Мастера детектива. Выпуск 5, стр. 41

— Знаю, — отозвалась мисс Марпл. — Я видела ее лицо в тот день в парке Бэттерси.

— Понимая, что потеряет Малиновского, если лишится наследства, она замыслила убийство. Она, конечно, и не думала прятаться в цветнике. Там никого не было. Она просто встала у ограды, выстрелила в воздух, закричала, а когда Майкл Горман к ней кинулся, выстрелила в него и продолжала кричать. Действовала она чрезвычайно хладнокровно. У нее и в мыслях не было бросить тень подозрения на Малиновского. Она похитила у него пистолет, ибо не имела другой возможности достать оружие, но ей в голову не приходило, что он в тот вечер был где–то рядом, и что его могут заподозрить в убийстве. Она думала, что все свалят на какого–нибудь грабителя, который решил воспользоваться туманом. Да, хладнокровия ей не занимать! Однако потом, позже, она была чрезвычайно перепугана. А мать боялась за нее…

— Ну а теперь что вы собираетесь делать? — Мисс Марпл взглянула на Дэви.

— Я знаю, что убила она, — сказал Дед, — но доказательств у меня нет. Быть может, ей и удастся вывернуться. Опытный защитник может устроить на суде эдакий душещипательный спектакль: она так юна, ее не правильно воспитывали, к тому же она хороша собой, и так далее…

— Да, — сказала мисс Марпл. — Исчадия ада часто бывают красивы. И, как известно, они нередко процветают в этой жизни.

— Но даже до суда дело может не дойти. Нет свидетелей! Вот вас, например, пригласят, и вам придется повторить то, что вы слышали от ее матери, а ее мать призналась в убийстве.

— Знаю, — отозвалась мисс Марпл. — Она это повторила не один раз. Ведь так? Ценой жизни она заплатила за свободу дочери. И признание, свидетельницей которого я была, это ее последняя воля…

Дверь в соседнюю комнату открылась. Вошла Эльвира Блейк. На ней было простенькое платье бледно–голубого цвета. Светлые волосы обрамляли лицо. Она была похожа на одного из ангелов раннего итальянского Возрождения.

Она взглянула сначала на старшего инспектора, потом на мисс Марпл. Затем сказала:

— Я слышала шум автомобиля, какой–то грохот и крики… Авария?

— Должен с прискорбием сообщить вам, мисс Блейк, — официальным тоном произнес старший инспектор Дэви, — что ваша мать скончалась.

Эльвира тихо охнула:

— Ой, нет!

Это был слабый, неуверенный протест.

— Перед тем как сбежать, — продолжал Дэви, — ибо ей именно пришлось бежать, она созналась в убийстве Майкла Гормана.

— То есть она сказала, что это она?..

— Да, так, она сказала. Не хотите ли вы что–нибудь добавить?

Эльвира посмотрела на него долгим взглядом, потом слабо качнула головой.

— Нет, мне нечего добавить.

Она повернулась и вышла из комнаты.

— Ну и как? — произнесла мисс Марпл. — Неужели вы допустите, чтобы ей это сошло с рук?

Наступила пауза, потом Дед с силой грохнул кулаком по столу.

— Нет, — прорычал он. — Нет, видит Бог, не допущу!

Мисс Марпл медленно наклонила голову.

— Господи, смилуйся над ее душой, — произнесла она.

