Река Богов, стр. 84
Шив кивает Йогендре. Со злорадным петушиным кукареканьем тот подбегает к американцу и снимает с него наручники. Хейман Дейн издает вопль, как только начинает ощущать затекшие кисти.
– Дерьмо ты, мужик! Дерьмо!.. – бормочет он, но теперь в его голосе уже нет того высокомерного презрения, которое чувствовалось поначалу.
Шив поднимает палец. Сай поглаживает голову мини-саблезубого всего в нескольких миллиметрах от своего правого глаза.
– Имя и ключ, Хейман Дейн.
Американец поднимает руки: посмотрите, я не вооружен, беззащитен, от меня не исходит никакой опасности, никакой угрозы. Он ищет что-то в кармане цветастой рубашки. Груди у него больше, чем у многих женщин, с которыми Шив трахался. Свой палм он держит на весу.
– Видишь, мужик? Они все время были у меня в чертовом кармане.
Шив поднимает палец. Йогендра хватает палм. Сай гладит мини-саблезубого.
– Теперь ты должен отпустить меня, мужик. Ты получил то, что хотел, теперь отпусти…
Йогендра уже дошел до середины прохода между рядами. Сай поднимается и движется в сторону туннеля. Шив поднимается по пологим ступенькам.
– Эй, что мне теперь делать?..
Сай стоит у входа. Она смотрит на Шива и ждет. Шив поднимает палец. Сай поворачивается и бросает мини-саблезубого на арену, забрызганную кровью…
27
Шахин Бадур Хан
Саджида Рана в белой юкате стоит, облокотившись на каменную украшенную барельефами балюстраду, и выдыхает сигаретный дым в напоенную ароматами предрассветную темноту.
– Вы меня в такую задницу засадили, Хан!..
Шахин Бадур Хан думал, что не бывает большего страха, более мучительного чувства вины и омерзения от собственной персоны, чем то, что он чувствовал, направляясь в служебной машине по ночным улицам в сторону Рана Бхаван. Он взглянул на термометр на приборном щитке. И подумал: все-таки приближается муссон. Перед его началом всегда так тяжело. И ведь Хан видел льдину, льдину бенгальцев. Бенгальские Штаты и их укрощенный айсберг совершили чудо. Шахин пытается представить громадную льдину, которую тащат на буксире к Бенгальскому заливу, и щурится от ярких навигационных огней. Хан видел чаек, круживших над айсбергом. Что бы теперь ни случилось, дождь обязательно прольется надо мной и над этими улицами. Я достиг критической отметки, дальше некуда, думает Хан. Я раздавлен. Но, оказавшись на веранде Рана Бхаван, он понимает, что, вероятно, все еще стоит на первой ступени своего падения. Ши рокая и глубокая пропасть простирается перед ним в глухой непроницаемой темноте.
– Я не знаю, что вам ответить.
Как жалко звучат его слова. Да и неправду он говорит. Хан прекрасно это знает. Он отрепетировал все в мельчайших подробностях, когда мчался на фатфате в свой хавели. Слова, последовательность признаний и раскрытия секретов, которые он хранил в темноте своей души на протяжении всей жизни. Все это пришло мгновенно, сразу, одним большим потоком мыслей, четко оформленных, логично организованных. Хан знал, что он должен делать. Но ему должны позволить… Она должна даровать ему благословение.
– Мне кажется, я такого не заслужила, – замечает Саджида Рана.
Шахин Бадур Хан поднимает руку, пытаясь изобразить невыносимую душевную боль. Но ему не дождаться утешения, надежды на облегчение нет. Он не заслуживает пощады.
В старой зенане зажглись огни. Стоя в галерее, Шахин силится узнать женские голоса. Почти каждый вечер эта часть дома полна гостей: писательницы, адвокатессы, дамы-политики, журналистки. Они целые часы проводят за разговорами, не запрещаемыми и даже поощряемыми древними традициями пурды. Билкис должна узнать – раньше всех, даже раньше премьер-министра, но, конечно, не в присутствии гостей.
Гохил, шофер, пришел усталый и заспанный, прихрамывая из-за завернувшегося носка в туфле и с трудом подавляя зевоту. Вскоре служебная машина уже стояла во дворе Ханов.
– В Рана Бхаван, – приказывает Шахин Бадур Хан.
