Бамбук в снегу (сборник), стр. 1

Кира Буренина

Бамбук в снегу

Москва

Когда с нами случается беда, мы сами не догадываемся, какой скрыт в нас огромный резерв сил, чтобы справиться с ней. Тогда мы неожиданно для себя находим в себе запас прочности, удивительную стойкость духа и, пожалуй, самое главное – не теряем надежды.

Когда у меня диагностировали заболевание позвоночника, я сначала не осознала масштаба катастрофы. А потом, превозмогая такую боль, о существовании которой даже не догадывалась, смогла жить, работать, выпускать журналы, писать книгу. Боль не отпускала меня ни днем, ни ночью и с каждой неделей становилась все более свирепой. «Как ты можешь быть такой спокойной?» – удивлялись друзья. Ведь я не могла ни лежать, ни сидеть, ходила, прихрамывая на левую ногу. Я и сама не знала, из каких источников мой организм черпает силы. В китайской символике, очень близкой мне, есть образ стойкости – бамбук в снегу. И вот я, как незамерзающий крепкий бамбук, смогла противостоять всем трудностям. В то время я делала записи в тетради, которую потом назвала «дневником боли». Перелистывая сегодня его страницы, я удивляюсь, сколько неожиданно мудрого и сложного я сумела написать, словно моей рукой водил кто-то другой.

Итак, все начиналось с балета, двадцать девятого сентября. Почему такая точность, допытывались врачи позднее, когда писали очередной эпикриз. Да потому, что двадцать девятого сентября я отправилась в Большой театр на «Дон Кихота». Пока собиралась, почувствовала странное неудобство в спине, но не обратила на него никакого внимания. Да мало ли, так было и раньше, поболит – и перестанет.

Сидя в первом ряду партера, наслаждаясь балетом, я вдруг зафиксировала странное чувство, будто левая нога онемела, а поясницу прострелила боль. Прямо во время театрального действия. В антракте я встала, походила по фойе, списывая свои неприятные ощущения на неудобное кресло или какую-либо другую случайность. Но боль не проходила. Когда я вернулась домой, странное непривычное для меня чувство неудобства только усилилось. Так началась моя одиссея.

На следующий день я попросила маму сделать укол, надеялась, что на этом все и закончится. Уже не раз боль давала о себе знать. Спасительный укол или таблетка от боли, как правило, помогали. Но не в этот раз. Боль не уходила, напротив, она только усиливалась. В середине ночи я вынуждена была встать, чтобы «расходить» левую ногу, в которую, как казалось, били электрические разряды. Почему в те дни мне не пришло в голову поехать к врачу, сделать снимок на компьютерном томографе? Вернее, мысль такая была, но в моей поликлинике – ЦЭЛТе (Центре литотрипсии и эндохирургии), куда я прикреплена по медицинской страховке, аппарат не работал, а обратиться в другую… Времени нет, сил нет, информации нет. В тот момент мы начали задумываться над запуском нового журнала, не побоюсь сказать, журнала, о котором я мечтала.

Генеральный директор звонко шлепнул по столешнице толстой тетрадью журнала «Караван историй» и поинтересовался у меня: «Хочешь заняться похожим проектом?» У меня просто «в зобу дыханье сперло». Забыв обо всем, я вцепилась в это предложение. Биографии, мемуары, герои прошлых лет – как же это замечательно, крутилось у меня в голове, ведь это же мое самое любимое-прелюбимое. Дома полки забиты мемуарной литературой, я страстная поклонница музыки, театра и кино, мне самой есть что сказать со страниц журнала. Итак, мой путь боли совпал практически с запуском и выходом в свет журнала «Имена».

В докризисное время журнал был глянцевым, на хорошей бумаге, но самое главное – с большими возможностями выбора персон, жанров и так далее. Моя потребность в эстетике удовлетворялась полностью. Запуск пилотного выпуска, так называемого dummy – экземпляра для тестирования и маркетингового исследования – был назначен на декабрь. На рынке уже благополучно существовали «Караван историй» и «Биография».

Сегодня журнал «Имена» другой. По мне – даже читать не хочется. Жаль, что сразу после запуска «Имен» появившиеся конкурентные журналы Story и «Интервью» теперь процветают, в то время как «Имена» находится в отчаянной стагнации.

