Редкая птица, стр. 10
И – горел камин.
– Ешь, – сказала она.
– А ты?
– Я не голодна.
Голос ее был чуть с хрипотцой, глаза блестели.
– Знаешь, почему ты здесь?
– Ага. Я тебе понравился.
– Нет.
– Не понравился?
– Конечно, понравился. Но ты здесь не потому.
– А почему?
– Ты —. Потому что свободен. Потому что… Потому что я влюбилась в тебя.
– Любовь с первого взгляда?.. – брякнул я.
– А какая она бывает еще? – просто сказала Лека. На столике остался лишь коньяк в хрустальном графине. Она налила, пригубила и передала мне.
– Я тебе нравлюсь?
– Ты изумительна…
– Я хочу тебе нравиться… Сиди.
Девушка сделала музыку чуть громче и начала танцевать, играя подолом легкого платьица. Танец становился все раскованнее, ритм нарастал, и она подчинялась ему. Трусики и платье остались лежать на ковре, Лека замерла передо мной, одним движением сбросила сорочку… Нагая, в серебряных туфельках, она стояла, широко расставив ноги, прикусив губу и глядя мне в глаза… Сделала шаг вперед, еще… Я обнял ее бедра, притянул к себе.
– Ты хочешь меня? – Голос ее был чуть слышен.
– Хочу.
– Бери.
Солнце утонуло в море, сделав небо сиреневым. Ночь только начиналась…
У Леки я провел три дня. Похоже, Территорию не зря величали с заглавной буквы. Если и есть на земле Эдем, то это здесь. Ни войн, ни катаклизмов, ни бурь, как сказал поэт. И что вепрь объявится – тоже вряд ли: охрана.
Мы купались. Набрали мидий, пекли их на углях и ели, запивая белым вином.
Ночью жгли костер, пекли картошку и пели пионерские песни (пел я один, Лека внимала: детство у нас было разным по босоногости). «Выходили в свет»: играли в пинг-понг и бильярд, ужинали в кабаке на Территории же, но в местах рангом пожиже; здесь я вел ученый разговор с историком, развенчавшим (согласно поступившим указаниям) былых кумиров; с экономистом, одним из авторов «экономной экономики», а теперь «советником по существенным вопросам» очень важной персоны; с секретным химиком с лицом изможденного онаниста, провожавшего взглядом каждую юбку; с вальяжным бизнесменом лет сорока пяти, зачесанным а-ля Джек Николсон и с лицом долларового цвета – зеленое с серым; вечера он отбывал как нудноватую повинность, чтобы ночь провести за преферансом, причем оставался в непременном выигрыше… Девочки его не интересовали вовсе, хотя посмотреть здесь было на что.
Короче, понятно без дураков, почему Лека слиняла отсюда в Приморск скоротать вечерок.
Были здесь и действительно важные персоны, но они проводили дни в уединенных особнячках: плавали, удили рыбу, читали Достоевского, Толстого, Тургенева. Нарушать их уединение мы сочли нетактичным. Да нам и не нужно было ничьего общества. В свободное от развлечений время мы занимались любовью.
Вечером третьего дня зазвонил телефон. Лека, обнаженная, стояла у аппарата и кивала с видом примерной ученицы. Я любовался ею.
– Мне нужно в Москву, – просто сказала она. – Самолет через два часа.
– Я тебя довезу?
– Не надо. Здесь есть на такой случай «разгонные» «волги». И еще – терпеть не могу вокзальных провожаний.
– Ты надолго?
– Не знаю.
– Может, чем-то помочь?
– Пока нечем. – Она улыбнулась. – Да я тебя разыщу.
– А как я разыщу тебя?
– Ты этого хочешь?
– Да.
– Очень просто. Позвони, – спроси Элли. Или Леку. Это все, она назвала номер, – я.
– А я – Дрон.
– Наконец-то познакомились.
– И подружились.
– Не расстраивайся, Дрон, я сама расстроена. Может, это ненадолго…
– Ага.
– Выпьем кофе?
– Да. И – кальвадоса.
– Хочешь остаться здесь?
– Без тебя? Нет.
– Тогда обойдешься кофе. Ты уже прилично выпил сегодня. Еще машину вести.
– Машину?
– Ну да. Не пешком же ты в город пойдешь. Возьмешь «мере».
– Может, попуткой?
– Зачем? Оставишь у горсовета. Я попрошу, утром заберут. Знаешь, возьми кальвадос с собой.
– Зачем?
– Выпьешь дома. Роняя в стакан слезу. Скупую мужскую.
Лека обняла меня, поцеловала.
– Ну, езжай. А я поплачу.
– Лека?
– Что?
– Возвращайся скорее.
– Ага.
