Полет сокола, стр. 21

– Вы были очень любезны, синьора, – сказал я, – и доставили мне огромное удовольствие. Я не могу больше злоупотреблять вашим драгоценным временем.

– А я вашим, – сказала она. – Приходите еще. Как, вы сказали, вас зовут?

– Фаббио, – напомнил я. – Армино Фаббио.

– Я уверена, что они очень рады иметь такого сотрудника, – сказала она. – Надеюсь, синьор Фосси скоро выздоровеет. Пожалуйста, передайте ему от меня привет. И синьорине Катти.

Она уже направилась к двери. Телефонный звонок спугнул волшебство.

Следом за синьорой Бутали я прошел через площадку и стал спускаться по лестнице. Наверное, она устроила спальню в той комнате, которую мы оставляли для гостей. Она выходила на юго-восток, на виа деи Соньи и задние фасады старых монастырских зданий, где теперь помещается городская больница.

– Еще раз благодарю вас, синьора, – сказал я.

Она ответила любезной, но чисто машинальной улыбкой.

– Не стоит благодарности. Мне нравится играть для тех, кто любит музыку.

Когда мы спустились в холл, синьора взяла книги со стула, из чего следовало заключить, что она отнесет их наверх.

– Они наверняка вас заинтересуют, – заметил я. – Конечно, если вы читаете по-немецки.

– Я не читаю, – ограничилась она коротким ответом.

У меня не было предлога для дальнейшей задержки. Я был посторонним, она и так уделила мне слишком много времени. Дом, мой дом был столь же равнодушен ко мне. Я улыбнулся, склонился над протянутой мне рукой и вышел.

Дверь закрылась. По выложенной плитами дорожке я дошел до садовой калитки и вышел на улицу. Ковылявшая вдали сутулая старуха, мелькнувшая за углом сутана священника, обнюхивающая стену собака, даже яркий день – все это принадлежало современности, принадлежало тому Руффано, который не был моим.

Англичане говорят, что надо убивать двух птиц одним камнем. С тем же успехом я мог бы совместить второго из явившихся мне призраков с первым.

Вместо того чтобы сразу вернуться в библиотеку, я стал спускаться с холма к часовне Оньиссанти. С косоглазым сапожником следовало встретиться на его территории. Еще не дойдя до угла улицы, я увидел, что там собралась небольшая толпа. Люди высовывались из окон, и среди них угрюмый страж часовни. Почти у самой лестницы стояла машина. Полицейская машина. В нее сажали мужчину и женщину. Я отступил в сторону и дождался пока она не развернулась и не уехала. Шумная толпа закрывала от меня машину и тех, кто в ней сидел. Вскоре толпа немного рассеялась, но люди продолжали что-то обсуждать и оживленно жестикулировать. Я обратился к круглоглазой женщине с плачущим ребенком на руках.

– Кого-то арестовали? – спросил я.

Она с готовностью повернулась ко мне, как и все женщины в толпе, горя желанием поделиться с прохожим имеющейся у нее информацией.

– Это синьор Джиджи и его сестра, – сказала она. – Нет, их, слава Богу, не арестовали, но полицейские все равно приехали за ними, чтобы опознать труп. Говорят, это труп той женщины, которую убили в Риме, это было в газетах, и, может, это труп их постоялицы, так они говорят, женщины, которая жила у них несколько месяцев. Она выпивала и исчезла два дня назад, ничего никому не сказав, и теперь они гадают, и полиция гадает, и весь квартал гадает, не она ли это самая, не бедная ли Марта Зампини?

Женщина все еще говорила, ребенок все еще плакал, когда я отвернулся и с сильно бьющимся сердцем пошел обратно по улице.

Глава 8

На пьяцца делла Вита я купил газету и, остановившись под колоннадой, стал лихорадочно ее перелистывать. Про убийство ни слова. Видимо, полиция изучала информацию о пропавших в провинции и теперь вызвала брата и сестру Джиджи в Рим для опознания тела. Возможно, и нет. Возможно, римская полиция выслала для опознания что-нибудь из одежды… шали, корзины. Наверное, этого вполне достаточно.

