Час волка, стр. 15

– Тогда можешь проваливать, если тебе стыдно, – глухо произнесла Инга.

– Тебе очень трудно меня понять, – сказал я, внимательно глядя в глаза Инги. – Ты думаешь, что заслуживаешь только сострадания и жалости. Но я не испытываю этих чувств к тебе. Я к тебе вообще никаких хороших чувств уже не испытываю…

Она влепила мне пощечину. В ухе зазвенел колокол.

– Я тебя ненавижу, – прошептала она.

– Это естественно, – согласился я. – Я сам к себе неважно отношусь.

Инга повернулась и быстро пошла в обратную сторону, к дороге. Я не стал провожать ее взглядом и побежал по тропе к гостинице. Кто следующий на очереди после Кучера и Лебединской? – думал я, хотя ответ был очевиден. Не хочется признаваться. А кто добровольно признается, что стоит на краю пропасти?

Я на ходу трижды сплюнул через левое плечо. Одно утешение: я знал, что эстонец охотится на меня, а это уже немало. Он хитер и осторожен, он расставил невидимые сети и капканы, притаился и ждет, когда я попаду в его ловушку. Он до сих пор нигде не засветился и может обнаглеть вконец…

Словно Сахарная Головка свалилась мне на плечи. Тяжесть и слабость заставили меня перейти на шаг и перевести дыхание. Черт подери, но я не прав! Он засветился. И очень сильно. Инга его видела!

Вспомнив недавний разговор с Варданяном, я невольно выругался. Вот так совершаются опасные глупости! Кто тянул меня за язык, когда я говорил об интервью? А если до Лехтине дойдет слух, что Инга намеревается рассказать журналистам нечто интересное?

Я остановился, обернулся, но девушка уже скрылась за рядом кипарисов. Нет, понял я, глядя на то, как в горячем мареве дрожит плешивая от старости гора Перчем, следующий на очереди не я.

Глава 11

Из открытых настежь дверей музея тянуло холодом, как из склепа. Мне впервые пришло на ум это сравнение. До сегодняшнего дня музей напоминал оазис, где всегда можно было отдохнуть от жары, попить зеленого чая и послушать болтовню Лебединской… Сознание отказывалось верить в то, что за тяжелыми дверями я уже никогда не встречу мужиковатую хозяйку, любящую «Беломорканал» и автомобили.

Старичок в тюбетейке, который, помнится, работал смотрителем в крепостной мечети, охраняя каменные ядра, занял новый пост. Он сидел на верхней ступеньке, у самого входа в музей, постелив под себя обрывок газеты.

Я остановился перед ним, не зная, как спросить о гибели Лебединской.

– Билет покупайте, – совершенно севшим голосом просвистел старичок. Под выцветшей рубашкой угадывались худые плечи, выпирающие ключицы и сгорбленная спина. Сухо покашливая, старичок скручивал из газеты «козью ножку», слюнявил ее большим розовым языком и поглядывал на меня слезящимися глазами.

– А что… – произнес я, судорожно сглатывая. – Разве тетя Шура сегодня не работает?

– В отпуске твоя тетя Шура! – ответил старичок, несколько раз неудачно чиркая спичкой о коробок.

– И давно?

– С сегодняшнего дня… Кхы-кхы!.. Но сначала билет!

Я не понял, раньше чего я должен купить билет, но уточнять не стал, опустился на одно колено перед дедом и вытянул из кармана купюру.

– У меня сдачи не будет, – тотчас сказал старичок, пожевал губами, словно пробовал табак на вкус, и стал напускать вокруг себя дым.

– А мне не надо сдачи. Оставь все себе.

Дед недоверчиво покосился на меня, потом на купюру.

– Тебе чего надо? – насторожился он. – Ты или музей иди глядеть, или шиздуй отсюда, пока по лбу не огрел!

– Не скандаль, дед, – спокойно сказал я, заталкивая купюру в карман его рубашки. – Мы с Лебединской договорились сегодня встретиться, а она – хлоп! – и пропала. Не подскажешь, где ее найти можно?

– А хрен знает, где эту твою Лебединскую найти можно, – ответил дед, делая вид, что не заметил, как купюра попала ему в карман. – Утром была, а потом ушла.

– А куда ушла, не знаешь?

– Не знаю… Кхы-кхы!.. Не докладывала.

– А времени сколько было, когда она ушла? – ласково нашептывал я. – Ты припомни, дедуль, который час был?

