Мастера детектива. Выпуск 6, стр. 72

Он не сомневался, что раньше или позже исчезновение фотографа обнаружится, но случится это, вероятно, нескоро: лицам его профессии свойственно пропадать, никому не сказавшись. Вряд ли его друзья-приятели сразу всполошатся. Потом-то примутся искать — первыми, должно быть, заказчики поддельных документов и порнографических открыток. Кто-нибудь из них, может, и знает об этой студии, наведается сюда и потыкается в запертую дверь. Если же кто и проникнет в студию, ему еще надо будет все обыскать, взломать сундук и докопаться до трупа.

Ни одному преступнику, рассуждал он, и в голову не придет сообщать об этом в полицию; подумают, что это сделано по приказу какого-нибудь бандитского главаря. И то сказать: разве маньяк-заказчик, свихнувшийся на порнографии и случайно совершивший убийство, станет так тщательно прятать труп? Но все же в конце концов полиция дознается об убийстве. Опубликуют фотографию убитого, и бармен, на улице Нев, может быть, припомнит, что вечером первого августа видел его в обществе высокого блондина в клетчатом костюме и темных очках. Но пока еще доберутся до его банковского сейфа — а он почти наверняка зарегистрирован под чужой фамилией.

С барменом Шакал не разговаривал; правда, две недели назад заказывал официанту пиво. Положим, у этого официанта феноменальная память — он вспомнит, что белокурый клиент говорил с легким акцентом. Полиция примется с прохладцей искать высокого блондина, пусть даже набредут на след Александра Дуггана — но и тут Шакала еще искать и искать. Короче, он решил, что у него есть в запасе верный месяц, а больше ему и не требовалось. Убил он фотографа так же машинально, как раздавил бы таракана.

Докурив вторую сигарету, Шакал прошел в переднюю и глянул в окно. Было уже полдесятого; улочка тонула в сумраке. Он преспокойно вышел и запер наружную дверь. Прохожих не было. Через полмили он бросил связку ключей в люк канализации и услышал, как они булькнули. И поспел к позднему ужину.

На другой день, в пятницу, Шакал отправился за покупками в рабочее предместье Брюсселя и купил в спортивном магазинчике походные ботинки, длинные шерстяные носки, брезентовые штаны, ковбойку и рюкзак, а кроме того — несколько тонких листов поролона, продуктовую сетку, моток шпагата, охотничий нож, две кисточки и две баночки масляной краски — розовой и коричневой. Хотел было купить с лотка большой арбуз, но раздумал — еще испортится за три дня.

Теперь и паспорт, и права у него были на имя Александра Дуггана, и он заказал на утро прокатную машину, а старшему администратору отеля сообщил, что ему очень нужен на выходные дни отдельный номер с душем или ванной где-нибудь возле моря. Дело это было нелегкое, все-таки август, самый курортный месяц; но администратор лицом в грязь не ударил, забронировал обходительному англичанину комнатку в маленькой гостинице с видом на живописную рыбачью гавань в Зеебрюгге — и пожелал ему приятного отдыха.

7

В то утро, когда Шакал ходил по брюссельским магазинам, Виктор Ковальский звонил в Марсель с римского почтамта. Растолковав служащему, который немного знал по-французски, чего ему надо, и со второго захода еле-еле объяснив, как пишется мудреная фамилия «Гжибовский» и где он живет, Ковальский наконец узнал телефон Жожо, и еще через полчаса их соединили. В трубке трещало; голос у бывшего легионера был какой-то странный, и Жожо словно бы не торопился подтвердить дурные новости из письма. Да, он очень рад, что Ковальский позвонил, он его уже три месяца разыскивает.

К сожалению, да, насчет болезни маленькой Сильвии — это правда. Она все слабела, худела на глазах, доктор наконец разобрался в чем дело, и теперь уж она не встает. Она тут по соседству, в спальне. Нет, это квартира другая, они сняли новую, побольше. Что? Адрес? Жожо по буквам продиктовал его, а Ковальский медленно записал, помогая себе языком.

— Сколько она еще проживет, что лекари говорят? — прокричал он в трубку. Жожо понял его лишь с четвертого раза и долго молчал.

— Алло? Алло? — орал Ковальский, и Жожо наконец ответил:

— Говорят, с неделю, а может, и две-три.