А что дальше? Где разгадка преступления? Причина ограбления? Полиция никогда не узнает, что вскоре после полуночи некто вложил в руку жертвы купюру достоинством в десять тысяч лир. Деньги истрачены, они успели перейти от вора и убийцы в десятки рук. Вора и убийцу никогда не поймают. Как и того, кто вложил деньги в руку убитой. Оба они должны нести бремя вины.

Когда я вернулся в библиотеку, секретарша и другие сотрудники уже давно вернулись с перерыва. Было около трех часов. Все уставились на меня, будто знали, что я побывал в часовне Оньиссанти и с какой целью.

Как ни в чем не бывало я подошел к книжным полкам и занялся разборкой немецких книг, хоть и без прежнего интереса. Лицо покойной Марты, за последние три дня отступившее в тень, вновь стояло передо мной. Сомнений не оставалось. Но мучила меня не та Марта, которую я знал в прошлом, а лежащая как груда тряпья пьяная старуха, какой она стала. Откуда этот кислый, затхлый запах? Марта… такая опрятная, чистоплотная, вечно что-то стиравшая, гладившая, складывавшая чистое белье, прибиравшая в платяных шкафах? Ответить на мой вопрос могли только двое – сапожник и его сестра.

Конечно, они все знают. Они могли бы во всех отвратительных подробностях, год за годом пересказать мне историю ее падения.

Разумеется, то была наша вина. Моей матери и моя. Мы могли бы написать ей из Турина. Я мог бы написать. Навести справки. А потом из своего генуэзского агентства позвонить в Руффано и попросить предоставить информацию. Я этого не сделал. Прошло двадцать лет. И с каждым годом Марта опускалась все ниже.

Около четырех зазвонил телефон. К аппарату подошла синьорина Катти.

Несколько секунд звучал ее медоточивый голос, затем она положила трубку.

– Синьору Фосси все еще нездоровится, – отчеканила она, обращаясь к нам. – Сегодня его не будет. Он просил нас оставаться на работе до семи часов.

Тони тут же заявил протест:

– Сегодня суббота. По субботам синьор Фосси отпускает нас в шесть.

– Возможно, – возразила секретарша, – но только тогда, когда он сам здесь. Сегодня это не так. В эту минуту синьор Фосси лежит в постели.

Она снова склонилась над своим гроссбухом, а Тони с наигранным состраданием приложил руки к груди.

– Когда мужчине за сорок, ему следует поумерить аппетит к плотским утехам.

– Когда мужчине под двадцать три, – заметила секретарша, – ему следует хоть немного уважать старших по должности.

Слух у нее был острее, чем я предполагал, сообразительность, видимо, тоже. Каждый из нас четверых вернулся к своим делам, и все мы искренне удивились, когда около семи часов в библиотеку вошла виновница недомогания синьора Фосси. Красный костюм был ей очень к лицу. В ушах поблескивали золотые сережки. На плечи было накинуто темное пальто. Небрежно кивнув секретарше и даже взглядом не удостоив двух младших сотрудников, Карла Распа через всю комнату направилась прямо ко мне.

– Привет, – сказала она.

– Привет, – ответил я.

– Как дела?

– Дела отлично.

– Работой довольны?

– После туристов сойдет для разнообразия.

– Так я и думала. Нельзя иметь все сразу. – Что-то тихонько напевая, она подняла глаза на книжные полки. Склонившаяся над столом секретарша словно превратилась в алебастровую статую. – Что вы делаете сегодня вечером? – спросила меня Карла Распа.

– Что делаю?

– Именно об этом я и спросила.

Ее глаза – две горькие миндалины – оценивающим взглядом окинули мою особу. Я пытался вспомнить, кто же: не то птица, не то рептилия пожирает самца после акта любви. И вспомнил – богомол.

– У меня встреча с двумя студентами из пансиона, в котором я остановился, – быстро нашелся я. – Мы вместе перекусим, а потом пойдем в кино.

– Что это за пансион?

– Пансион синьоры Сильвани, – после некоторого колебания ответил я.

– На виа Сан Микеле, двадцать четыре? Так мы же соседи.

– Похоже, что так.

Она улыбнулась. По ее улыбке можно было подумать, что мы ведем какую-то конспиративную игру.

– Удобно устроились? – спросила она.

– Очень удобно. Студенты – славные ребята. Все с факультета экономики и коммерции.