Дело Фергюсона, стр. 20

— А ключ у вас есть? — спросила миссис Клайн.

— Нет. Элла его потеряла. Она разрешила мне взломать шкатулку.

— Жалко портить вещь. Она же у нее еще со школы. Дайте-ка мне!

Толстой рукой она прижала шкатулку к внушительной груди, вытащила из волос старомодную стальную шпильку и поковыряла в замочке. Он открылся.

— Из вас вышел бы отличный взломщик, миссис Клайн.

— Неостроумно, молодой человек, если учесть, что произошло. Ну да вы, юристы, бывает, становитесь совсем бессердечными. Мы юристов хорошо знали. Мой муж был бухгалтер, и в Портленде, штат Орегон, он с ними имел много дел. Мы с ним жили в Портленде. Но после его кончины у меня не было сил там оставаться. Ведь каждый дом, каждый перекресток о чем-нибудь напоминал. Вот я и сказала себе — пора начать новую главу.

Она умолкла и, против моих ожиданий, не продолжала. Это было все. Она рассказала мне исчерпывающую историю своей жизни.

А содержимое сокровищницы по кусочкам поведало историю жизни Эллы Баркер: открыточка ко дню святого Валентина от мальчика по имени Крис, который, расписавшись, добавил в скобках: «Твой хороший»; школьная характеристика, в которой Эллу хвалили за послушание и аккуратность и мягко журили за пассивность; фотоснимки девочек-старшеклассниц, в том числе и самой Эллы, и двух-трех мальчиков; групповой портрет: улыбающийся мужчина в несминаемом костюме и соломенном канотье, грустная женщина, облик которой позволял догадаться, какой станет Элла через десяток-другой лет, и девчушка в накрахмаленном платьице — ее детский вариант с теми же темными, полными надежд глазами. Программа школьного выпускного вечера, в которой фигурировала ее фамилия, программка танцев, заполненная именами мальчиков, карточка с черной каймой, оповещающая о кончине Эйзы Баркера, и карточка с золотой каймой, оповещающая, что Элла Баркер кончила медицинское училище.

Ларри Гейнс был представлен побуревшей гарденией и истертым бумажником из акульей кожи.

Я открыл заднее отделение бумажника, нашел ветхую газетную вырезку, которая уже начинала рваться на сгибах. Как и сказала Элла, это, видимо, был отзыв на школьный спектакль. Верхняя часть с заголовком отсутствовала. Далее следовало:

"Дороти Дреннан, как обычно, была очаровательна в роли инженю. Клэр Занелла и Маргерит Вуд были очаровательными подружками невесты. Стивен Рок и Хильда Дотери превосходно сыграли комическую пару слуги и служанки и привели в восторг многочисленных друзей и родителей в зрительном зале, как и Фрэнк Треко с Уолтером Ван-Хорном, не скупившиеся на акробатические трюки.

Сюрпризом и гвоздем вечера оказался Гарри Хейнс в трудной роли Джека Трелора. Гарри лишь недавно вступил на театральные подмостки нашей школы и произвел на всех нас большое впечатление своим талантом. Заслуживают похвалы Шейла Вуд и Меса Мак-Наб на вторых ролях, равно как и Джимми Спенс. Пьеса с литературной точки зрения оставляет желать лучшего, однако наши юные служители Мельпомены доставили истинное удовольствие всем присутствовавшим и участникам".

То, что относилось к Гарри Хейнсу, было отчеркнуто карандашом. Для мальчика с таким именем вполне естественно было назваться Ларри Гейнсом. Я перевернул заметку. На обороте был кусочек репортажа об избрании Дуайта Эйзенхауэра президентом глубокой осенью 1952 года. Я аккуратно сложил заметку, убрал ее в бумажник, а бумажник положил к себе в карман.

Тем временем миссис Клайн кончила изучать открыточку ко дню святого Валентина.

— Элла очень хорошая девочка, одна из лучших моих жиличек. Очень жаль, что она попала в такую историю.

— Единственным ее преступлением была наивность. А за то, что человек позволил себя обмануть, в тюрьму не сажают.

— То есть она не виновата?

— Я в этом убежден.

— А полиция убеждена в ее виновности.

— Так всегда бывает, когда они кого-нибудь арестуют. Только одного их убеждения мало.

— Но лейтенант Уиллс показал мне краденые часики.

