Месть в коричневой бумаге, стр. 22

– Я все время хочу сказать, что люблю тебя, милый. Наверно, для собственного успокоения. В любом случае ты мне чертовски нравишься.

– Взаимно. Такое остаточное ощущение подтверждает, что все было правильно.

Встав на колени, она натянула на нас простыню с покрывалом, расправила, подоткнула, разгладила, снова свернулась, вздрогнула, кулаками и лбом уткнулась мне в грудь, колени сложила на животе. Ее щека покоилась у меня на плече, другой рукой я ее обнимал, положив ладонь на спину, а пальцы под расслабленную и тяжелую грудную клетку.

Балансируя на грани сна, думал об этом остаточном ощущении, пытаясь объяснить его самому себе. Если у норки, овцебыка, шимпанзе, человека на протяжении энного количества минут продолжается соответствующее раздражение соответствующих участков плоти, нервные окончания включают взрывной механизм гландулярно-мышечного наслаждения. А потом возникает не больше желания дотрагиваться до эрогенных зон, чем трясти перед носом перечницу, вызывающую облегчающее чихание.

Наверное, у каждого мужчины и у каждой женщины в чувственно-сексуально-эмоциональной области есть изъяны, слабости, трудности, особые картины нейронной и эмоциональной памяти, предрассудки, и в случае несовпадения этих сложных субъективных структур можно ждать только слабого взрыва. Но возможно, таинственное совпадение порождает в древних, темных, глубоко спрятанных закоулках мозга наслаждение посильнее и послаще, проникающее в тайные отгороженные камеры сердца. Тогда одновременно происходящее в чреслах – только прелюдия, а потом возникает остаточное ощущение любви и удовлетворения, которое знаменует гораздо более важный экстаз в мозгу и в сердце.

Издалека донесся ее голос, эхом раскатился по комнате, не дав мне провалиться в сон.

– ..говорят, мошки женского пола подают сигнал к спариванию. Господи, я не хлопаю глазами, не кручу задом, не облизываю губы. А пациенты ко мне так и липнут. И разносчик из химчистки. И мистер Том Пайк прошлой весной.

– Пайк?

– Когда его жена пару дней оставалась в больнице, проглотив упаковку снотворного. Это было в кабинете, пока он ждал возвращения доктора Шермана из реанимации. Понимаешь, тут не было никакой грубости. Том Пайк – мужчина со вкусом и очень осторожный. Мне его было чертовски жалко, и я жутко его уважала за отношение ко всей суматохе с Морин… Едва не связалась с ним, просто из жалости.

– Когда это было?

– По-моему, в марте. А может, в апреле. Одно знаю: он был бы очень осторожным, предусмотрительным, все держал бы в секрете, не стал бы кричать на всех углах о своей подружке-медсестричке. По-моему, было бы хорошо, ведь тогда я и с Риком бы не связалась.

– Думаешь, он подыскал другую?

– Можно сказать, надеюсь. Пусть нашел бы себе милую, славную, любящую девчонку. Но кто знает? Мистеру Пайку каким-то образом обо всех все известно, а про него никто ничего особенного так и не выяснил. Может, сейчас ему даже еще важней обзавестись подругой, после смерти миссис Трескотт.

– Почему?

– Ну, их теперь всего трое, а младшая сестра Морин просто жутко в него влюблена, и никто его по-настоящему не упрекнет за очень долгие тайные взгляды в ее сторону. Был бы самый чудовищный треугольник, страшней не придумаешь. – Она зевнула и вздохнула. – Спокойной ночи, милый.

Я снова почти заснул, остановился на самом краю. Стал понемногу острее осознавать каждое касание плоти. Девушка стала столь сладостной и роскошной, что тело ее каким-то колдовским образом обрело чувственную бесконечность, как бы вообще не ограничиваясь, а тайно продолжаясь. Я все сильнее чувствовал неподвижное соприкосновение наших тел, медленное биение сердец, пульсацию крови, дыхание четырех легких, которое смешивалось в уютной постели, невероятную сложность клеток, питательных веществ, преобразующейся энергии, теплового баланса, секреции. Гадал, спит ли она, но при первой же пробной и вкрадчивой ласке она быстро и глубоко вздохнула, выгнулась, вытянулась, промурлыкала в знак согласия и радостного предчувствия.

