Ленинградская зима, стр. 11
— Вчера вечером позвонила по телефону работница мастерских и сообщила, что у них пропал заведующий. Я проверил: он еще недели три назад сказал, что едет в Гатчину за дочерью, и не вернулся, — закончил Грушко свой короткий рассказ.
— А может, он там заболел? — спросил Макаров.
Грушко поднял в недоумении свои крутые борцовские плечи.
— Подождите, — сказал Куприн. — В Красной Армии он служил?
— Сперва он был офицером в царской, — ответил Грушко, заглядывая в дело. — Потом в Красной, потом — у Деникина, а потом — уклонение от службы уже снова в Красной. Пестрая картинка…
— Какую проверку провели мы? — спросил Куприн.
— Слабую, — тихо ответил Грушко.
— Я прошу у вас не оценку, а точно, что было сделано, — густые черные брови Куприна сошлись в одну линию.
— Опросили его непосредственное начальство, поспрошали сослуживцев, все дали отличную характеристику. Вот и вся проверка.
— Вот это и есть копать поверху, — сказал Куприн. — Очень полезно, что мы наткнулись на этот пример. Надо срочно послать в Гатчину человека.
— А если Бруно там нет? — спросил Макаров.
— А если он там? — перебивая, ответил Куприн. — Решение принято. Что у вас, Грушко?
— Хочу напомнить еще об одном человеке. Помните дело о пожаре на новом корабле? Там свидетелем проходил некто Давыдченко.
— Хорошо помню — мы локти кусали, что не смогли его судить, — сказал Стрельцов.
— Давыдченко живет тоже в Гатчине. Я до сих пор уверен, что вся техника для поджога тогда хранилась у него, — сказал Грушко.
О дружбе майора Грушко и майора Потапова знают на всех этажах управления. Нельзя без улыбки смотреть на них, когда они рядом: великан Грушко и щуплый Потапов с сильными очками на носу, не дотянувшийся даже до плеча своего друга. Они дружат семьями, хотя живут в разных концах города, пойти в гости друг к другу так у них и называется — произвести замер города с юга на север или наоборот, в зависимости от того, кто к кому шел.
Поздней ночью они вышли из управления и стояли у подъезда на безлюдном Литейном проспекте.
— Ты меня предложил? — спросил Потапов.
— Макаров.
— Спешка с семьями из-за этого?
— Сам распорядился.
— Хорошо, что наши будут вместе.
— Не верю, что Бруно там, ты скоро вернешься.
— Что дома скажем?
— Служба, что ж еще…
— А проводить нельзя?
— Когда же? В девять к Стрельцову. Грузовики — в десять.
В бездонном темном небе послышался гул невидимого самолета, оба невольно посмотрели вверх, туда, где нес свою ночную вахту наш истребитель. Грушко положил тяжелую руку на плечо друга:
— До утра. Ольге привет.
— Наде…
И они пошли — каждый в свою сторону — и еще долго слышали шаги друг друга…
Образовался какой-то быт: живу в гостинице «Астория», в самом дешевом номере — главный бухгалтер Московского радио может спать спокойно. Езжу с оказиями на фронт, но толком ничего не вижу и не понимаю, что там происходит. Военные, с которыми приходится говорить, — одни темнят, другие сами ничего не знают, третьи паникуют, четвертые грозятся в недалеком будущем разгромить врага. Поди разберись во всем этом…
Ежедневно диктую в Москву радиокорреспонденции о боевой готовности Ленинграда, о доблестном труде ленинградцев и о ратной доблести защитников города. Но все это правда — атмосфера, в которой живет, трудится и воюет город Ленина, очень бодрая. Ни тени паники. Смотришь на Невский и диву даешься — бурлит, как в мирное время. Только военных больше в толпе.
Гостиница полна эвакуированными из Прибалтики, но долго они здесь не задерживаются, их отправляют дальше, в глубь страны. На днях в кафе «Астория» ко мне привязался пьяный эстонец, все спрашивал у меня с надрывом: «Скажите мне, дураку, зачем я уехал из своего родного Таллинна?»
