Последнее желание, стр. 48
– Ей не поможет никто, это совершенно исключено. Она волшебница. Как у большинства магичек, у нее атрофированные, совершенно непроизводительные гонады, и это необратимо. У нее никогда не будет ребенка.
– Не все чародейки в этом смысле ущербны. Я кое-что знаю об этом. Ты – тоже.
– Верно. – Нэннеке прищурилась. – Знаю.
– Не может быть правилом то, из чего есть исключения. И, пожалуйста, не надо говорить, что, мол, исключения подтверждают правила. Лучше расскажи об исключениях из таковых.
– Об исключениях, – холодно ответила богослужительница, – можно сказать только одно: они есть. Ничего больше. А Йеннифэр… Ну что ж, к сожалению, она в число исключений не входит. Во всяком случае, в том роде дефектности, о котором мы говорим. Потому что во всем остальном трудно найти исключение большее, нежели она.
– Чародеям, – Геральт не обиделся ни на холод, ни на намеки, – удавалось воскрешать мертвых. Мне известны документально подтвержденные случаи. А воскрешать мертвых, сдается, потруднее, чем ликвидировать атрофию желез или органов.
– Скверно тебе сдается. Я не знаю ни одного задокументированного удачного случая лечения атрофии либо регенерации желез внутренней секреции. Геральт, хватит, наша беседа начинает походить на консилиум. Ты в этом не разбираешься, а я разбираюсь. И если говорю, что Йеннифэр заплатила за приобретение определенных способностей утратой других, значит, так оно и есть.
– Если это настолько очевидно, то не понимаю, почему она все пытается…
– Ты вообще страшно мало понимаешь, – прервала жрица. – Страшно мало. Перестань беспокоиться о недугах Йеннифэр, подумай о своих. Твой организм тоже подвергли необратимым изменениям. Тебя удивляет она, а что скажешь о себе самом? Ведь тебе должно быть ясно, что ты никогда не будешь человеком, а меж тем ты только то и делаешь, что пытаешься быть им. И совершаешь человеческие ошибки. Ошибки, которые ведьмак совершать не должен.
Геральт прислонился к стене грота, отер пот со лба.
– Не отвечаешь, – заметила Нэннеке, улыбнувшись. – Неудивительно. Трудно спорить с гласом рассудка. Ты болен, Геральт. Ты неполноценен. Плохо реагируешь на эликсиры. У тебя ускоренный пульс, замедленная аккомодация глаз, запаздывающие реакции. У тебя не получаются самые простые Знаки. И ты намерен выйти на большак? Тебе надо лечиться. Необходима терапия. Но прежде – транс.
– Так вот зачем ты прислала ко мне Иолю? Ради терапии? Для облегчения транса?
– Глуп ты, как я погляжу!
– Не настолько.
Нэннеке отвернулась, засунула руку между мясистыми побегами незнакомых ведьмаку вьющихся растений.
– Ну ладно. Да, я прислала ее к тебе. Ради терапии, как ты изволил выразиться. И скажу тебе, это получилось. Утром ты реагировал гораздо лучше. Был спокойнее. Кроме того, Иоля тоже нуждается в терапии. Не злись.
– Я не злюсь ни на… терапию, ни на Иолю.
– А на глас рассудка, который слышишь?
Геральт не ответил.
– Транс необходим, – повторила Нэннеке, окидывая взглядом свой пещерный сад. – Иоля готова. Она установила с тобой физический и психический контакт. Если хочешь уехать, мы сделаем это сегодня ночью.
– Не хочу. Пойми, Нэннеке, в трансе Иоля может начать вещать. Пророчествовать, читать будущее.
– Именно это и имеется в виду.
– Вот-вот. А я не хочу знать будущего. Как я стану после этого делать то, что делаю? Впрочем, я знаю его и без того.
– Ты уверен?
Он промолчал.
– Ну хорошо, – вздохнула богослужительница. – Пошли. Да, Геральт, не хочется быть бестактной, но скажи мне… Скажи, как вы познакомились? Ты и Йеннифэр? Как это началось?
Ведьмак улыбнулся.
– Началось с того, что нам с Лютиком нечего было есть, и мы решили наловить рыбы.
– Надо понимать, вместо рыбы ты поймал Йеннифэр?
– Не совсем так. Я расскажу, как было. Но, если не возражаешь, после ужина – я немного проголодался.
– Тогда пошли. Я взяла все, что требовалось.
Ведьмак направился к выходу, еще раз повел глазами по пещерной теплице.
– Нэннеке?
– А?
– Половина того, что здесь растет, не встречается нигде в мире. Я не ошибаюсь?
