Вариант единорога, стр. 23

— Что ты имеешь в виду? — спросил Калифрики.— Говори!

— То, что я похитил у Старца, живущего на Горе,— эликсир жизни — он ее оживит.

— Где он?

— Я тебе скажу, только обещай, что не убьешь меня.

Калифрики отвернулся в сторону так, чтобы Киф не заметил его ухмылки.

— Прекрасно,— ответил он.— Даю слово. Где он?

— Спрятан среди золотых и серебряных плодов в чаше на столе за дальней дверью.

Калифрики прошел через всю комнату и осмотрел чашу.

— Да,— наконец произнес он, доставая бутылочку.

Он вынул пробку и понюхал ее. Закрыв пальцем горлышко бутылочки, он перевернул ее вверх дном и снова вернул в обычное положение. Затем слизнул ту единственную каплю, которая осталась на подушечке пальца.

— Ни запаха, ни вкуса,— заметил он,— и я ничего не чувствую. Ты уверен, что это не обман?

— Не трать это попусту, глупец! Нужна всего одна капля!

— Прекрасно! Но лучше бы ты сказал правду.

Калифрики вернулся к телу Йолары и, склонившись к ней, взял ее за подбородок, чтобы приоткрыть ей рот. Потом точно так же извлек из склянки еще одну каплю и нанес ей на язык.

Мгновения спустя она глубоко вздохнула. Вслед за тем дрогнули веки и открылись глаза.

— Что случилось? — спросила она.

— Все позади,— сказал он, поднимая и поддерживая ее.— Мы живы, и моя работа выполнена.

— Что за работа? — пытливо спросила она.

— Отыскать склянку,— пояснил он,— и принести голову этого ворюги.

Медная голова обезьяны взвыла.

— Ты провел меня! — вопила она.

— Ты сам себя одурачил,— ответил он, затыкая бутылочку пробкой, кладя ее в карман и помогая Йоларе подняться на ноги.

— Теперь ты здесь хозяйка,— сказал он ей.— Если тебе слишком тяжело вспоминать о прошлом, пойдем со мной, и я постараюсь, чтобы ты узнала более счастливые дни.

И вот, ведя ее Долиной Застывшего Времени, Калифрики остановился в том самом месте, что могло быть мозаикой, живописным пейзажем, картой. Он сжал руку Йолары и жестом показал ей на удивительный вид, открывающийся впереди.

Она улыбнулась и кивнула. В ту же минуту голова Кифа, которую Калифрики держал в левой руке, разинула пасть и, изловчившись, куснула его. В другом месте он наверняка выругался бы, но только не здесь, где нет слов (ни музыки, ни ветра). И тогда, поднеся укушенную руку ко рту, он не удержал медную голову, которая, упав, покатилась прочь. Голова Кифа упала в расщелину между скал, где проделала немалый путь, громыхая по склону, прежде чем замерла в зыбком равновесии на каменном уступе, скрытая от глаз густой тенью. Сколько ни искал ее Калифрики, так и не нашел; пришлось ему довольствоваться лишь половиной обещанной платы — сурового Старца из Аламута не проведешь. Все же вознаграждение было довольно значительным, и он пустился с Йоларой в удивительное странствие: в Византию, Венецию, Китай — но это уж совсем другая история. Тем временем, распутывая повороты судьбы, Киф взял да и спятил, а когда раскрыл пасть, чтобы исторгнуть крик,— пусть там и не место для крика (ни музыки, ни ветра),— его медная голова рухнула вниз с каменного выступа в скалах и кувырком скатилась по склонам — на узкую улочку на окраине Оксфорда, где ее и нашел францисканец по имени Роджер Бэкон. Но и это совсем другая история. Нить жизни всегда появляется из ниоткуда и уходит в никуда. И странствует она где угодно, и нет ей конца. 

 Вернись к месту убийства, Алиса, любовь моя 

Не счесть в Галактике смертельных ловушек, и надо же ей было попасться именно в мою. Сначала я даже не узнал ее. А когда узнал, все не мог поверить, что это она. С ней был ее компаньон, с завязанными глазами, в сандалиях и кимоно. Но ведь она мертва, и октада разрушена. Другой быть не может. Определенные сомнения возникали у меня даже по поводу этой октады. Но выбора не было. Да и есть ли он хоть у кого? Есть только то, что нужно сделать. Скоро она уйдет. Я вкушу ее духа. Сыграем еще раз, Алиса...

