Бирюзовая тризна, стр. 17

Мы вздохнули и уютно устроились на все еще разобранной постели, бормоча и улыбаясь, как дети. «М-м», — сказала она. И добавила: «Да ладно». Внезапно вывернувшись у меня из-под руки, быстро поцеловала меня и спряталась опять. Ее глаза сияли и лучились.

— Я все равно собиралась с тобой это проделать.

— Еще раз расставить все по местам?

— Я хочу сказать, я решила, что будет только справедливо, если ты и вправду потребуешь этого от меня.

— Что значит «справедливо»?

— Я же беззастенчиво тобою пользуюсь.

— Преднамеренно?

— Ну разумеется, черт бы тебя побрал. Кроме того, я занимаю у тебя достаточно времени своими бреднями. Правда, я никогда не давала тебе случая.

— В самом деле?

— Конечно! Я-то знаю, что я такое. И теперь, когда мы оба знаем, что в моей голове происходит что-то забавное, ты вернешься во Флориду, а я наверное буду думать о том, как развестись с Говардом, повидаю его и, вероятно вернусь на яхту; мы продолжим круиз и я накоплю еще кучу странностей. Нет, все это слишком жутко. Я не смогу выдержать этого заново. Никогда. Но существует одна единственная вещь, которая могла бы удержать меня от возвращения к нему. Ты понимаешь? Только одна, и зависит она от нас. Еще тысячу лет назад я хотела, чтобы ты сделал это, а ты отнекивался… Ты был невероятно, невыносимо упорен в своем отказе.

— Я вообще упрям в отказе от противозаконных деяний. Это один из дефектов моей натуры.

Я развернул ее и дернул за гладкий блестящий локон ее чудесных волос. Она снова встряхнула головой и меня обдало душистым запахом ее свежести и естественности.

— Ты не возражаешь, если я и дальше буду тобою пользоваться? — спросила она.

— Я, пожалуй, даже прошу вас, леди.

— Я правда не могу вернуться к Говарду после всего, что случилось.

— Вероятно.

— Но ты видишь, ты понимаешь, что я должна быть совершенно уверена в том, что не могу к нему вернуться. Ты понимаешь?

— Я понимаю.

— Прекрасно. Что ты собираешься делать?

— Удостовериться в том, что я понимаю.

— Не поняла?

— Я хочу сказать, что прошло еще слишком мало времени, чтобы быть в чем-то действительно уверенным.

— Прекрасная мысль, — пробормотала она.

— Ты ее одобряешь?

— Если нет, стала бы я делать вот это?

Может быть, существует и лучший способ проводить жаркий полдень пятницы — на Гавайях или еще где-нибудь. Что же касается меня, то мне трудно это представить. У меня плохое воображение. Пятница была великолепна. И суббота. И воскресенье.

В понедельник я, правда, провел полчаса в беседе с Говардом Бриндлем — прежде чем Гуля увезла меня в аэропорт.

«Лань» выглядела значительно лучше. Он весь горел желанием показать мне свое рвение, обратить внимание на чистоту и проделанную работу. Если бы у него был хвост, он распустил бы его.

Я сказал ему, что у нас с Гулей вышел долгий разговор, вернее, несколько долгих разговоров, и мы оба сошлись во мнении, что с ней случились все-таки галлюцинации — под влиянием трудных и долгих переживаний.

— Но у нее со мной не было никаких переживаний, — сказал Говард, нахмурясь.

— Были, ты просто не замечал.

— Этого не может быть. Каким образом?

— Она была так одинока и несчастна, а ты оказался рядом и поддержал ее. Вот она и вышла за тебя. Но она не любит тебя.

— Да не же!

— Правда, Говард. Это ее беда. Послушай, поверь мне. Она честно старалась влюбиться в тебя, но не смогла. Действительно не смогла. Ты подарил ей колоссальный комплекс вины, дружище. Она впала в депрессию, чуть не сошла с ума.

— Но я люблю ее! Я правда люблю ее, Трев!

— Для любви, говорят, нужно, чтобы любили двое. Если ты действительно любишь ее, ты сделаешь так, чтобы ей стало легче.

— Как это?

— Позволишь ей уйти.

— Может, если она увидит, что я понимаю ее состояние, мы сможем быть вместе, и тогда…

— Нет. Не трудись.

— Нет?

— Никогда.

