Цветок камалейника, стр. 40

Но мертвяк почему-то даже не попытался его схватить, извиваясь на коле, бестолково суча лапами и хрипя, словно от дикой боли. Тваребожец, не выпуская конца палки, начал… сгибать ее, как железный прутик, пока не получилась сначала «кочерга», а потом крюк. Тогда мужчина наконец отпрянул от поверженной твари, сделал несколько заплетающихся шагов и сел на траву.

— Эй, ты цел?!

— Что ты с ним сделал?!

Жрец поднял лицо, поглядел на две исцарапанные, участливо-встревоженные физиономии и с чувством сказал:

— Как же вы меня …!

Последнее употребленное им слово редко использовалось в описании крепкой мужской дружбы, однако идеально подходило к ситуации.

Морун очухался и теперь яростно крутился вокруг своей оси, как таракан на булавке, выгибаясь всем телом и упираясь конечностями в землю. Кол ходил ходуном, но держался. Когда мертвяк рванулся особенно бешено, ЭрТару показалось, что из основания палки растет пучок корней.

Спросить у жреца, так ли это, горец не успел. Глухих в селище не было. А если и были, то не могли не обратить внимание на дрожащие от криков и лая стены. Вокруг двора постепенно сжималось огненное кольцо из фонарей и факелов; державшие их люди сохраняли жутковатое молчание, мигом отрезвившее упоенных победой парней.

Если морун успевал коснуться человека, тот был обречен. Болезнь проявлялась по-разному, через день или седмицу, лихорадкой, сыпью или рвотой, но в любом случае выживали считаные единицы, навсегда оставаясь калеками — слепыми, с отнявшимися ногами, текущими слюнями, струпьями по всему телу… Хорошо хоть от человека к человеку эта зараза не передавалась, а то Царствие давным-давно бы вымерло. Ирны от нее не помогали.

По шее ЭрТара тянулось пять темных полос, рукав Джая набряк от крови. Зацепить жреца моруну вроде бы не удалось, но он и до схватки выглядел изрядно помятым.

— Возьми пару мужиков покрепче да притащите от кузни котел со смолой, — шепнул управник кому-то из подручных. — Сожжем на месте подлюку…

— А с этими что? — тоже в треть голоса поинтересовался тот. Как при покойниках.

— Ну… — Управник помялся на месте и, натоптав себе немного решимости, обратился к стоящему ближе всех Джаю: — Мы, конечно, очень благодарны и все такое… Только помочь вам мы все равно ничем не можем, а йеры, если вдруг заявятся, расспрашивать начнут, откуда в селище тру… охотники больные. Так что шли бы вы отсюда, люди добрые, да подальше! И нам и вам спокойнее.

— Хорошо хоть сжечь за компанию не пытаются, — проворчал горец и, повернувшись к управнику, крикнул: — Вещи-то наши отдайте! И бусы заработанные!

— Да зачем они вам уже нужны? — ляпнул мужик.

— Не отдадите сейчас — зайдем через месяц-другой!

— Отдадим, отдадим, кто ж спорит! Нам чужого не надо! — испугался управник. — Эй, малый, слетай-ка…

Пока какой-то подросток бегал за одеялами и сумками, парни забрали с крыши мыслестрелы. ЭрТар взял жавшегося к ногам Тишша за ошейник, ободряюще потрепал по загривку. Кошак чувствовал разлитое в воздухе напряжение, и оно ему решительно не нравилось. Зато жрецу, похоже, было все равно. Он так и сидел на земле, полуприкрыв глаза и, кажется, даже слегка улыбаясь. Ну да, ему-то есть чем гордиться! И не один-два дня…

— Нате! — Кое-как увязанные в узел пожитки перелетели через плетень и упали к ногам Джая. Управник снял с руки браслет и отправил туда же. Обережник, не пересчитывая бусин, молча сунул его в карман. Какая, действительно, разница?!

Люди расступились, как перед похоронной процессией. Селищанские ворота уже были услужливо распахнуты, а дорога только что не усыпана еловыми веточками.

В ее конце Джай увидел лес и чуть не завыл по-моруновьи.