Тогда, мучимая болью, я участвовала в огромном количестве совещаний, посвященных журналу. Нашелся отличный ответственный редактор Олег, профессионал, писатель, выпустивший уже несколько прекрасных книг, который, по сути, взял на себя содержательную часть первого номера. Я же, обколотая обезболивающими, набивала в позе лежа материал о своем любимом Моцарте, об артисте Леониде Быкове, о группе АББА то, что должно было войти в первый номер.

Утром и вечером водитель курсировал между моим домом и издательским домом – мне привозили на правку развороты «Лизы», «Лизы. Гороскоп». Наша сегодняшняя издательская электронная система весьма облегчила нашу жизнь, когда прямо на экране ты видишь весь процесс работы над номером или можешь внедриться в любую верстку, прочитать любой материал с домашнего компьютера. Тогда этот прогрессивный метод был только на стадии идеи.

Вопреки расхожему штампу, работа в журнале – не то, что показывают в фильмах типа «Глянец» и не то, о чем пишут западные женские романы. Еженедельники – конвейер, ежемесячники – тоже конвейер. Или затяжной прыжок с парашютом с большой высоты.

В журнал «Лиза» я попала почти по фильму «Три толстяка». Меня как куклу наследника Тутти неожиданно «внесли» в редакцию. Конечно, там мне были не рады. Сегодня из старого коллектива в редакции работают три человека. Собственно, тогда передо мной стояла задача обновить коллектив, поспособствовать «омоложению» журнала. Скажу я вам, тот период был непростой. Я пережила бойкоты, момент, когда перед моим носом захлопнули дверь, письма с клеветой руководству. Но, так или иначе, я распрощалась с теми, кто, по моему мнению, не вписывался в концепцию редакции, и стала набирать новых людей. Не скажу, что все они сегодня со мной. И память об ушедших не всегда светла. Мне иногда кажется, что я стою на бессменной вахте, держу штурвал и веду корабль сквозь бурные воды. Штурвал так и норовит выскочить из рук, поэтому приходится прилагать много сил, чтобы его удержать.

Итак, возвращаясь к моей физической кондиции. Я уже знала, что дела мои плохи. Двенадцатого октября (опять точная дата, просто это следующий день после моего дня рождения) я все же собралась и поехала делать снимок МРТ в дальней клинике, найденной нашей страховой компанией. Диагноз был пугающим – межпозвонковая грыжа поясничного отдела с защемлением нерва. Показания – оперативное вмешательство.

В результате этого заболевания ежегодно из двадцати пяти миллионов, обратившихся в больницы, сто тысяч человек становятся инвалидами. Например, в высокообеспеченной Швеции, где население 8,4 миллиона человек, по причине заболеваний спины инвалидность получают тринадцать тысяч человек. Это настоящее стихийное бедствие для страны, сравнимое с крупнейшими катастрофами.

Я была обескуражена. Статистика, рассказы знакомых о тетях, дядях, дальних родственниках, которые после операции на позвоночнике становились обездвиженными, звучали со всех сторон. Перед глазами вставали мрачные перспективы – как я не встаю после операции и вынуждена передвигаться в кресле-коляске. Моя карьера, мои планы – все в пропасть, жизнь на грани нищеты, ведь у меня никогда не получалось «откладывать на черный день». Что может разжать челюсти боли? Что может освободить зажатый нерв – такой вопрос я задала нашему семейному врачу-невропатологу. Ответ – блокады в область позвоночника, физиотерапия.

Я и не предполагала, что у меня есть такая сила воли. Не подозревала, что могу быть непринужденной, деловой, спокойной, когда металлические вставки специального корсета, который полагалось носить постоянно, впиваются под ребра до черных синяков. Несмотря на боль в позвоночнике, все равно нужно было работать. Таблеток становилось все больше, стала развиваться нейропатия – явление, когда нервные клетки перерождаются и посылают сигналы боли в мозг вне зависимости от того, существует ли боль в реальности или нет. Невропатолог прописал антидепрессанты, чтобы бороться не с самой болью, а с болевым синдромом.