В Ленинграде появились московские писатели Светлов и Славин. Они чудом прорвались сюда на автомашине — на какой-то заграничной, большой, черного цвета. Все мы ахали, изумлялись, как ловко они сумели проскочить в Ленинград. Какой молодец их шофер Хаскин — парень с шалыми глазами.
И вдруг Светлов сказал:
— Как вам не стыдно, задумайтесь, о чем вы говорите, опомнитесь, милые! Страшная суть происходящего не в том, что мы проскочили, а в том, что мы — советские люди — вынуждены проскакивать в свой город Ленина. Задумайтесь, ребятки, над этим. И тогда вы поймете, что мы со своим авто пережили не героический эпизод, а прямо дикий, пронзительный позор! Понимаете? Позор! Наш доблестный Хаскин перенес этот позор, находясь в наиболее активной позиции, ибо он вертел баранку. А мы со Славиным от обычного груза отличались тем, что на наших спинах не было надписи «Нетто», что, как известно, означает вес без упаковки. Вот так-то, дорогие мои…
Пора, пора серьезно задуматься о войне, о своем месте в ней и о своей ответственности. Ведь прошло уже целых два месяца войны…
Глава шестая
Чернышев Николай Петрович. Беспартийный. Одинокий. Родился 2 сентября 1905 года в городе Пскове, в семье железнодорожника-мостостроителя. Жил в Пскове до 1924 года, когда отца перевели на южную дорогу. Семья поселилась в Харькове. Отец в этом же году умер от тифа. Николаю пришлось бросить школу и поступить на авиационный завод. Работал токарем. В 1927 году в результате аварии в цехе получил инвалидность (потерял три пальца правой руки). Затем до 1929 года работал на том же заводе заместителем заведующего Домом культуры. С 1929 по 1935 год — заместитель директора парка культуры и отдыха в Харькове. С 1935 по 1940 год — агент по снабжению Военторга. Вольнонаемный, место службы — город Витебск. С 1940 года в составе особой группы Военторга работает по обслуживанию частей Красной Армии, вступивших в Прибалтику. В связи с войной — эвакуация. Потерял свою колонну, самостоятельно добрался до Ленинграда, ищет работу.
Сначала переход Чепцова через фронт был назначен на 15 сентября, но стало известно, что решающее наступление на Ленинград начнется раньше, в первой декаде сентября. Аксель был заинтересован, чтобы его человек оказался в городе до наступления, и Чепцов отправился через фронт в день своего рождения, шестою сентября. Он должен пробыть в Ленинграде недолго. Ему приказано ознакомиться с обстановкой в городе, провести разные эксперименты первичного внедрения, выборочно проверить агентуру и вернуться.
Чепцову исполнилось тридцать девять лет. Это был низкорослый крепыш на коротких толстых ногах, его крупная, наголо бритая голова казалась вросшей в плечи. О его лице в служебной карточке написано «без особых примет», и это подчеркнуто — такие лица в разведке ценятся.
В 1917 году отец вывез пятнадцатилетнего Никиту за границу. Мать умерла за год до революции. Отец умер в Германии в 1932 году, оставив сыну обувную фабрику. Тридцатилетний Никита Чепцов не пожелал возиться с кожами и вечно недовольными рабочими и продал фабрику. Деньги улетучились быстро. Помогли приятели, которые обещали ему счастливое грядущее. Однажды в Мюнхене, в пивной, друзья показали ему своего вождя Адольфа Гитлера — смешного человека совсем не немецкого вида. Но наступило время, когда этот человек стал рейхсканцлером Германии, а друзья Чепцова заняли очень высокие посты. Но они его не забыли, и вскоре Чепцов уже носил форму штурмовика, а позднее — черный китель гестаповца, — ему была поручена проверка и чистка живущей в Германии русской эмиграции. Потом его перевели в абвер. Год назад его посылали в Прибалтику, где он действовал как один из организаторов репатриации прибалтийских немцев на родину, но главной его обязанностью была вербовка среди русской эмиграции агентов для абвера и для гестапо. Сразу после возвращения из Риги он был причислен к особой группе, занимающейся Россией, а отсюда попал к Акселю.