Глава 13

«Это просто сон. Кошмарный сон, — твердил про себя Джай, тупо уставившись на огненную кочку костра. — Это не может быть правдой. И вообще быть. И уж точно не со мной. Неужели во всем Царствии не нашлось сильнее прогневившего Иггра человека?! Хотя такого бреда даже Темному не придумать. Сейчас я проснусь в своей постели, оденусь и пойду ловить родимых, славных воров и убийц…»

Локоть налился колючим жаром. Обережнику казалось, что он чувствует, как оттуда разрастаются, жадно вгрызаясь в тело, ядовитые щупальца. Сидящий рядом горец с беспечным видом ломал и подкладывал в огонь ветки, но Джай заметил, что он старается лишний раз не поворачивать голову, щадя опухшую шею.

Жрец уже давно спал, крепко и беззвучно. Снова свернувшись клубком, хотя под шерстяным отрезом он не должен бы мерзнуть. Странная привычка, особенно для опытного воина — а после схватки с моруном ЭрТар в этом не сомневался. Седовласый не просто умел драться — он словно родился с татуировкой фьеты [30] на плече. Среди йеров немало хороших бойцов, но для них это вторично, они больше полагаются на плеть Двуединого и его поддержку. Жрец же сам был оружием, сила Твари стала для него всего лишь ядом на кромке. Эх, хорошо бы у такого поучиться…

Умирать горцу было не то чтобы страшно, но очень обидно.

В неглубоком овражке мирно журчал ручеек, с обступивших поляну осинок перекликивались серые лесные цикады. Ловчий Двуединого [31] выехал на середину небесного озера и забросил в него прозрачный невод с узелками-звездами. Одни светились ярко и ровно, другие подмигивали, будто в сеть и впрямь что-то попало. Хлопья пепла ночными мотыльками танцевали вокруг огня.

Тишш растянулся между парнями, положив голову горцу на колени. ЭрТар машинально чесал его под подбородком, Джай гладил по боку. Кошак блаженствовал, не догадываясь, какие черные мысли обуревают людей.

— Давай самойлики, что ли, заварим, — предложил горец. — Чем так сидеть-то.

— В сапоге? — вяло пошутил обережник.

— Хе! В сапоге у меня только вот это. — ЭрТар вытащил из-за голенища и гордо предъявил спутнику черную обгрызенную ложку из едальни. — А кружка, — нахально подмигнул он оторопевшему Джаю, — во вьюке у тебя за спиной. Подай-ка!

— Так ты ее все-таки украл?!

— Ну селищане с нами тоже не шибко честно поступили.

— Ты еще скажи, что если бы они нас не выгнали, то ты бы утром все им вернул!

— Конечно! — и глазом не моргнула «сорока». — Как чуял! Сходи за водой, э?

Сам горец вытащил из костра горящую ветку и, нагнувшись, прошелся по поляне, внимательно осматривая землю. Долго искать не пришлось. Самойлика, как и положено уважающему себя сорняку, без ирн росла на любых свалках — чахленькая, но вполне годная в дело. Приторный, чуть горьковатый отвар, отгоняющий сон и придающий мыслям ясность, пили как на улице Высокородных (перед завтраком, еще в постели), так и в самых грязных притонах (после ужина, ибо у тамошних завсегдатаев как раз тогда рабочий день и начинался). Подавать ее в приличном обществе было дурным тоном, однако к сидящей у костра компании это никоим образом не относилось.

ЭрТар запихнул в кружку пару стебельков и пристроил ее в развале углей. Задумчиво поглядел на оставшийся пучок.

— В костер, что ли, подбросить?

— Не надо, — поколебавшись, решил Джай. Прощаться с жизнью лучше на трезвую голову. — Да и сырая она, вонять будет.

Горящая самойлика оказывала противоположное отвару действие, опьяняя и поднимая настроение. Йеры по чуть-чуть добавляли ее в храмовые курительницы, дабы проповеди были успешнее, а исповеди искреннее. Увы, некоторые прихожане старались держаться поближе к дымящимся чашечкам, выходя из храма по стеночке и с такими блаженными улыбками, будто их наставлял сам Дву-, а то и Четырехединый с потолка. Законом вдыхание самойлики не запрещалось, а общественное порицание потерпело такое же сокрушительное поражение, как и со сквашем. Впрочем, травяной дурман выветривался за какой-то час, а похмелье ограничивалось плохим настроением.