– Да что мне припоминать, что я, по-твоему, совсем мозги потерял? Как на обед закрылись, так она и ушла.

– Значит, в два?

– Ну, это ты сам по часам сверяй. А я тебе говорю: как на обед закрылись… Кхы-кхы, итить твою…

Я хлопнул его по твердому мосластому плечу, встал и вошел в зал. Стук моих шагов эхом заметался под куполом. Я медленно двигался вдоль шкафов, рассматривая экспонаты. Поливная керамика из дома епископа XIV века, куски черепицы, материалы салтово-маяцких комплексов Сугдеи XIII века, погребальный инвентарь из плитовых могильников византийской Сугдеи X века, бусы, браслеты, кольца, крестики, куски от посуды, рыболовные крючья, накладки для книг, обломки кинжалов, инструмент из кости животного для обработки дерева… Монет не было.

Я заглянул в подсобку, пробежал взглядом по раковине рапана, набитой окурками, матовому чайнику, чашкам с засохшими желтыми ободками и разорванной пачке с зеленым чаем и вышел на улицу.

– После обеда ты музей открывал? – спросил я у деда.

– А кто ж еще!.. Все посмотрел? Ну, иди своей дорогой… кхы-кхы!.. Не нервируй меня.

Я опять присел рядом с ним на корточки.

– Дед, – сказал я ему, глядя в его выцветшие светлые глаза, – из музея украли золотые монеты.

– Что?! – скривился старик и обнажил прокуренные желтые зубы. – Золотые монеты? Не говори херню! Тут золотых монет отродясь никогда не было.

– Были, дед, ты просто не знаешь.

– Пошел в зад! – рассердился смотритель и начал судорожно отхаркиваться. – Прицепился как банный лист. Что ты меня дуришь? Что я тебе, ровня?

– Ты прошляпил вора, чучело! – не сдержался я. – У тебя из-под носа вынесли золотые монеты!

– Не, видит бог, я сейчас тебе врежу в глаз! – крутил седой головой старик. – Ты если нажрался, то иди в море, трезвей. Сколько работаю, а таких посетителей не видел… На, гляди! – Дрожащей рукой он вытащил из кармана сложенный лист и развернул. – Читай, если грамотный: «сдала» – подпись Лебединской, «принял» – моя подпись. Ну и где тут про золото сказано?

Это была опись экспонатов. Я дважды пробежал глазами по длинному списку. Старик был прав: золотые монеты не были обозначены.

Машинально отдав опись старику, который посылал мне вслед угрозы и ругательства, я поплелся по Приморской к себе. Не сходится, думал я. Осколки, которые, казалось, можно легко собрать в кувшин, не подходили друг к другу.

Ну и чего нагнал морщин на лоб? – думал я. Чего тру затылок до дырки? Все просто. Лебединская, уходя в отпуск, забрала золото и в опись его не внесла. Я бы тоже так сделал. Вопрос в другом: известно ли убийце, куда она его спрятала?

Я мысленно рисовал картину происшествия. В два часа Лебединская идет по Вишневому проезду к пирожковой. Ей надо перейти дорогу. В это время к ней подходит Лехтине. «Здравствуйте, вы меня помните?» – «Помню», – не очень приветливо отвечает Лебединская. «А у меня к вам предложение. Продайте мне ваши монеты». Лебединская отказывает, и эстонец толкает женщину под учебную машину, которая оказалась на пешеходном переходе очень вовремя.

Я скривился. Версия была надуманна и вся шита белыми нитками. Нет, отмел этот сумбур я, не так. Начать надо с мотива. Зачем эстонцу понадобилось убивать Лебединскую, если, конечно, это вообще сделал эстонец?..

Я сплюнул под ноги и пошел быстрее. Решить уравнение с тремя неизвестными с наскока не удалось. Его вообще невозможно было решить, не выяснив значения хотя бы одного неизвестного.

А мне это надо? – опять ухватился я за спасительный вопрос, предполагающий очень точный и умный ответ, и подошел к железным дверям своего бастиона в приподнятом настроении.

– Добрый вечер! – услышал я за спиной мелодичный голос, когда уже нацелил ключ в замочную скважину.

Я обернулся. Передо мной, помахивая у лица белым конвертом, стоял какой-то женоподобный мужчина в цветастой рубашке навыпуск, с длинными вьющимися волосами, достающими до плеч. Он был невысок, упитан и очень приятно улыбался.