Пасодобль — танец парный, стр. 44

«Вот и все», — подумала я.

Это действительно было все. Челищев положил на свой стол красную папочку. С докладными на меня. Целую пачку бумажек с подписью Семиной. Я плохо работаю. Я опоздала на час. Я ушла раньше на три часа. Я не пишу отчет. Я играю в карты. Я бесконечно пью чай. Я отвлекаю людей от работы. Я не профессиональна, необязательна, неквалифицированна. Я не соответствую должности.

Я выслушала Челищева молча. Вышла, написала заявление об увольнении в его приемной и оставила у секретаря. Семина улыбнулась мне на прощание. Торжествующе. Она уже все знала от секретаря Челищева. Мавр сделал свое дело, но уйти должна была я. Я собирала свои вещи, когда меня вызвал Сидихин. Без очереди. Его секретарша пропустила сразу. С каменным выражением лица.

— Плохо работаешь?

— Можно я сяду? — спросила я. Сил не было стоять. Не знаю, сколько ночей я уже не спала.

— Садись.

Я села и отвернулась к окну. Чего он от меня хотел? Чтобы я перед ним извинилась? Плевала я на него. Плевала я на контору. Пусть катятся к черту. Я даже не злилась, я просто констатировала факт. У меня не было сил ни на что, хотя на работе я не работала. Дома тоже. Муж и дочь перешли на автономное питание. Смешно. Я про себя рассмеялась.

— Не думал, что ты легко сдашься, — сказал Сидихин после паузы. — Я видел тебя другой.

Мертвые не сдаются. Они мертвые. Я снова про себя рассмеялась.

— Что молчишь?

— Мне пора, — ответила я.

— Место нашла?

— Пока нет.

— Что намереваешься делать?

— Пойду в медицину, пока все не забыла.

— Меня просил Челищев с тобой говорить. Не намекая на него, — неожиданно сказал Сидихин. — Он не хочет твоего увольнения. Парень перегнул палку.

— Все? — спросила я.

— Я буду твоим гарантом, — рассмеялся Сидихин. — Так ему и сказал. Отстань от девушки. Он согласился.

Гарантом? Все знали, что меня долбила Семина с руки Челищева. Оказалось, не знал только небожитель Сидихин. Очнулся! Где ты был со своими гарантиями? Пень с ушами! Старый козел!

— Не боги горшки обжигают. Остаешься?

— Хорошо, — спокойно произнесла я. — Остаюсь.

Я посмотрела на Сидихина и в этот момент решила: его место мне подходит. Без его гарантий. Я пробью стену лбом, чтобы достичь места вице-президента. Любой ценой. Мне нужен был эрзац счастья, Челищев мог мне его дать. Я остаюсь работать, чтобы получать плацебо. Любой ценой. А начну я с места Семиной. Она это честно заслужила. Расстаралась. Я снова про себя рассмеялась. Меня уже похоронили, а я воскресла Лазарем. Моим сотрудникам придется напрячься и поменять маски.

Я вернулась на свое место и включила компьютер.

— Сваливаешь? — лениво спросила девушка с красивым именем Надежда.

— Нет.

— Сидихин спас, Челищев задолбит, — сказал Леня. Он мне сочувствовал. Единственный.

— Не задолбит, — легко сказала я и принялась за «Паук».

Леня ошалел и замолк. Остальные тоже. Это был фурор. Я его тоже честно заслужила. Пасьянс третьего уровня сложился сам собой. За пять минут. Это был хороший знак. Я снова про себя рассмеялась.

Челищев терпел месяц, я его не торопила. К чему? Трупы сами плывут к тебе.

— Надо поработать, — Челищев прятал глаза. — В выходные. Это действительно работа. — Челищев поднял на меня две точки своих зрачков. — Получишь в кассе сверхурочные.

Я приехала на работу к десяти. Хотела поспать подольше. Челищев посигналил мне из машины. Я подошла к дверце.

— Садись.

В голосе Челищева были холодная злоба и ледяное остервенение. Я про себя рассмеялась.

Мы поехали за город, в его скромный домишко для увеселений. Семья Челищева жила в доме побольше.

— Дверь открой, — он протянул мне связку ключей. — Я машину поставлю.