– Что случилось, саиб? – спрашивает Гохил, выезжая через ворота и вливаясь в бесконечный поток автомобилей. – Какое-то дело государственной важности?
– Да, – коротко отвечает Шахин Бадур Хан. – Дело государственной важности.
К тому моменту, когда машина подъехала к перекрестку, он уже успел написать на странице из официального служебного блокнота, положив его на подлокотник сиденья, письмо с просьбой об отставке. Затем Хан взял хёк, переключил его на аудиорежим и назвал тот номер, который всегда держал рядом с сердцем с того самого дня, когда был приглашен в офис премьер-министра и получил предложение занять пост, сходный по значению с должностью главного визиря. В глубине души он надеялся, что ему никогда не придется воспользоваться этим номером.
– Шах?.. – В голосе Саджиды Раны он услышал легкую дрожь. – Слава Богу, это вы. А я уже подумала, что началось вторжение.
Шахин Бадур Хан представляет, как она лежит в постели. Постель, конечно же, белая, широкая и белая. Свет приглушенный, мелкое озерцо света от изящной лампы. Она наклоняется к маленькому шкафчику, что стоит рядом с кроватью. Волосы распущены и черной волной ниспадают ей на лицо. Он пытается представить, во что одета Саджида… Ты предал свое правительство, свой народ, свою веру, свой брак, свою карьеру и человеческое достоинство, и ты еще задумываешься над тем, спит ли госпожа Рана обнаженной… Рядом с ней Нарендра. Всем известно, что они все еще спят вместе. Саджида Рана – женщина с большими аппетитами.
– Госпожа премьер-министр, я вынужден просить вас о своей немедленной отставке.
Мне следовало бы отделиться от шофера перегородкой, думает Шахин Бадур Хан. Следовало бы поднять стекло. А собственно, зачем? Утром так или иначе ему все станет известно. Все станет известно всем. По крайней мере Гохил получит хороший повод для сплетни, которая потом будет разукрашена самыми разнообразными подробностями. Он хороший, добросовестный шофер, ты у него в долгу, пусть потешится.
– Что за ерунда, Шах?..
Шахин Бадур Хан еще раз повторяет просьбу об отставке, а затем добавляет:
– Госпожа премьер-министр, по собственной вине я попал в ситуацию, которая может скомпрометировать все правительство.
Тихий вздох, словно душа отлетает от тела. Вздох усталости и тоски. Шорох тонкой, белой, накрахмаленной, пахну щей идеальной чистотой материи.
– Я думаю, вам стоит подъехать ко мне.
– Я уже еду, госпожа премьер-министр, – отвечает Шахин Бадур Хан, но она отключилась, и единственное, что он услышал, было дзеновское жужжание киберпомех в святилище его черепа.
Саджида Рана стоит на белой балюстраде, крепко сжав руками балконное ограждение.
– Насколько отчетливы фотографии?..
– Во всяком случае, мое лицо будет видно хорошо. Ни у кого не возникнет сомнения относительно того, что это я. Госпожа премьер-министр, меня сфотографировали в тот момент, когда я давал деньги ньюту.
Саджида Рана приоткрывает рот, обнажая яркие белые зубы, качает головой, зажигает еще одну сигарету. Шахин Бадур Хан никогда не предполагал, что она так много курит. Еще одна тайна премьер-министра. Именно поэтому Рана и вывела его сюда, на балкон. Чтобы в Рана Бхаван не чувствовалось запаха табачного дыма. Какие восхитительные детали он замечает сейчас, в его-то положении!
– Ньют…
С этого мгновения начинается гибель всерьез. В одном-единственном слове заключено все: отвращение, непонимание, разочарование и гнев.
– Они… такой род…
– Я знаю, кто они такие. А тот клуб…
От него отрывается еще один кусочек. Процесс отрывания невероятно мучителен, но как только завершен очередной его этап, сразу же становится намного легче. Есть какое-то особое, ни с чем не сравнимое удовольствие в том, чтобы хоть раз сказать всю правду вслух.
– Это место, куда люди приходят для встречи с ньютами. Те люди, которые находят ньютов сексуально привлекательными.
Дым от сигареты Саджиды Раны, прежде чем рассеяться в томно-фантомных зигзагах, поднимается вертикальной струйкой вверх. Воздух поразительно недвижим. Даже вечный гул громадного города стих.