Вариант единорога, стр. 70
Бабаков скатился в коридор, едва удерживая желудок от извержения. Добравшись до двери библиотеки, начал скрестись и царапаться, пока она не распахнулась.
Он упал на пол, тяжело дыша.
Клементович разглядывал его сквозь слегка разведенные пальцы, но не поднялся из-за стола.
— Я болен! — прохрипел Бабаков.— Пожалуйста! Меня нужно отвезти в спленобский госпиталь для переливания крови. Я пропустил срок!
— Боюсь, что так,— отозвался барон.— Вы очень больны. Я, разумеется, тоже умираю. Поэтому, боюсь, не смогу быть вам полезен.
Бабаков смотрел на него сквозь распухшие веки.
— Умираете? С вами-то что?
— Скажите мне сначала, что с вами,— ответил Клементович,— и, возможно, я смогу ответить на ваш вопрос.
— У меня лейкемия,—сказал Бабаков, подползая к креслу.— Мне необходимо переливание крови... как можно скорее!
— Лейкемия — это заболевание крови?
— Да, рак крови.
Клементович поднялся, налил из бутылки.
— Выпейте коньяку.
— Не знаю, следует ли мне.
— Давайте. Это ваша последняя рюмка.
Бабаков проглотил карамельный огонь, желудок ожил.
— У вас гнилая кровь, Бабаков,— сказал барон.— Гнилая! Она нечистая, и она отравила меня.
Он вновь уселся в кресло, глядя в пространство.
— В каком-то смысле это хорошо,— сказал он через некоторое время.— Если все люди, которые становятся свободными, при этом начинают походить на вас, то мое время прошло. Когда люди уже на вкус не похожи на людей, когда моей добычей могут быть лишь звери в лесах,— продолжал он,— значит, мое время закончилось.
Бабаков изо всех сил пытался сохранить остатки сознания. Принять рюмку было ошибкой.
— Мне жаль мир людей,— продолжал Клементович.— Я не из этого мира, но я в нем жил. Вскоре над этим миром встанет солнце, и я останусь сидеть здесь, чтобы приветствовать его появление. Это будет первый восход, который я увижу за много столетий,— и последний. Но если солнцу суждено вечно сиять над людьми с вашей кровью, тогда лучше бы всем людям умереть сейчас,— провозгласил он. — Я надеюсь, что ваши Энгельсы и ваши Ленины не смогут отменить религию, которую я ненавижу, или суеверия, которыми я кормился. У вас, Бабаков, больше крови на руках, чем я выпил за всю жизнь. Уничтожая богов, вы уничтожаете и себя. Мы будем отомщены!
Бабаков попытался закричать, но его горло одеревенело. Перед глазами заклубился туман, и из отдаления до него донесся голос Клементовича:
— Встретимся в аду, комиссар.
Дневная кровь
Я припал к земле за углом провалившегося сарая у разрушенной церкви. Сырость просачивалась сквозь джинсы, но я знал, что мое ожидание должно скоро окончиться. Полосы тумана живописно стелились над промокшей землей, слегка колеблемые предутренним ветром. Погода для Голливуда...
Я бросил взгляд на светлеющее небо, точно определяя направление их прибытия. Через минуту я увидел, как они возвращаются: одно существо большое и темное, другое — бледное и поменьше. Как можно было догадаться, они проникли в церковь через отверстие, образовавшееся несколько лет тому назад, когда провалилась часть крыши. Я подавил зевок, глянув на часы. Через пятнадцать минут восходящее солнце окрасит румянцем восток. За это время они должны угомониться и заснуть. Может быть, чуть быстрее, но дадим им немного времени. Спешить пока некуда.
Я потянулся и захрустел суставами. Хорошо сейчас дома лежать в постели. Ночи предназначены для сна, а не для того, чтобы играть роль няньки для парочки глупых вампиров.
Да, Вирджиния, это действительно вампиры. Хотя нечему удивляться. Странно, что вы не встречали ни одного. Сейчас их не так уж много вокруг. Фактически они чертовски близки к вымирающему виду,— что и понятно, если принять во внимание их уровень интеллекта.