Я еще только искала ключ, он ко мне уже подошел. Задрал юбку моего легкого платья, подцепил трусы за резинку и дернул. Они упали вниз на мои босоножки. Я открывала дверь, об мои ягодицы терся разбухший отросток Челищева. А я вдруг вспомнила его отвратительные облысевшие гениталии и почувствовала неистовое возбуждение до волглой тяжести внизу живота. Он засунул мне руку между ног и торжествующе рассмеялся. Челищев успел получить свое, даже не начав. Он расстегнул молнию на платье, и оно упало к моим ногам. Мои трусы остались у двери, платье на полу коридора. Мы занялись сексом в прихожей, не закрыв дверь. Как животные палеозоя.

— Ты орала, как кошка, — голос Челищев пыжился гордостью.

Я не ответила, я смотрела на низ его живота, как приговоренная. Его отросток уже съежился до детских размеров, выше покоились жировые складки, а на лобке черные, длинные, редкие волосы. На рыхлой, иссиня-белой коже.

— Еще? — Он засунул мне руку между ног. Отвечать не требовалось, он все понял без слов.

Я ехала в город, думая, что слетела с катушек из-за того, что у меня давно не было секса. Челищев просто стал фаллоимитатором. Или я извращенка. Никто не может хотеть секса с ископаемой мерзостью, а я хотела только что. Именно. Не просто давала. Хотела!

— Повторим в следующие выходные, — утвердил Челищев.

— Нет, — не сразу отозвалась я. — Скучно.

И рассмеялась. Высокомерно и злобно. Я смеялась над собой, Челищев решил, что над ним. Потому я вскоре получила место начальника отдела. Место Семиной. Как сверхурочные. Мне даже не нужно было просить. Все образовалось само собой. Удобоваримый повод для ухода Семиной нашелся к концу следующего финансового года. Она завалила основной проект, еле выйдя на шестьдесят процентов. Этого хэд не прощал никогда.

Я давно знала, месть существует сама по себе. Иногда ее подталкивает сама жертва. Не надо даже руки марать. Вот так!

Глава 17

Дверь в дом открылась, и в прихожую ворвалась моя дочь вместе с мартовским ветром. С запахом распустившихся шишечек вербы, нагретых солнцем весенних луж и лимонной ванили. Она всегда влетает в дом вихрем, срывая с себя одежду и обувь, как листья. Ее можно найти по ним как Аладдину свою любовь. Я — Аладдин. Я ищу запах ее юности, собирая сброшенную одежду. Мне нетрудно. Я люблю встречать мою дочь. Моего почтальона весны. Она доставляет мне бандероль в сургучных печатях с оттиском вечной весны. Независимо от времени года. Я жду ее, потому что, не сознавая, она приносит в дом послание — все начинается! Я чувствую это так остро, так жгуче, что хочется жить. Жить хочется! Потому я жду ее всегда. Даже тогда, когда меня дома нет.

— Папа! Я дома! — закричала она с порога.

— Папа еще не пришел.

— А.

Я загляделась на нее. Из-под черно-желтого полосатого капюшона с кошачьими ушками выбились смешные кудряшки. Крышей домика на лбу, так, как ее рисуют дети. Даже шорты были смешными. Черные фонарики с поясом кумихимо [16] на моем маленьком, забавном тигренке с вызывающими глазами.

— Что?

Она говорила со мной, стоя в облаке подростковых лимонадных духов. Ее глаза насмешливо щурились.

— Я купила тебе подарок.

— Опять? — Ее губы дрогнули.

— Ничего особенного. — Я неловко протянула ей коробочку с немецкими фирменными браслетами. Мне так захотелось их купить. В толще дутых браслетов медленно плыли золотые и серебряные рыбки. Лениво летели разноцветные птицы. Колыхались течением небывалые подводные цветы и листья. Браслеты напоминали хрустальные шары памяти, в которых идет снег одним мановением твоей руки.

Она раскрыла упаковку, ее пухлые детские губы надулись спелой клубникой.

— Я что, папуас? Я такое не ношу.

— Мне сказали, эти браслеты сейчас самые модные.

— Кто? Деревенская тетка из бутика?

— Ты же носишь фенечки. Кумихимо…

— Это другое.

— Чем другое?

— Тебе не понять. Это не твой стиль.

— Стиль Миядзаки? [17]

— Именно, — усмехнулась она и полетела по коридору, на ходу сбросив с себя шкурку тигренка.