Она пришла на виллу в Константинополе, где он, в свободном одеянии, с совком в руке и садовым ножом в другой, стоял на коленях среди роз, ухаживая за своим садом. Слуга доложил о ее прибытии.

— Господин, там дама у ворот,—сказал старик по-арабски.

— Кто бы это мог быть? — пробормотал садовник на том же языке.

— Она назвалась Алисе,— ответил слуга и добавил: — Она говорит по-гречески, но с иностранным акцентом.

— Ты узнал акцент?

— Нет. Но вас она спросила по имени.

— Надеюсь, что так. К незнакомцам редко заходят с добрыми намерениями.

— Она назвала вас не Стассинопулосом. Она спросила Калифрики.

— Черт, это по делу,— сказал он, поднимаясь, отряхивая колени и передавая совок слуге.— Давно же ко мне не обращались.

— И правда, сэр.

— Проведи ее в маленький дворик, усади в тени, принеси чай, шербет, дыни — все, что она может пожелать. Скажи, что я буду с минуты на минуту.

— Да, сэр.

Войдя в дом, садовник скинул рубашку и быстро умылся. Зажмурив глаза, плеснул воды на высокие скулы. Окатил водой грудь, плечи. Вытеревшись, он обвязал темные волосы золотистой лентой, нащупал в шкафу белую вышитую рубашку с длинными рукавами.

Выйдя во двор, подошел к столику у фонтана, где мозаичные дельфины колыхались под струями воды, стекавшими маленькими речушками с горы Олимп в рост человека, и поклонился сидевшей даме, которая с бесстрастным лицом следила за его приближением. Она медленно поднялась. Невысокая, заметил он, на целую голову ниже его, темные волосы прошиты нитками седины, глаза синие-синие. Бледный шрам, пересекая левую щеку, терялся в волосах над ухом.

— Алисе, я полагаю? — спросил он, осторожно поднося ее руку к губам.

— Да,— ответила она, опуская руку,— Алиса.— Женщина произнесла имя немного иначе, чем это сделал слуга.

— И это все?

— Достаточно для моей цели, сэр.

Он тоже не смог распознать ее акцент, и это встревожило его.

Он улыбнулся и сел напротив. Ее взгляд, он заметил, был прикован к маленькому шраму в виде звездочки у его правого глаза.

— Сверяетесь с описанием? — спросил он, наливая себе чашку чая.

— Не будете ли вы столь любезны, чтобы дать мне поглядеть на ваше левое запястье? — спросила она.

Он откинул рукав. Ее взгляд с жадностью упал на красную нить, обвивавшую запястье.

— Вы — тот, кого я ищу,— сказала она торжественно.

— Возможно,—уклончиво отозвался он, отхлебывая чай.— Вы моложе, чем кажетесь на первый взгляд.

Она кивнула.

— И в то же время старше,— сказала она.

— Попробуйте шербет,— предложил он, накладывая лакомство из вазы в розетки.— Он весьма неплох.

Фиксирую точку. Дотрагиваюсь до сифона и кости. Там, за полированным медным зеркалом, потягивая холодное питье, она щебечет по-гречески, что день жаркий и что так приятно найти тенистый уголок в этом караван-сарае, на пороге моего обиталища, где так приятно отдохнуть,— вся эта болтовня не способна обмануть меня своей хорошо просчитанной небрежностью. Окончив трапезу и встав из-за стола, они не направятся обратно на улицу с ее верблюдами, пылью, лошадьми, криками торговцев. Я знаю это. Они повернутся, словно непреднамеренно, в направлении зеркала. Она и этот ее монах. Милые дамы, будьте свидетелями...

— Я могу позволить себе купить ваши услуги,— сказала она, протягивая руку к мягкому кожаному мешку, лежавшему на кафельном полу возле ее стула.

— Вы торопите события,— отозвался он.— Сначала я должен понять, чего именно вы от меня хотите.

Она пронзила его своими синими глазами, и он почувствовал знакомый холодок близости смерти.

— Вы убийца,— просто сказала она.— И убьете любого, если цена вас устроит. Так мне сказали.