Тела уже знали ритм и температуру друг друга. Мелькали фрагменты, как виды в ночи из окна проходящего поезда. Продолжительный шорох скользящей по телу ладони. Глубоко-глубоко медленно хлюпает густой сладкий сок, соски напряглись, бедра колышутся, плоть аритмично соприкасается, обретает иной темп, проникновение длится все дольше, и дольше, и дольше, возбуждение, трепет, последнее нарастающее биение в самой что ни на есть глубине, она изворачивается, открывается рот, горячеет дыхание, бьется язык, легкий стук зубов о зубы, ладони охватывают упругие ягодицы, она глубоко дышит, шепчет, выдыхая мне в губы: “Люблю тебя, люблю, люблю”. Открывается что-то еще, затягивает, увлекает, настойчивее и призывнее, она хрипит в агонии, требует, чтобы я безжалостно шел вперед, бился, прокладывал путь. Медленное восхождение к вершине. Долгий спуск. Сердца стараются выскочить из груди. Никак не отдышаться после долгой пробежки. Падаешь на цветущий луг, в высокую траву, в клевер. По-прежнему слившись, проваливаешься в сон, погружаешься в сон, чувствуя в глубине последние редкие, мягкие, слабые спазмы, словно сжимается маленькая ладошка, когда мозг видит сны.

***

Утром я лежал и смотрел, как она одевается, зная, что мне скоро тоже придется вставать; Вид у нее был такой хмуро-задумчивый, что я полюбопытствовал, не одолел ли ее снова синдром гнусной личности.

– С тобой не было ничего подобного, Тревис, – объявила она, сунув руки в рукава белого платья, – потому что ты – нечто вроде фантастического любовника.

– Большое спасибо.

– То есть ты понимаешь, никаких гадких штучек. Подошла, повернулась, чтобы я застегнул “молнию”. Я сел и, прежде чем застегнуть, поцеловал спину, дюйма на два выше застежки лифчика.

– Видишь? – сказала она.

– Что вижу?

– Ну, просто очень мило. Я в тебя вроде как влюблена. А когда мы это делали в первый раз, не была, и поэтому вышло не очень, а потом ты мне больше понравился, и все стало совсем по-другому. Поэтому у меня новая философия насчет случайной постели.

– Расскажи, пожалуйста, – попросил я, застегнув “молнию” и шлепнув ее по заду.

Она отошла, обернулась, расправила белое платье, разгладила на бедрах.

– Она еще не устоялась. Одни кусочки. Буду думать, будто веснушчатым больше радости выпадает. И к чертям все нытье, рев и скрежет зубовный насчет Рика Холтона, адвоката. А если обнаружу, что мне попросту нравится заниматься любовью с мужчиной, в которого можно влюбиться.., что ж, бывают проблемы намного хуже. Милый! Ты собираешься встать и отвезти меня домой? Время все идет, идет и идет.

***

И я отвез ее домой. Конец короткому роману. Весь его можно обклеить ошибочными ярлыками. Приключение на одну ночь. Случайно подцепленная девчонка. Приятное развлечение путешествующего мужчины. Черт возьми, Чарли, ты даже не представляешь, какие бывают медсестры.

Может быть, только искательницы приключений не кажутся тривиальными и дешевыми, действуя на свой страх и риск.

Мне казалось, будто я, погрузившись в размышления, упаковывал вещи, чтобы убраться отсюда и вернуться в Лодердейл. Но оказалось, что ничего не уложено. Я лежал на кровати поверх покрывала, сбросив туфли, глубоко дыша. А потом сообразил, что уже субботний вечер, восемь часов и мне хочется быстренько выпить и съесть пару фунтов филейной вырезки.

Глава 9

В обеденном зале с гавайским названием “Луау” в “Воини-Лодж” я часов в девять съел, правда, не двухфунтовый, но в меру недожаренный бифштекс – после долгого душа, бритья и двух медленно выпитых порций “Плимута” со льдом.

Я пребывал в старом состоянии колеблющегося баланса противоположных эмоций. Дурацкое мужское удовлетворение и самодовольство после многократного бурного звучного кувыркания с горячей партнершей, которая засвидетельствовала свое одобрение отзывчивым трепетом и глухими гортанными вздохами. Удовлетворение заключается в опустошающей легкости и расслаблении, в осязаемой памяти о податливом теле, временно запечатленной на соприкасавшихся поверхностях рук и губ. Другая половина – уплывающая, ускользающая грусть после соития. Возможно, ее порождает постоянная глубоко затаившаяся жажда близости, облегчающая хорошо всем известное одиночество души. Всего на несколько моментов эта жажда почти утоляется, тесно слившиеся тела как бы символизируют гораздо более настоятельную потребность покончить с полным одиночеством. Но все кончено, и иллюзия исчезает, в смятой постели вновь два чужака, в сущности, несмотря на самые любовные объятия, незнакомые, словно два пассажира, сидящие рядом в автобусе, которые случайно купили билеты в одном направлении. Может быть, поэтому к послевкусию удовольствия всегда примешивается печаль, ибо ты опять, как прежде, обрел доказательство, что летучая близость только подчеркивает полную разъединенность людей, и какое-то время осознаешь это с огорчительной очевидностью. Мы удовлетворяем потребности друг друга и никак не способны понять, насколько искренни в своей готовности и насколько она представляет поток оправданий, которые чресла столь ярко отбрасывают на центральный экран сознания.