где-то на полпути между капитаном Ахавой и П.-Т. Барнумом, это что-то вроде Марка Твена на гашише. Есть чудесный шарм в его вольной по духу, псевдонаучной открытости, когда он следует своим путем по шатким дюнам мира гашиша.
В какой мере гашиш проливает свет на самые глубокие тайны ума? Это вопрос, который будет догматически решаться двумя диаметрально противоположными путями. Человек, который не верит ни во что такое, что никоим образом не касалось бы органов его тела, будет инстинктивно укрываться в крепости того, что он воспринимает как стародавний здравый смысл, и восклицать оттуда: “Безумец!” Он будет отвергать всяческое стимулируемое гашишем переживание и факты, открыто выявленные в качестве истинных с окончательным и не подлежащим сомнению вердиктом ненормальности.
А есть люди другого класса, представитель которого, признавая телесные ощущения весьма важными в деле питания и укрепления человеческого организма, убежден в том, что они дают ему всего лишь видимость чего-то: не вещи как они есть по своей сути и своим законам, гармонично соотнесенные со своим источником, а лишь то, как они на него воздействуют через разные части тела. Этот человек склонен будет поверить, что только Разум с его прерогативой единственного самосознающего бытия во Вселенной, имеет право и способность обратиться внутрь к самому себе за ответом на поразительные загадки мира…
Рассуждая так, человек, хотя он и кажется мечтателем, визионером, признает возможность открытия из самого Разума (в некоторых из его сверхобычно пробужденных состояний) некой истины или набора истин, которые не проявляются в повседневном состоянии этого человека. / Там же, pp. 288-289/
История конопли в США после Ладлоу была поначалу счастливой. Потребление конопли не клеймили позором и не популяризировали. Ситуация эта продлилась до начала 30-х годов, до тех времен, пока кампании специального инспектора США по наркотикам Харри Дж. Энслинджера не породили всеобщую истерию. Энслинджер, по-видимому, в значительной степени действовал по воле американских химических и нефтехимических концернов, заинтересованных в устранении конкуренции конопли из областей производства смазочных материалов, пищи, пластмасс и волокон.
Энслинджер и желтая пресса представили коноплю как “смертельное зелье”. Уильям Рэндолф Херст популяризировал и термин “марихуана” с явным намерением связать его с не вызывающей доверие темнокожей частью населения. Тем не менее для науки было чрезвычайно трудно дать точную формулировку, каковы же все-таки ее возражения против привычки к конопле. Система же государственного финансирования исследований фактически удостоверяла одно: “Цезарь услышит лишь то, что приятно Цезарю”.
Невзирая на все оказываемое давление, потребление конопли возрастало, так что на сегодня конопля вполне может оказаться первым наиболее распространенным сельскохозяйственным продуктом Америки. Это один из самых стойких аспектов великого парадигмального сдвига, который я называю здесь “возрождением Архаичного”. Он показывает, что врожденное стремление к восстановлению психологического равновесия, олицетворяющего партнерское общество, нелегко сдержать, если оно отыщет верный путь. Что касается конопли, то все, что делает ее враждебной ценностям современных буржуа, как раз и внушает любовь к возрождению Архаичного. Она ослабляет влияние “эго”, оказывает смягчающее действие на потребность конкурировать, заставляет усомниться в авторитетах и укрепляет понимание того, что социальные ценности имеют лишь относительное значение.
Ни одно средство не может соревноваться с коноплей в ее способности удовлетворять прирожденную жажду растворения границ, свойственного Архаичному, и тем не менее оставлять нетронутыми структуры обычного общества. Если бы все алкоголики стали потребителями марихуаны, все потребители “крэка” перешли на марихуану, а все курильщики курили бы только коноплю, то социальные последствия “проблемы наркотиков” выглядели бы совершенно иначе. Но мы, как общество, не готовы к обсуждению возможности направлять свои наклонности и с помощью разума выбирать, какие из растений взять себе в союзники. Со временем – а может быть, от отчаяния – это придет.
III. АД
11. ДОВОЛЬСТВА ПЕНЬЮАРА: САХАР, КОФЕ, ЧАЙ И ШОКОЛАД
Давным-давно, в ситуациях истощения ресурсов и изменения климата, наши предки-протогоминиды научились испытывать естественные продукты окружающей среды на предмет пригодности в пищу. Современные приматы (вроде бабуинов) до сих пор так и поступают. К необычному или не встречавшемуся прежде источнику пищи приближаются осторожно, тщательно изучают его вид и запах, затем кладут в рот для пробы и держат во рту, не заглатывая. Спустя несколько мгновений животное принимает решение либо проглотить этот кусочек, либо выплюнуть. В течение долгих веков подобная процедура повторялась человеком несчетное число раз в ходе установления его диеты.
Очевидно, нужно было прийти к определенному балансу между исключением пищи, заведомо вредной для здоровья и снижающей репродуктивную способность индивида, и включением как можно большего количества источников питания. Логика эволюции непреклонна, и в ситуациях недостатка пищи те животные, которые способны и готовы принять больше вариантов питания, успешнее эволюционируют по сравнению с теми, которые в состоянии включить в свою диету лишь ограниченное меню. Иными словами, на то или иное животное будет оказываться давление с тем, чтобы оно расширяло круг пригодной к употреблению пищи, расширяя свои вкусы.