– До встречи.
– Пока. Езжай. На пропускные я позвоню.
«Мере» сорвался с места. Фигурка девушки уменьшилась и пропала за поворотом.
Я гнал машину как ненормальный. Любовь с первого взгляда… А какая она бывает еще?.. Оставив машину у горсовета, пошел домой пешком. Через центр. Похоже, я не оставил без внимания ни одного питейного заведения, работавшего в этот час в городке. И брел в свою хижину уже глубокой ночью, держа в одной руке початую бутылку кальвадоса и время от времени к ней прикладываясь, закусывая, чем Бог послал: алычой, сливами и, видимо, листьями с придорожных деревьев.
Машину я заметил сразу и инстинктивно отступил к краю улицы, в деревья, в тень. Она остановилась метрах в десяти. Фары погасли, открылась дверца, в салоне зажегся свет. Пассажир сказал несколько слов водителю, вышел и скрылся в доме.
Завелся мотор, машина проехала в полуметре от меня, свернула за угол и исчезла.
Протрезвел я разом. Водителем был Кузьмич. В неизменной белой сорочке, но без погон. Пассажира я тоже узнал. Рука у него была на перевязи и прострелил ее не кто иной, как я. Три вечера назад. Или – три года?..
До своего сарайчика я так и не добрался. Перепутал улочки, вышел к морю. И уснул на куче морской травы, под мерные вздохи волн, под мерцающим южным небом.
Во сне я видел Леку.
Глава 7
Похоже, я опьянел. И пока челюсти работают автоматически, память и воображение, как две дикие кошки, гуляют сами по себе. Или нет: память – это, скорее, дом, куда мы возвращаемся, когда нам невесело. Вернее даже, совсем грустно.
Ну а воображение почему-то считают лошадью. С крыльями. Пегасом, значит.
Интересно, кто первый придумал такой символ? Я-то полагаю, сначала вместо лошади был осел. Тощий и жалкий: потому что жевал бумагу вместо положенного овса. Ну а до лошади его повысили уже потом. И крылья приделали. По политическим соображениям.
Шуршу оберткой и принимаюсь за шоколад.
Почему же я все-таки вспомнил Леку?
Она так и не появилась. Ни через неделю, ни через месяц. Полученный от нее московский телефон молчал. Его не было ни в одном справочнике. Ну а применять свои дедуктивные способности для поисков девушки, которая, может быть, вовсе не хочет никакой новой встречи, я не стал. Хотя, может, и зря.
Ну так почему же я ее вспомнил сейчас? Из-за Кузьмича? Нет, не только…
Вскидываю руку и смотрю на часы. Мой холостяцкий ужин затянулся аж на двенадцать минут. Три минуты покурить, останется двадцать пять.. – . Успеем добежать до канадской границы?
Делаю ручкой кавказцу:
– Спасибо, генацвале.
– Заходи, дарагой…
Зайду, но не скоро.
Гуляющей походкой иду по «лесенке», заглядываю в переулок. Пусто. Иду дальше.
Сигарета истлевает вместе с сэкономленными минутами. Что делать с «бычком»?
Лучше всего съесть вместе с фильтром. Ел же Ленин чернильницы для конспирации!
Ну, мужичонка, ну, сволочь… Не сомневаюсь, что подобранные «санитаром»
«бычки» опер обнаружил в пепельнице «росинанта». Для полноты картины и завершенности художественного замысла. Интересно, на бутылку-то хоть этот собирала получил? Надо думать… Ладно, каждый зарабатывает как умеет. Проехали.
В следующем переулке нахожу то, что искал. «Колеса». Целых три. «Запорожец» отметаю по маломощности, поношенную праворулевую «тойоту» – по патриотическим соображениям. А вот кофейная двадцать первая «волжанка» будит во мне целый сонм ностальгических воспоминаний; когда-то на таком вот такси бабушка объезжала со мной пол-Москвы. За три рубля.
С замком справляюсь легко. Сирену хозяин не предусмотрел, волчий капкан – тоже. Хоть это отрадно: обойдемся без шума.
– Ах ты, бля-я! – Мужик вынырнул невесть из какого подвала – судя по лицу, питейного. Подогреваемый вином и чувством попранной справедливости, он несется прямо на меня. Мужик здоровый и плотный, пудов на шесть с лишком: если он до меня добежит, придется туго. И время потеряю. Подпрыгиваю, опираясь о бампер, и выбрасываю вперед ногу. Мужик словно налетел на бетонный столб: замер и рухнул. Достаю из кармана его пиджака ключи, хлопаю дверцей… Отъезжая, гляжу в зеркальце на распростертое тело и вспоминаю: такое со мной уже было… Ощущение – как во сне.