Возьмем, например, этого парня, Бродски. Он живет, простите, обитает рядом с городом с населением несколько тысяч человек. Он мог бы посещать различных людей каждую ночь без опасения повториться, оставляя своих поставщиков продовольствия лишь с легким ощущением боли в горле, приступом временной слабости и парочкой царапин на шее, которые быстро заживают.
Но нет. Он испытывает симпатию к местной красотке — некоей Элайне Уилсон. Приходит к ней много раз. Вскоре она впадает в привычную кому и превращается в вампира. Знаю, знаю — я говорил, что вампиров вокруг не так уж много, но лично я полагаю, что еще несколько штук не повредили бы. Правда, Бродски мне не кажется удачным экземпляром, слишком он глуп и жаден. Никакой тонкости, никакого планирования. Одобряя прибавление новых членов к неумирающим, я опасаюсь его беспечности в проведении такой серьезной акции. Он оставляет след, который кто-нибудь может обнаружить; он также ухитряется оставить после себя так много хорошо описанных в литературе знаков и примет, что даже в наше время разумный человек мог бы догадаться, что к чему.
Бедный старина Бродски все еще живет в своем средневековье и ведет себя так же, как во времена расцвета вампиров. Очевидно, ему никогда не приходило в голову рассмотреть это математически. Он пьет кровь у некоторых людей, которые его чем-то привлекают, и они становятся вампирами. Если они имеют те же склонности и так же себя ведут, они продолжают это дело и вовлекают все новых людей в свои ряды. И так далее. Похоже на письма по цепочке. Через некоторое время все станут вампирами, и не останется тех, у кого они берут кровь. И что? К счастью, у природы есть способы обращения с популяционными взрывами, даже на этом уровне. Однако внезапное увеличение количества новобранцев в век средств массовой информации может нанести чувствительный удар по этой экосистеме, связанной с преисподней.
Но хватит философии. Время войти и заняться делом.
Я взял пластиковый пакет и пошел прочь от сарая, тихо ругаясь, когда натыкался на стволы и получал хороший душ. Я прошел по полю к боковой двери старого здания. Она была закрыта на ржавый замок, который я сорвал и забросил на кладбище.
Внутри я взгромоздился на прогибающиеся перила, окружающие место для хора, и открыл сумку. Я вытащил блокнот для набросков и карандаш, которые носил повсюду. Свет проникал через разбитое окно. То, на что он падал, было по большей части ерундой. Не особенно вдохновляющая сцена. Но уж какая есть... Я начал зарисовывать ее. Всегда хорошо иметь хобби, которое может служить оправданием для странных поступков.
Десять минут, загадал я. Самое большее.
Шестью минутами позже я услышал их голоса. Они не были особенно громкими, но у меня исключительно острый слух. Их было трое.
Они также вошли через боковую дверь, крадучись, нервно озираясь и ничего не замечая. Сначала они даже не заметили меня, творящего произведение искусства там, где в прошлые годы детские голоса заполняли воскресные утра хвалой Богу.
Здесь был старый доктор Морган, из черной сумки которого торчали несколько деревянных кольев (готов держать пари, что молоток был там же; я думаю, что клятва Гиппократа не распространяется на неумирающих — primum, non nocere, и так далее); отец О’Брайен, сжимающий в одной руке Библию, а в другой — распятие; и молодой Бен Келман (жених Элайны) с лопатой на плече и с сумкой, из которой доносился запах чеснока.
Я кашлянул, и все трое резко остановились и повернулись, налетев друг на друга.
— Привет, док,— сказал я.— Здравствуйте, святой отец. Бен...
— Уэйн! — сказал доктор.— Что ты здесь делаешь?
— Наброски,— объяснил я.— Я сейчас занимаюсь старыми зданиями.
— Проклятье! — сказал Бен.— Простите меня, святой отец... Вы здесь за материалом для вашей чертовой газеты!
Я покачал головой:
— Вовсе нет.
— Гас никогда не позволит вам напечатать что-нибудь об этом, и вы это знаете.
— Честное слово,— сказал я,— я не собираю материал для статьи. Но я знаю, зачем вы здесь, и вы правы: даже если я напишу ее, она никогда не появится на свет. Вы действительно верите в вампиров?