Сирил Хейр

Чисто английское убийство

I

Дворецкий и профессор

Уорбек–холл слывет самым древним жилым зданием в Маркшире. Помещение фамильного архива в северо–восточном крыле, вероятно, самая древняя его часть и, уж во всяком случае, самая холодная. Д–р Венцеслав Ботвинк, д–р философии Гейдельбергского университета, почетный д–р литературы Оксфордского, внештатный профессор новейшей истории в Пражском университете, член–корреспондент полудюжины научных обществ от Лейдена до Чикаго, сидел, склонившись над грудой выцветших рукописей, время от времени прерывая чтение, чтобы угловатым иностранным почерком выписать из них несколько строк, и чувствовал, как холод пронизывает сто до костей. Он привык к холоду. Холодно было в его студенческом обиталище в Гейдельберге, еще холоднее в Праге в зиму 1917 года, а холоднее всего в концентрационном лагере в Третьем рейхе. Профессор сознавал, что зябнет, но, пока закоченевшие пальцы могли еще держать перо, он не позволял холоду нарушать свою обычную сосредоточенность. Холод для него был не больше, чем утомительной обстановкой работы. Что ему действительно мешало и что раздражало его — это варварский почерк третьего виконта Уорбека, которым тот испещрял интимные письма, написанные ему лордом Бьютом в первые три года царствования Георга III. Ох уж эти маргиналии [55]! Эти корявые, недописанные вставки между строчками! У д–ра Ботвинка зрела личная обида на этого аристократа восемнадцатого века. Человек, который являлся адресатом таких важных сообщений, а следовательно, и хранителем государственных тайн такой неизмеримой ценности для последующих поколений, должен был бы, кажется, иметь достаточно чувства ответственности перед потомством, чтобы сохранить все это в неприкосновенности, а он предпочел драгоценнейшие сообщения излагать неразборчивыми каракулями — вот что было несносно! Всецело по вине третьего виконта Уорбека исследование документов рода Уорбеков заняло вдвое больше времени, чем он предполагал. А для стареющего ученого, здоровье которого уже не прежнее, время так дорого! На совести виконта останется, если работа, которой предстояло показать, как эволюционировала английская конституция в период 1750–1784 годов, будет не закончена из–за смерти ее автора. Бессильно негодуя, д–р Ботвинк смотрел на лежащие перед ним загадочные каракули и через пропасть двух столетий вполголоса ругал виконта Уорбека и клял его плохо очиненное гусиное перо.

Раздался деликатный стук в дверь, и, не ожидая ответа, вошел слуга. Это был коренастый пожилой человек с бесстрастным лицом и выражением готовности, столь частым у дворецких из хорошего дома.

— Я принес вам чай, сэр, — сказал он, поставив поднос на круглый стол.

— Спасибо, Бриггс, — ответил д–р Ботвинк. — Очень любезно с вашей стороны, но, право, не стоило беспокоиться.

— Никакого беспокойства, сэр. Я сам пью чай в эти часы, а мне из буфетной — сюда рукой подать: один пролет.

Д–р Ботвинк серьезно кивнул. Он был достаточно знаком с английскими обычаями, чтобы знать, что даже в наше время дворецкий, подавая гостю чай, не станет, как правило, приводить для этого основания. И лишь оттого, что д–р Ботвинк находился не вполне на положении гостя, Бриггс нашел нужным объяснить, почему для него не составило беспокойства подняться на один пролет. И д–р Ботвинк отметил это тонкое социальное различие с кислым удовлетворением.

— И все–таки это любезно с вашей стороны, Бриггс, — настаивал он, тщательно подбирая английские выражения. — Даже если мы с вами такие близкие соседи. Между нами говоря, мы с вами единственные обитатели этой старейшей части Уорбек–холла?

— Именно так. Эта часть дома на самом деле была построена самим Перкином Уорбеком в тысяча…

— Ну нет, Бриггс! — Д–р Ботвинк, чтобы поправить дворецкого, даже перестал наливать себе чай. — Рассказывайте такие истории посетителям и туристам, но не мне. Ведь Перкин Уорбек — миф, не исторический миф, я имею в виду, а по отношению к роду лорда Уорбека. Между ними нет никакой связи. Эта ветвь рода Уорбеков совсем другого происхождения, и гораздо более высокого, смею вас уверить. Все это имеется вот здесь, в документах. — И он кивнул на дубовый шкаф, стоявший позади него у стены.

— Так–то оно так, сэр, — ответил Бриггс вежливо, — а только у нас в Маркшире на этот счет говорят по–своему.

Может быть, д–р Ботвинк и хотел возразить, но сдержался. Он только тихо пробормотал про себя: «А только у нас в Маркшире говорят по–своему» — и отхлебнул чаю. А вслух сказал:

— Вкусный у вас чай, Бриггс. Косточки распаривает. — И он не без гордости посмотрел, оценил ли дворецкий его знание английских оборотов речи.

Бриггс позволил себе намек на улыбку.

— Точно так, сэр, — сказал он. — Очень холодно. Похоже, что пойдет снег. Судя по прогнозу погоды, можно ждать белого Рождества.