– Не ошибаешься. Больше половины.
– В чем причина?
– Если я скажу, что причиной тому милость богини Мелитэле, тебе, вероятно, этого будет недостаточно?
– Скорее всего, да.
– Так я и думала. – Нэннеке улыбнулась. – Видишь ли, Геральт, наше яркое солнце все еще светит. Но уже не так, как раньше. Хочешь, почитай книжки. А ежели не хочешь тратить на это времени, то, может, тебя удовлетворит, если я скажу, что хрусталь, из которого сделаны окна в кровле, действует как фильтр. Он отсеивает убийственные лучи, которых в солнечном свете все больше. Поэтому здесь живут растения, которых в естественных условиях нигде в мире не встретить.
– Понял, – кивнул ведьмак. – А мы, Нэннеке? Как с нами? Ведь и на нас светит то же солнце. Не следует ли и нам попрятаться под такие стекла?
– В принципе следует, – вздохнула жрица. – Но…
– Что «но»?
– Но уже поздно.
ПОСЛЕДНЕЕ ЖЕЛАНИЕ
Сом выставил усастую голову, сильно рванул, забился, взбурлил воду, сверкнул белым брюхом.
– Осторожнее, Лютик! – крикнул ведьмак, упираясь каблуками в мокрый песок. – Держи, черт…
– Держу… – прокряхтел поэт. – Мать моя, ну чудовище! Не рыба – левиафан! Жратвы будет, боги!
– Трави, трави, а то бечева порвется!
Сом прильнул ко дну, рывком кинулся вниз по течению, в сторону излучины. Бечева зазвенела, перчатки Лютика и Геральта задымились.
– Тяни, Геральт, тяни! Не отпускай, запутается в корнях!
– Бечева лопнет!
– Не лопнет! Тащи!
Они напряглись, потянули. Бечева со свистом рассекала воду, вибрировала, разбрасывала капли, блестевшие, словно ртуть, в лучах восходящего солнца. Сом вдруг вынырнул, закружил под самой поверхностью воды, напряжение бечевы ослабло. Они принялись быстро выбирать слабину.
– Завялим, – засопел Лютик. – Отвезем в деревню и велим завялить. А головина пойдет на уху!
– Осторожнее!
Чувствуя под брюхом мелководье, сом вывалился из воды до половины двухсаженного тела, дернул головой, хлестнул плоским хвостом, резко ринулся в глубину. Перчатки снова задымили.
– Тяни! Тяни! На берег его, рыбью душу!!!
– Бечева трещит! Трави, Лютик!
– Выдержит! Не боись! А из головы… уху сварим…
Снова подтянутый ближе к берегу сом взвертелся и принялся яростно рвать бечеву, словно давая понять, что так легко не даст засунуть себя в горшок. Брызги взвились на сажень вверх.
– Шкуру продадим… – Лютик, упираясь и покраснев от натуги, тянул бечеву обеими руками. – А усы… Из усов сделаем…
Никто никогда не узнает, что собирался поэт сделать из сомовьих усов. Бечевка с треском лопнула, и рыбаки, потеряв равновесие, повалились на мокрый песок.
– А, чтоб тебя! – рявкнул Лютик так, что эхо пошло по камышам. – Сколько жратвы пропало! Чтоб ты сдох, рыбий хвост!
– Говорил я, – Геральт отряхнул брюки, – говорил, не тяни силой! Испортачил ты все, друг мой Лютик. Рыбак из тебя, как из козьей задницы труба.
– Неправда, – обиделся трубадур. – То, что это чудовище вообще заглотало наживку, моя заслуга.
– Интересно. Ты и пальцем не пошевелил, чтобы помочь закинуть крюк. Бренькал на лютне и драл глотку на всю округу, ничего больше.
– Ошибаешься, – ухмыльнулся Лютик. – Когда ты уснул, я снял с крючка живца и нацепил дохлую ворону, которую нашел в кустах. Хотел утром посмотреть на тебя, когда ты эту ворону вытянешь. А сом купился на ворону. На твоего живца хрен бы что клюнуло.
– Клюнуло-клюнуло. – Ведьмак сплюнул в воду и принялся наматывать бечеву на деревянную крестовину. – А порвалось, потому что ты тянул по-дурному. Чем болтать, сверни лучше остальные лесы. Солнце взошло, пора в дорогу. Я пошел собираться.
– Геральт!
– Что?
– На второй лесе тоже что-то есть… Нет, тьфу ты, просто что-то зацепилось. Ты смотри, держит словно камень, не справиться! Ну… пошло. Ха, ха, глянь! Не иначе барка времен короля Дезмода! А большая, едри ее… Глянь, Геральт!