Бледно-серая шкура виновного, стр. 43

— Улики уничтожены, — объявил он с широкой улыбкой и громким вздохом.

— Санто лезет все выше.

— Пускай наслаждается восхождением на здоровье. Пускай пригласит за компанию кое-кого из приятелей.

Я отдал ему свою треть квитанции, которую он тщательно спрятал в кармашек бумажника.

— Ну, до завтра, — попрощался Мейер. — Приеду в Броуард-Бич, найду местечко под названием «Аннекс», в семь буду сидеть в баре в ожидании голубка. Правильно?

— Изображая из себя важного и ловкого мошенника. Правильно.

— Не желаешь спросить, что я организовал, когда приехал обедать? Тебя это не интересует?

— Теперь интересует. Теперь ясно, что это наверняка интересно.

— Представь такую сцену. Мистер Ла Франс спешит к администраторской стойке в отеле. У него склеенная из трех частей квитанция. Он запыхался. Так?

— Руки трясутся. Не может дождаться, когда Гарри вручит ему деньги, — добавил я.

— Гарри берет квитанцию, но возвращается не с большим коричневым конвертом, а с маленьким белым. Размером с поздравительную открытку. Я все это устроил, приехав обедать, чтобы получить квитанцию, которую ты подменил, разорвал на три части и одну всучил ему.

— Мейер, ты что, не знаешь, с кем разговариваешь? Это все мне известно.

— Заткнись. Дай насладиться. Тут он спрашивает у Гарри, где коричневый конверт? Где деньги? А Гарри отвечает, что другой приятель забрал их через десять минут после вручения. Да, мистер Ла Франс, у него были три части, склеенные. Он просил не напоминать о проигранном вами пари. Знаю, мистер Ла Франс, эта квитанция тоже разорвана на три части, только это квитанция не на деньги. Это квитанция вот на этот конверт.

— И тут, — подхватил я, — ошеломленный, разъяренный и потрясенный мистер Ла Франс падает в вестибюле в кресло и вскрывает белый конверт. Давай, Мейер! Что написано на открытке?

— Не спеши. На лицевой стороне напечатано: «Поздравления от коллег по работе». Открываешь ее, а внутри сказано: «Ты этого достоин больше любого другого».

— Весьма злая шутка, Мейер.

— А подпись! Это лучше всего.

— Что ты сделал? Подделал мою?

— Не совсем. Он видел твое судно. Он знает название. В открытке он обнаружит пять игральных карт, которые я вытащил из колоды, а остальные выбросил. Пятерка, шестерка, семерка и восьмерка червей. И трефовый король. Правильно? Лопнувший флеш? [36]

Я с восхищением посмотрел на него:

— Высший класс, Мейер. У тебя просто инстинкт на такие дела.

— На самом деле ничего особенного. Просто врожденный хороший вкус, творческое мышление, высокий интеллект. Вот это отличная подпись, когда надо кому-нибудь намекнуть, кто именно оказал ему добрую услугу.

Глава 14

В девять вечера из офиса шерифа Банни Баргуна пришло сообщение, что он может со мной повидаться.

Его старший помощник Том Уиндхорн, как раньше, сидел на том же стуле у стены. Было видно, что у обоих выдался очень тяжелый день.

— Как я понял из разговоров в приемной, его еще не взяли. Но напали хоть на какой-нибудь след, шериф?

— Результаты не сильно меня вдохновляют, мистер. И от бесконечных воплей каждой газеты, каждой теле — и радиостанции о помощнике шерифа округа Шавана, который оказался мерзавцем, радости никакой. И междугородные звонки Монаха Хаззарда, который уверяет, что я свихнулся ко всем чертям, тоже не помогают. Только когда я ему рассказал о машине номер три, он немножко притих.

— Где она? Я слышал, ее обнаружили.

— Обнаружили, прямо перед заходом солнца. Патрульный вертолет приметил ее в дальнем юго-западном уголке округа, в болоте. Ушла в трясину по крылья. Парни отправились посмотреть и позвонили мне. Там вдоль берега озера разбросаны небольшие усадьбы. Они проверяли дороги и услыхали, как в одном доме кто-то кричит. Чета пенсионеров, связанные, перепуганные, обезумевшие, как вспугнутые совы. Получается, Фредди подъехал и вежливо постучался, днем, в два часа с небольшим. Попросил разрешения войти. Объяснил, будто поступил сигнал насчет нарушения законов о рыбной ловле и охоте. Дал обоим по голове, связал, рты заткнул кляпами из посудного полотенца. Ребята говорят, старик крупный, высокий, так что его одежда как раз впору Фредди. Бросил там форму, надел лучший костюм старика, набил сумку другой одеждой и туалетными принадлежностями, прихватил деньги, какие были, долларов тридцать — сорок, и уехал в полицейской машине. Вернулся пешком, сел в их фургон «плимут» двухлетней давности. Извинился за свое поведение. Похоже, действительно чувствовал себя виноватым. Старик через какое-то время вытолкнул языком изо рта полотенце. Услыхал, как ребята едут по дороге, и начал орать. Мы разослали описание машины и одежды. Оттуда двадцать миль до междуштатной автострады. Если как следует поднажмет, может пересечь границу Джорджии, прежде чем мы подоспеем.

