Прикосновение теней, стр. 102
— Ты кормишь его.
— Иначе он страдает. Сытый, он может иногда отдохнуть. Я убивал своего сына. Пробовал яды. Учился колдовству. Магии друидов. Я думал, что Глас сможет заставить его уснуть, а то и умереть. Некоторое время получалось нечто вроде гипноза. Он прекрасно адаптируется. Идеальная машина для убийства. Я учился. Я собирал Объекты Силы. Две тысячи лет назад я пронзил его сердце твоим копьем, как только узнал об этом оружии. Я заставил Принцессу Фейри приложить все усилия. Не сработало. Там, где он потерялся, он в постоянной, вечной агонии. Для него она никогда не заканчивается. Его вера в меня беспочвенна. Я никогда не смогу...
Бэрронс не сказал «спасти его», и я тоже, потому что пыталась не заплакать. Для Иерихона время слез прошло тысячи лет назад. Он просто хотел освобождения. Хотел позволить сыну отдохнуть. Попрощаться с ним навсегда.
— Ты хочешь отменить его существование.
— Да.
— Сколько все это тянется?
Бэрронс ничего не сказал.
И не скажет. А я поняла, что количество лет не важно. Горе, которое он ощутил в пустыне, не старело. Теперь я понимала, почему его люди готовы меня убить. Это не только его тайна.
— Вы все возвращаетесь в то место, где умерли впервые.
Он напрягся. Я поняла.
Они убивали, чтобы не повторить судьбу сына Бэрронса. Место, в которое они возвращались на рассвете после смерти, было их единственной слабостью. Враг мог поджидать их там и убивать снова и снова.
— Я не хочу знать, где находится это место. Никогда, — заверила я его. — Иерихон, мы добудем Книгу. Найдем заклятие развоплощения. Обещаю. Мы подарим твоему сыну покой. — Меня затопила злость. Кто сделал это с ними? Почему? — Клянусь. Так или иначе, но мы справимся.
Он кивнул, заложил руки за голову и откинулся на подушки, закрыв глаза.
Миг спустя я увидела, как его покидает напряжение. Я знала, что он медитирует, чтобы вернуть самоконтроль. Невероятная сдержанность.
Сколько тысяч лет Бэрронс заботился о своем сыне, кормил его, пытался убить и избавить от боли, пусть хоть на несколько минут?
Я снова вернулась в пустыню, но не потому, что он меня туда отвел. Я просто не могла забыть лицо его сына.
Его глаза говорили: «Я знаю, что ты успокоишь боль».
Бэрронс так и не смог этого сделать. Боль не уходила. Для них обоих.
Ребенок, смерть которого уничтожила его, с тех пор уничтожал его каждым днем своей жизни.
«Умирать, — сказал однажды Бэрронс, — легко. Тот, кто умирает, уходит, только и всего».
Внезапно я обрадовалась, что Алина мертва. Она отдыхает.
А его сын — нет. И сам он тоже.
Я прижалась щекой к груди Бэрронса, чтобы послушать биение его сердца.
И впервые со дня нашей встречи поняла, что его сердце не бьется. Разве я никогда раньше не чувствовала, как бежит в нем кровь? Как стучит сердце? Как я могла этого не заметить?
Я подняла глаза и увидела, что Бэрронс наблюдает за мной с непостижимым выражением.
— Я давно не ел.
— И твое сердце перестало биться?
— Пульс становится болезненным. Со временем придется измениться.
— А что ты ешь? — осторожно спросила я.
— Не твое дело, — мягко ответил он.
Я кивнула. Переживу.
* * *
Здесь, в подземелье, Бэрронс двигался иначе. И не пытался ничего скрывать. Здесь он был собой и казался неотъемлемой частью мироздания. Гладко, как шелк, совершенно бесшумно он перетекал с места на место. Если я переставала следить за ним, то тут же теряла его из виду. Оказалось, что он прислонился к колонне — и я спутала его с колонной, — скрестив руки и наблюдая за мной.
Я исследовала его логово. Не знаю, сколько он жил, но было ясно, что бедствовать ему не приходилось. Когда-то Бэрронс был наемником, в иное время, в другом месте, неизвестно, насколько давно. Ему уже тогда нравились красивые вещи, и с тех пор его вкус не изменился.
