Прикосновение теней, стр. 27

Разговор с «Синсар Дабх»

Я стою на балконе и смотрю в темноту. Снег кружится у моего лица, ложится на волосы. Я ловлю несколько снежинок и рассматриваю их. На Глубоком Юге, где я росла, редко шел снег, но тот, что я видела, был не таким.

У этих снежинок сложная кристаллическая структура, некоторые меняют оттенок по краям. Зеленые, золотые, грязные, как пепел. Они не тают от тепла моей кожи. Они крепче обычных снежинок, или же я стала холоднее. Когда я сжимаю ладонь, чтобы растопить их, одна из снежинок врезается мне в кожу острыми краями.

Снежные лезвия. Как мило. Еще одно изменение Фей в моем мире. Самое время для нового.

Время.

Я обдумываю концепцию. С тех пор как я приехала в Дублин в начале августа, время стало странным. Стоит мне посмотреть на календарь, и подтвердится то, что знает мой мозг, — прошло шесть месяцев.

Из этих шести месяцев весь сентябрь стал для меня одним днем в стране Фейри. Ноябрь, декабрь и часть января были потеряны в безумном сексе и забвении. Часть января и февраля пролетела за несколько дней, пока я была в Зеркалах.

То есть прошло шесть месяцев, четыре из которых пронеслись мимо меня, поскольку я по той или иной причине не осознавала течения времени.

Мой мозг знает, что со смерти Алины прошло шесть месяцев.

Мое тело не верит этому ни на грамм.

Я чувствую себя так, словно два месяца назад узнала об убийстве своей сестры. Чувствую, что меня изнасиловали на Хеллоуин десять дней назад. Четыре дня назад были похищены мои родители, а с тех пор, как я ударила Бэрронса копьем и смотрела, как он умирает, прошло тридцать шесть часов.

Мое тело не может угнаться за мозгом. Сердце существует в другом временном измерении. Эмоции еще свежи, поскольку кажется, что все произошло за короткий промежуток времени.

Я убираю от лица влажные волосы и глубоко вдыхаю холодный ночной воздух. Я в спальне одного из многочисленных опорных пунктов, которые Дэррок устроил себе в Дублине. Это квартира в пентхаусе, оформленная в том же стиле — короля-солнце, — что и дом на 1247 ЛаРу. Дэррок определенно любит роскошь. Как и кое-кто другой, кого я знаю.

То есть знала.

И снова узнаю, поправляю я себя.

Дэррок сказал, что устроил десяток таких убежищ и ни в одном не остается дольше одной ночи. Как я собиралась их найти? Меня пугает перспектива оставаться с Дэрроком так долго, чтобы он каждую ночь последовательно переносил меня в новое убежище.

Я сжимаю кулаки. Я смогу с этим справиться. Знаю, что смогу. От этого зависит мой мир.

Разжав руки, я растираю плечи. Прошло несколько часов после того, как меня касались Невидимые Принцы, а моя кожа все еще обморожена отпечатками их ладоней. Я отворачиваюсь от холодной снежной ночи, закрываю французское окно и бросаю остаток Рун на порог. Они пульсируют на полу, словно влажные красные сердечки. Мое темное озеро обещало мне безопасный сон, если я прижму по одному сердечку к каждой стене и защищу ими пороги и окна.

Обернувшись, я смотрю на кровать. В полусонном состоянии бреду мимо нее в ванную, брызгаю себе в лицо холодной водой. Мои глаза опухли и пересохли. Я гляжусь в зеркало. Мое отражение пугает меня.

Дэррок хотел «поговорить» со мной. Но я знаю, в чем тут было дело. Он испытывал меня. Показывал мне фотографии Алины. Заставил меня смотреть с ним альбомы и слушать его рассказы, пока мне не начало казаться, что я вот-вот сойду с ума.

Я закрыла глаза, но лицо сестры было выжжено на тыльной стороне моих век. А рядом с ней стояли мама и папа. Я сказала, что мне все равно, что случится с ними в этой реальности, поскольку я создам новую, но на самом деле это было не так. Я просто блокировала эти чувства.

Я не стану спрашивать Дэррока, что произошло с моими родителями после моего ухода в Холл Всех Дней, а сам он об этом не расскажет.

Если он скажет, что они мертвы, я не знаю, что я сделаю.

Наверное, это еще одно испытание. И я его пройду.