— Как только они успокоятся, — вставил Том, — может, не выдвинут обвинение, если мы им вернем барахло, возместим все порушенное и пропавшее да любезно поговорим.

— Кажется, можно реконструировать случай с Бэнноном, — добавил шериф. — Я бы сказал, Фредди заметил его голосующим на дороге, сообщил, что собственность конфискована, что жена от него ушла, может быть, предложил отвезти назад в город, а Бэннон попросту не поверил и захотел убедиться, так что Фредди повез его домой по его настоянию. Это согласуется с рассказом толстухи, что они грубо между собой разговаривали. Ну, я бы сказал, Бэннон потерял голову, попытался прорваться на свой участок. Это противозаконно, поэтому Фредди старался его образумить, да ведь Бэннон парень здоровенный, может, первый удар не свалил его с ног, может быть, он дал сдачи, и Фредди в возбуждении слишком сильно ударил. Может, череп ему разбил. Фредди знал, что мы с Томом будем шпынять его за чертовски быструю расправу с теми блаженными, и, наверно, совсем уж лишился рассудка. Да еще девушка видела, как он заметает следы, просто чистое невезенье.

— Если б меня нашли в Лодердейле, не он ли должен был за мной приехать и доставить сюда? Шериф встревожился:

— Так и было задумано, мистер.

— Наверно, я должен был открыть дверцу и выскочить из машины, идущей на скорости около восьмидесяти миль. После прыжка на дорогу никто не заметил бы небольшой лишней шишки на голове.

— Ну, это нельзя утверждать с уверенностью.

— Интересно, зачем он вообще кому-то сказал, что слышал от своего дяди Пресса о моем появлении здесь в то утро?

— Затем, — объяснил Том Уиндхорн, — что спешил оказаться первым. Ему было известно, что каждую неделю по воскресеньям я утром играю в гольф в паре с Прессом Ла Франсом, а Пресс знал, что мы вас разыскиваем, а Фредди знал, что никакая причина на всем белом свете не помешает Прессу сообщить мне об этом. И самое смешное во всем этом то, что Пресс вчера на игру не явился. Позвонил, известил о плохом самочувствии. Поздно было искать замену, партнеры притащили какого-то старого дурака, который шляпой в землю не попадет.

— Бедному парню кругом не везло, — посочувствовал я. — Так и не выпало шанса меня убить.

— Он не убийца, — возразил шериф. — Просто немножко потерял голову.

— Хорошо, хоть я свою сохранил. Нашли вещи, которые он забрал из коттеджа? Шериф кивнул:

— У него дома, под чистыми рубашками. Наркотики мы отправили на анализ. Никакого дела заводить нельзя, потому что без Фредди не доказать, чьи они.

Он выдвинул средний ящик стола, протянул мне конверт. Я взял, открыл, начал перебирать четкие яркие цветные фотографии. Они не производили грубого и циничного впечатления, в отличие от режиссированных снимков порнографических студий. Просто сбившиеся в кучу взрослые дети, почти все основательно недокормленные. Несмотря на блаженные, одурманенные улыбки, гримасы, намалеванные на нездоровой коже дикие и крикливые символы любви, вызывающие браслеты на руках и ногах, отшельнические колокольчики, была в этих детях какая-то странная грусть, превращающая цветение цветов в мрачную имитацию взрослых актов, лишенных для всех них какого-либо значения или цели. Застывшие в необычайной яркости вспышки стробоскопа навсегда высветили тоскливо грязные кости, отпечатки тяжелого и тупого труда, родинки, пятна на беспомощных острых ключицах. Это не было бунтом против механизации или обманутых чувств. Это было отрицанием самой жизни, всех эр и культур; не злобой, не яростью, а слабостью и пустотой. Была тут какая-то первобытность, тщетная попытка разогреть кровь, которая начала охлаждаться в ходе некой гигантской полной деградации, увлекающей всех нас назад в геологическом времени, в океан, где зародилась жизнь.