Я нашла его кухню. Это была мечта шеф-повара — все новинки техники из нержавеющей стали. Много мрамора и красивых шкафов. Морозильная камера и холодильник забиты до отказа. За винный погреб можно было умереть.
Пережевывая сыр и хлеб, я представляла, как Бэрронс проводил ночи, когда я мирно спала наверху, то на четвертом, то на пятом этаже. Он мерил шагами подземелье, готовил себе обед или ел сырое мясо, упражнялся в черной магии, делал татуировки, уезжал на одной из машин. Все это время он был так близко. Обнаженный, на шелковых простынях... Я бы с ума сошла, если бы раньше знала то, что мне известно сейчас.
Бэрронс чистил манго. А я размышляла, где он сумел достать фрукты в Дублине после падения стен. Манго истекало соком. Я слизала сок с ладоней Бэрронса. Затем повалила его на спину, съела мякоть с его живота, опустилась ниже, и закончилось это тем, что моя задница оказалась на холодном мраморном столе. Он снова вошел в меня, а я обхватила его тело бедрами. Бэрронс смотрел так, словно пытался запомнить мое лицо, словно не мог поверить, что я здесь.
Он делал мне омлет, пока я сидела на столе. Мои душа и тело изголодались. Сожгли больше калорий, чем могла восполнить еда.
Одеваться Бэрронс не стал. Я любовалась его спиной и плечами, его ногами.
— Я нашла второе пророчество, — сказала я.
Он рассмеялся.
— И почему вы вечно тянете, прежде чем сообщить о важном?
— Кто бы говорил.
Бэрронс поставил передо мной тарелку и протянул вилку.
— Ешь.
Доев, я продолжила:
— Амулет ведь у тебя, верно?
Он показал мне кончик языка и улыбнулся с видом: «Я тут самый крутой, и лучшие игрушки у меня».
Мы возвращаемся в спальню, и я достаю страницу из дневника Безумной Мори, а с ней и карту Таро.
Бэрронс смотрит на карту.
— Откуда, говоришь, это у тебя?
— Из «Честерса». Парень с чудесными глазами отдал ее мне.
— Кто?
— Привлекательный студент, работает там барменом. Бэрронс вздрагивает, как змея перед нападением.
— Насколько привлекательный?
Я смотрю на него. Его глаза холодны. «Если ты хочешь такой жизни, убирайся из моего дома немедленно», — говорят его глаза.
— Он и в подметки тебе не годится. Бэрронс расслабляется.
— И кто же он? Я его знаю?
Я говорю, где и как они виделись, описываю внешность глазастика, но Бэрронс кажется удивленным.
— Никогда такого не встречал. Пару раз, когда я приходил за тобой, там разливал напитки старик с жутким ирландским акцентом. Но под твое описание он не подходит.
Я пожала плечами.
— Дело в том, что для первого пророчества уже поздно. — Я протянула ему страницу. — Дэррок был уверен, что только он сможет использовать амулет. Но я прочитала перевод и думаю, что это удастся тебе или Дэйгису. Другие тоже могут подойти под описание.
Бэрронс взял пергамент и просмотрел его.
— С чего Дэррок взял, что речь идет именно о нем?
— Потому что там говорится «тот, кто не тот, кем был». Дэррок был Фейри.
Бэрронс перевернул листок, посмотрел на перевод Дэррока, потом снова взглянул на пророчество Мори.
— Дэррок не владел гэльским, когда я обучал его, и с тех пор явно плохо учился. Его перевод неточен. Здесь редкий диалект и пол не указан. Тут написано: «Тот, кто одержим... или захвачен».
— Об этом говорилось в первом пророчестве.
Бэрронс посмотрел на меня, вскинув бровь. Я быстро поняла ход его мыслей.
— Ты считаешь, что речь идет обо мне.
И меня это почему-то не удивило. Словно часть меня всегда знала, что в конце концов дело дойдет до противостояния между мной и «Синсар Дабх». И победитель получит все. Предопределенность. Я ненавидела судьбу. И не верила в нее. Вот только она, сволочь, в меня, похоже, верила.
Бэрронс шагнул к сейфу, спрятанному за картиной, и достал амулет. В его руках амулет был темным, но по мере приближения ко мне слабо запульсировал.