«Умница, девочка, — слышу я голос папы. — Выше нос, ты справишься. Я верю в тебя, малыш. Си-бум-ба!» Он улыбается. Папа в свое время не хотел, чтобы я вошла в состав группы поддержки, но все равно водил меня на кастинги, а когда я прошла первый тур, попросил одного из своих клиентов из «Petite Patisserie» испечь мне особый торт в форме двух маленьких розово-пурпурных помпонов.

Я сгибаюсь пополам, как от удара в живот. Мои губы изгибаются от всхлипа, который получается беззвучным, потому что в последний момент я проглатываю его.

Дэррок и Принцы сейчас снаружи. Я не могу показать, как мне тяжело. Я не осмелюсь издать ни звука, который они могли бы услышать.

Папа всегда меня поддерживал, всегда говорил мудрые слова, которые я редко слушала и никогда не понимала. А надо было бы понять. Надо было сосредоточиться на том, кто я внутри, а не на том, кем я кажусь. Поздно спохватилась.

Слезы текут по моему лицу. Я отворачиваюсь от зеркала. Колени предают меня, и я падаю на пол. Сворачиваюсь в клубок, беззвучно сотрясаясь.

Я сдерживалась, сколько могла. Но горе врезается в меня, я тону в нем. Алина. Бэрронс. Мама и папа тоже? Я не могу этого вынести. Я не могу держать все в себе.

Я впиваюсь зубами в кулак, чтобы не закричать.

Никто не должен услышать мой плач. Иначе Дэррок поймет, что я не та, кем притворяюсь. А я должна быть той, чтобы исправить свой мир.

Я сидела с Дэрроком на диване, смотрела на фотографии своей сестры. И каждая напоминала мне о том, что, когда мы были маленькими, на всех фото, где мы были вместе, Алина обнимала меня. Она защищала меня, присматривала за мной.

Она была счастлива на фотографиях Дэррока. Танцевала. Разговаривала с друзьями. Гуляла. Он забрал из ее квартиры столько фотоальбомов. И ничего нам не оставил. Словно те жалкие несколько месяцев, которые он провел с Алиной, давали ему больше прав на ее вещи, чем мне, которая любила ее всю жизнь!

Под его внимательным взглядом я не могла погладить пальцами ее лицо — это выдало бы мою слабость. Пришлось уделять все внимание ему. Он не сводил с меня мерцающих медных глаз, впитывая мельчайшие детали моей реакции.

Я знала, что недооценить этот древний острый ум за холодными металлическими глазами — значит совершить непростительную (и последнюю) ошибку.

Спустя время, показавшееся мне годами пыток, Дэррок наконец начал проявлять признаки усталости — зевать, даже тереть глаза.

Я забыла, что у него человеческое тело, у которого есть предел выносливости.

Те, кто поедает мясо Невидимых, не могут обходиться без сна. Это как кофеин или наркотик — накручивает силы, но если ты падаешь, то надолго. Наверное, именно поэтому Дэррок не проводит в одном и том же месте больше одной ночи. Во сне он уязвим. Представляю, как это его раздражает — оказаться в человеческом теле, которому необходим сон, после жизни Фейри, которым не нужно ничего и никогда.

Я решила убить Дэррока во сне. После того как заполучу все необходимое. Я разбужу его и, пока он будет по-человечески сонным, улыбнусь и всажу копье ему в сердце. И скажу: «Это тебе за Алину и Иерихона».

Мне все труднее сдерживать всхлипы.

Они начинают прорываться мягким стоном. Я потерялась в боли, фрагменты воспоминаний врезаются в меня: стоя у калитки, Алина машет рукой на прощанье перед отлетом в Дублин; мама и папа привязаны к стульям, с кляпами во рту, ждут спасения, которое никогда не придет; Иерихон Бэрронс, мертвый, на земле...

Каждый мускул моего тела сводит спазмом, и я не могу дышать. В груди горячо и тесно, на нее давит огромный груз.

Я пытаюсь сдержать плач. Если я открою рот, чтобы вдохнуть, из него вырвутся рыдания. Я втянута в безнадежную битву. Всхлипывать и дышать? Или не всхлипывать и задохнуться?

Предметы расплываются у меня перед глазами. Если я потеряю сознание от нехватки кислорода, из моей груди все-таки вырвется громкий звук.