Князь. Записки стукача, стр. 52
Он передал мне ученическую тетрадь.
И пояснил:
– Это копия. Её делал наш сотрудник (адъютант Николы – Вепрянский).
Копия оказалась очень грамотной, сокращений было немного, все они были ясны и в разгадке не нуждались. Он просто хотел, чтобы я прошел еще одну ступень падения, и заставлял меня трудиться для них!
Чтобы каждый день я понимал: возврата нет.
Дневник оказался весьма пикантным. И я скопировал его. Я знал, что это очень опасно, но уже тогда в голове моей появилась неясная мысль.
Мне показалось, что она – путь к спасению…
Никола, как почти все Романовы, ежедневно вел подробное жизнеописание. Простодушно записывал все, не подозревая о дотошных читателях.
Вот что я скопировал:
«Второе свидание после Летнего сада. Потрясен! Подъехал в коляске к кондитерской на Невском. Как велела, был один – не сказал никому… Она ждала в другой карете… Сделала знак – пересел… Потянулся к ней. В полумраке ее лицо… сама подставила губы. На окраине – в какой-то подозрительной нищей квартирке с видом на грязный канал… Уёб!!! Наконец-то! (это написано по-русски). Лежала голая… Венера! Неутомима.
– У вас много женщин, но, как вы поняли, я сумею заменить их всех, сиятельное животное. Кажется, при дворе вас зовут Никола? Но «животное» вам подойдет больше…
До утра – любовная схватка…
Утром за кофеем (готовил сам на жалкой кухоньке) сказал:
– Если позволишь, сниму для нас квартиру.
Спросила:
– Здесь не нравится? Эстетика – самое пошлое слово нашего века.
– Ты отрицаешь искусство? Я слышал об этом направлении… Стало быть, ты нигилистка?
Промолчала. Пытался начать разговор о ней. Она меня срезала:
– Сразу договоримся: я хвастлива, нервна и ненасытна. Короче, обычная самка. Оттого лгунья. Так что никакой правды не узнаешь, пока сама не захочу.
Прощаясь, сказала:
– До встречи, животное.
Я влюблен… Я совсем влюблен.
На следующий день послал адъютанта с цветами – разыскать ее квартиру и вручить… Дверь открыл какой-то испуганный человечек. Оказалось – хозяин квартиры! Сказал: «Да, я сдавал квартиру. Здесь жила девушка, очень красивая, в белом пуховом платке… Съехала на днях».
Понедельник. Опять новая квартира. Статую Фанни велел убрать из спальни – не могу смотреть без отвращения на рыбье тело.
Сказала:
– Мне нужны деньги.
Опешил… взбешен.
– И сколько?
Она назвала.
– Даже для блестящей парижской кокотки много.
– Я не кокотка, ты это знаешь, но моя профессия требует очень больших расходов. Постарайся.
– Какая же… это профессия?
Промолчала, сказала:
– Короче, ты дашь?
Научила не спрашивать. Я дал.
27 февраля
Новая просьба – намного больше. Продал коллекцию медалей.
Отцу объяснил, что поменял их на итальянскую картину. Показал какую-то жалкую картину, купленную за гроши в антикварной лавке. К счастью, он ничего не понимает в живописи, да и ему, видно, не до того. В правительстве стало известно, что сотни молодых нигилистов решили отправиться в народ – возбуждать крестьян против власти. И партия реакционеров не без успеха намекает дяде Саше, что это и есть результат его реформ, итог влияния отца на дела правительства. Все это папа рассказал мне. Бедный папа. Я попросил денег.
3 марта
Вчера вызвала к себе Императрица. Она ссохлась – говорят, легкие совсем плохи. Государь к ней заходит редко. Все время у любовницы.
Сказала:
– Никола, тебя надо женить.
Видно, отец что-то почувствовал и нажаловался. Решено купить для меня дворец умершей княгини Н-ой. Говорят, она была любовницей знаменитого графа Сен-Жермена и будто бы ее привидение живет в спальне… Все это хорошо. Но лучше бы дали деньгами. Деньги нужны до крайности. Может, умершая княгиня явится с того света… и даст?