Ковальский недоверчиво посмотрел на трубку в своей руке. Не сказав больше ни слова, он положил трубку, неуклюже выбрался из кабины, оплатил разговор, забрал почту, защелкнул планшет и побрел в гостиницу. Впервые за много лет он был совершенно растерян: никакого приказа нет, и вся его сила ни к чему.

А Жожо в своей прежней квартире, из которой он и не думал переезжать, повернулся от телефона к двум агентам Аксьон сервис с полицейскими кольтами сорок пятого калибра в руках: один был нацелен на него, другой — на его бледную как смерть жену, забившуюся в угол дивана.

— Подлюги, — злобно сказал Жожо. — Говнюки.

— Приедет? — спросил один.

— Он ничего не сказал, трубку положил.

Темные, пустые глаза корсиканца разглядывали его в упор.

— Надо, чтоб приехал. Таков приказ.

— Не слышал, что ль, я все ему сказал по-вашему. Он, верно, здорово растерялся и бухнул трубку. Я тут при чем?

— Надо, чтоб он приехал, ты меня понял, Жожо?

— Приедет, — хмуро сказал Жожо. — Если сможет, приедет. Из-за девочки.

— Вот и ладно. А дальше ты ни при чем.

— Ну и убирайтесь отсюда! — заорал Жожо. — Оставьте нас в покое.

Корсиканец поднялся, по-прежнему держа пистолет наготове. Другой продолжал сидеть, глядя на женщину.

— Уйти-то мы уйдем, — сказал корсиканец, — но и вас с собой заберем. А то вы болтать начнете или вообще в Рим позвоните, а, Жожо?

— Куда вы нас заберете?

— Немного отдохнете в горах, в чудесной новенькой гостинице. Солнце, воздух свежий. Тебе полезно, Жожо.

— Надолго? — уныло спросил тот.

— Как управимся.

Поляк посмотрел в окно на аллейки и рыбные лавки вокруг открыточного пейзажа Старого порта.

— Сейчас самый сезон, все поезда полны. Мы в августе зарабатываем больше, чем за целую зиму. Несколько лет потом расхлебывать.

Корсиканец рассмеялся, точно ему это показалось забавным.

— Да не считай ты свои убытки, Жожо. Это же все для блага Франции, твоей, можно сказать, второй родины.

Поляк резко обернулся.

— Плевать мне на вашу политику, кто там у власти, какая партия — дерьма-то на лопате! Но вашего брата я знаю, навидался на своем веку. Вы бы и Гитлеру служили. Или Муссолини, или ОАС — вам все одно. Режимы разные, а подлюги все такие же… — кричал он, ковыляя к агенту Аксьон сервис, чья рука с пистолетом даже не шевельнулась.

— Жожо! — вскрикнула женщина на диване. — Прошу тебя — не лезь ты к нему!

Поляк покосился на жену, будто вовсе забыл, что она здесь. Потом обвел глазами комнату: жена смотрела на него умоляюще, двое громил из тайной полиции — безразлично. Они давно притерпелись к оскорблениям — собака лает, ветер носит. Старший кивнул в сторону спальни.

— Иди собирайся. Жена потом.

— А Сильвия? Она вернется из школы к четырем — а нас не будет? — спросила женщина.

Корсиканец не сводил глаз с ее мужа.

— Поедем мимо школы — заберем и ее, уже договорились. Учительнице сказано, что ее бабушка при смерти и вся семья едет к ней. Все шито-крыто. Давайте поживее.

Жожо пожал плечами, еще раз взглянул на жену и заковылял в спальню; корсиканец последовал за ним. Жена его, комкая носовой платок, робко подняла глаза на агента помоложе, гасконца, который сидел на том же диване и держал ее под прицелом.

— А что… что с ним сделают?

— С кем, с Ковальским?

— С Виктором.

— Да ничего, хотят с ним поговорить.

Через час большой «ситроен» мчался в горы, к уединенной гостинице в распоряжении органов государственной безопасности; позади сидели Гжибовские с дочерью, впереди — два агента Аксьон сервис.

В субботу Шакал купался в Северном море, загорал, бродил по улочкам Зеебрюгге; в воскресенье проехался по фламандской провинции, побывал в Генте и в Брюгге и к вечеру вернулся в Брюссель, в свою гостиницу. Он заказал ранний завтрак в постель и попросил упаковать ему что-нибудь на обед, объяснив, что наутро он поедет в Арденнский лес, к могиле старшего брата, который погиб в январе 1945 года между Бастонью и Мальмеди.