— Элла не знала, что они краденые.

— Я рада, что вы так считаете. Краденые вещи не сочетаются с моим мнением об Элле.

— А какого вы о ней мнения?

— Она всегда казалась мне хорошей девушкой из тихого городка — не святая, конечно, но такая, на какую можно положиться. Летом она выходила меня, когда у меня давление скакало, и ни цента за это взять не захотела. Таких теперь редко встретишь. Когда она зимой хворала, я тоже за ней ухаживала, но ведь я не медсестра. Очень меня тревожило, как она лежала и смотрела перед собой карими своими глазищами.

— Когда это было?

— В январе. Весь месяц она плакала. Доктор сказал, что физически она здорова, но у нее не хватало сил работать. Она мне за квартиру задолжала. В начале февраля я дала ей денег съездить на север, и она словно встряхнулась.

— Она должна вам?

— Ни цента. В наших денежных делах она всегда была скрупулезно честной. И тогда очень мучилась.

— Если дело дойдет до суда... не думаю, чтобы это случилось, но если все-таки дойдет — вы готовы засвидетельствовать честность и порядочность Эллы под присягой?

— Да, конечно. И не только я. Из больницы ей звонили друзья — другие сестры, старшие сестры и даже один врач. Все спрашивали, можно ли навестить ее в... в тюрьме. — На этом слове она сморщила нос. — Я бы и сама ее повидала.

— Погодите день-два, миссис Клайн. Я добиваюсь, чтобы ее выпустили под залог. Беда в том, что для этого нужны деньги.

Ее лицо словно накрыла стеклянная маска.

— Сколько вы запросите?

— Деньги не для меня. А для внесения залога. Мне не удалось снизить сумму.

— Пять тысяч, верно? — Она прищелкнула языком, и стеклянная маска растаяла. — У меня и половины не наберется.

— Хватит и пятисот долларов, если обратиться к профессиональному поручителю. Но назад вы их не получите.

Она прищурила глаза, словно мысленно вглядываясь в свой банковский счет после убыли пятисот долларов.

— Возьмет себе в уплату?

— Да. Они берут десять процентов от суммы.

— А другого способа нет?

— Можно предложить недвижимость. Но тогда сумма удваивается. Пяти тысячам долларов наличными соответствует недвижимость, оцененная в десять тысяч. Но должен вас предупредить: если Элла скроется, вы своей собственности лишитесь.

— Это я понимаю. — Она снова сощурилась, представляя себя без собственности. — Есть о чем подумать. Но я подумаю. Только Элле ничего не говорите. Не хочется будить в ней ложные надежды.

— Я не проговорюсь. И, насколько я понимаю, обратиться с этим не к кому. Ни состоятельных друзей, ни родственников?

Миссис Клайн покачала головой.

— У нее никого нет. В том-то вся беда. Ей не хватает кого-то, кто о ней заботился бы, — хорошего мужчины. Только кто же в этом не нуждается?

— Мужчины, — сказал я. — Мы нуждаемся в хороших женщинах. Хотя лично у меня она есть.

— Рада слышать.

Она вышла следом за мной из чистенькой спаленки и проводила через крохотную, обставленную плетеной мебелью гостиную до двери.

— Ну, а об этом я подумаю. Как вы считаете, способна она сбежать и лишить меня крова над головой?

— Только если очень испугается.

— Тюрьмы?

— Того, что ее убьют, — сказал я. — А вы видели Ларри Гейнса, молодого человека, который ее обманул?

— Нет. Насколько я знаю, сюда он ни разу не приходил. Вот мистера Бродмена я один раз видела. Он казался совсем безобидным. Но с людьми разве угадаешь?

По двум недлинным улицам я доехал от дома миссис Клайн до больницы. Она размещалась в пятиэтажном кирпичном здании посреди тихого благопристойного района. Окутывавшие ее тишина и покой почему-то показались мне зловещими. Я вдруг спросил себя, а не заручился ли Ларри Гейнс помощью кого-то из персонала, после того как Элла Баркер ответила ему решительным отказом. Преступники, тайно орудующие в больнице, — от этой мысли мороз пробегал по коже.

Быть может, посетила она и полицию. Во всяком случае, на больничной автостоянке я увидел полицейскую машину. Спускаясь по лестнице в морг, я почти столкнулся с Уиллсом и Гранадой.