Он опустил голову. Плечи его вздергивали. Я было подумал, что от нервного смеха, но тут он судорожно вздохнул, и я услышал сдержанное рыдание. Слезы текли у него по щекам. Я почувствовал себя соучастником в грязном деле. Он был простой, надежный, а сейчас очень несчастный парень. Я неслышно развернулся и поспешно ушел.

В аэропорту у нас была еще куча времени по поцелуи. Но теперь, после того, как я увидел Говарда, к ним примешивался неприятный и горький вкус предательства. Она тормошила меня и смеялась, что, когда приедет обратно в Лодердейл, еще подумает, выходить за меня замуж или просто держать на привязи. Я сказал, что, вероятно, изведусь от беспокойства, пока буду болтаться у нее на крючке. Она сделала вид, что не понимает, что это значит «висеть на крючке». Я ей объяснил в подробностях, рассказал, какие бывают наживки, мормышки, сачки для подсекания и прочие рыболовные снасти. Звучит неприятно, сказала она, это, наверное, очень плохо, висеть на крючке; я сказал, что со мной именно так и будет, что поторопись домой, детка.

При взлете я закрыл глаза и открыл их только в ночном небе под Лос-Анджелесом. Устроившись поуютнее, я собирался продремать весь рейс, но обильное дружелюбие стюардесс так и не дало мне этого сделать. Я мысленно возвращался к неудавшимся влюбленным, которых оставил на Гавайях. Выйти замуж или держать на привязи. Дитя! Тинейджер, украденный искусителем и привезенный обратно к отцу.

И чем дальше уносил меня от нее самолет, тем более невообразимым мне все это казалось. Знал ли я, на что иду? А она? Она, потерянная и запутавшаяся, конечно, искала. Но это не значит, что нашла именно то, что ей нужно.

Я зевнул с риском вывихнуть себе челюсти. Взбил подушку, натянул на плечи плед. На земле, что проплывала подо мной пятью милями ниже, нормальные люди уже видели третьи сны. Ну что ж, Макги, если ты тоже сошел с ума, бери себе в жены юную сумасшедшую. Или попробуй забыть.

Глава 6

Едва прибыв в Форт Лодердейл, я снова оказался в шумной, праздничной атмосфере кануна Рождества. Из года в год Землю посещает одно и тоже безумие. Суетное, беспокойное, пестрое, всем чужое и родное одновременно Великое Празднество Маленьких Подарков. Избавься от денег, избавься от денег, избавься любой ценой! Помни, к Рождеству не принято оставаться в долгу. Розничные торговцы жиреют за эти недели прямо на глазах. А как наживается Почтовая Служба на рождественских открытках, подумать только — три биллиона открыток, и то лишь по приблизительным подсчетам. Оживают лавочки в самых отдаленных захолустьях. Каждый раз страна балансирует на грани энергетического кризиса, потому что всюду ночи и дни напролет горят гроздья всевозможных огней. По улицам и бездорожью снуют заказные фургоны с подарками, они трещат по всем швам, так плотно их забивает всяческая праздничная мишура. Города наводняют всевозможные Санты, всех размеров и цветов кожи, они, парясь, таскают тяжелые мешки из универсальных магазинов и легкие — обратно.

Маскарадность происходящего в этом году довершила погода, не по сезону теплая. Кондиционеры и компрессоры шли нарасхват. Для меня это было загадкой.

Известно же, что человеческий несовершенный организм плохо переносит температурные колебания больше, чем в пятнадцать градусов. Он заболевает. Он подвержен вирусным инфекциям. У него больше времени уходит на работу. Словом, он чувствует себя все хуже и хуже.

А мы хотели веселиться. Мы хотели пить и танцевать. Мы хотели одеться на Рождество совершенно легкомысленно. Если бы во Флориде был принят закон, не позволяющий владельцам магазинов, кафе, ресторанов и прочих публичных мест опускать температуру воздуха в помещениях ниже пяти градусов по Фаренгейту, всем сразу стало бы лучше. А уж как бы выиграли энергетики!

Но такой свистопляски с погодой на Рождество я не помню с детства. Лодердейл стоял вывернутый наизнанку: снаружи было по-весеннему тепло, во всех помещениях — искусственный холод. Это немедленно породило какой-то свежий, доселе не появлявшийся на свете вирус группа, и он косил население направо и налево.