Императрица уезжает лечиться в Канны.
Осматривал будущий мой дворец с нею. По лестнице розового мрамора с мраморными вазами поднялись в апартаменты первого этажа, состоящие из нескольких зал, одна прелестнее другой. Бальная зала, салон – все во вкусе Людовика Четырнадцатого, гостиная увешана гобеленами восемнадцатого века. Будуар, обтянутый шелком с кружевами, огромная мраморная ванна, кабинет с традиционными панелями красного дерева, резным потолком, лицами греков-философов, домашняя церковь и прелестно запущенный сад…
Она сказала, усмехаясь:
– Как много лишнего. Неужели вы думаете, что я смогу с вами спать в этой безвкусице?
Но, услышав про привидение, осталась…
Ночью привидение не появилась, и утром она, презрительно усмехнувшись, ушла, запретив за ней ходить. Наказала – оставила без следующей ночи. Проклятие!
Однако привидение есть. Вчера проснулся посреди ночи. Из стены выплыла голова невероятной красоты… Она проплыла через комнату, как шаровая молния, которую я видел в детстве. Господи, спаси! Я лежал весь в поту… Я так и не знаю – не приснилось ли мне это.
Вчера все закончилось. Самая безумная ночь в моей двадцатичетырехлетней жизни.
Лежала мертвая на постели… Потом сказала:
– Надеюсь, вы поняли?
И замолчала.
Молчал и я, хотя… понял.
– Сегодня расстаемся. Я спала с вами честно, и вы… – помолчала, – должны со мной напоследок… расплатиться до конца.
И назвала воистину безумную сумму.
– Таких денег у меня нет и не было.
– Отыщите, Ваше Высочество. Они необходимы для продолжения моей работы. Вы давали куда больше той потаскухе.
Откуда-то все знает!
– Надеюсь, милая, я хотя бы узнаю, какая у вас работа?
– Думаю, вы уже давно догадались…
Лежала голая на кровати. Мучительно люблю ее.
– Вам нужны подробности? Хорошо. Мой отец генерал. Моя мать родила ему пятерых здоровых детей… Их жизнь – еда, карты, послеобеденный сон… Содержание жизни – тысяча съеденных котлет. Но я поступила на женские курсы. И там встретила других людей. Совсем молодые люди… Но они обладают совестью, которой у вас нет, и у моих родителей тоже… Мы собирались и говорили об одном – как мы обязаны отдать долг самому нищему, самому забитому в мире народу, которым ваша Семья беспощадно правит двести пятьдесят с лишком лет… Я в Лозанне изучила медицину. Вернулась в Россию, закончила фельдшерские курсы. И отправилась в глушь… У меня было три волости. Восемнадцать дней из тридцати приходилось быть в разъездах по деревням. Бездна нищеты и горя. Грязные, истощенные люди, на каждом шагу – ревматизм, почти все страдают кожными болезнями, неисправимые катары, сифилис, не щадящий никакого возраста, струпья, язвы, невообразимая грязь в жилищах… В первый месяц я приняла восемьсот человек больных, а в течение десяти месяцев – пять тысяч! И тогда мной овладело отчаяние – где же конец этой нищете?! И что за лицемерие – давать им лекарства среди такой обстановки? И как нарушить их бесконечное терпение, пассивность, страдание? И мы решились… Теперь сотни молодых людей, думающих о своем народе, пойдут летом в народ. Мы переоденемся в их одежду, будем работать, как они, и жить на гроши, как они, чтобы пробудить их ото сна, объяснить, как их угнетают. Ваш папаша, правительство об этом знают и принимают все меры к тому, чтобы нам не позволить. Правда, не придумали еще, как это сделать… Нам нужны деньги на лекарства для крестьян, на адвокатов, когда нас арестуют, на явочные квартиры, где укроются те, кого вы не схватите и кто потом уйдет в подполье…
Это краткое изложение. Она произнесла речь на добрый час. Что ж, она права – я догадывался о чем-то подобном. Я слышал, что какая-то тайная лига революционеров образовалась в Германии. Дядюшка Вильгельм что-то говорил отцу и, кажется, очень потешался. А ведь дело, оказывается, не шутейное.