Волчье море, стр. 46

Кто-то прохрипел: «Один!» — и исчез в сумраке, а побратимы схватились за оружие. Брат Иоанн кричал: «Фрам! Фрам! Люди Бранда! Льот!»

Я подхватил свой клинок и кинулся к Свале, чтобы освободить Козленка. Ботольв, с ревом махавший кулаками, пропал среди людей Скарпхеддина. Коротышка Элдгрим прыгнул за ним, и Квасир от него не отстал. Финн же метнулся к Торхалле, которая с визгом уворачивалась, ее плащ казался черными крыльями. Она плевалась и визжала на Финна: «Тупой, тупой!»

Всем известно, что ведьмы способны затупить оружие своим дурным взглядом, но Финн все же замахнулся мечом — и выбранился, когда Годи отскочил от кошачьих шкурок. Торхалла довольно захихикала, а Финн, суровый, как грозовая туча, швырнул римский костыль — и угодил ей точно между глаз. Позже он признался: чувство было такое, будто всадил нож в старое птичье гнездо.

Чья-то фигура возникла передо мной, яркий свет отразился от кольчуги и лезвия меча, и я пригнулся и ударил противника по ногам. Его колени подломились, как сухие ветки, и он с воплем упал, а я шмыгнул мимо, туда, где Сигват вырывал Козленка у истошно голосившей Свалы.

Она была вся в крови, жалобно скулила, прикрывая изодранное лицо. Под ногами валялись выдранные перья, но ворон Сигвата не унимался и все норовил выклевать ей глаза. Наконец она изловчилась схватить птицу и свернуть ей шею, но при этом отпустила Козленка.

Я оттащил мальчишку в сторону, и он вцепился в меня, уставился в лицо сухими глазами.

— Я не боялся, Торговец, — прошептал он; а вот в голосе звенели слезы. — Со мной был твой амулет, поэтому я не боялся.

Я повлек его дальше, плюхнулся наземь у основания статуи и затаился, покуда пещера полнилась криками, судорожными вздохами, воем и ревом, лязгом и дребезгом, этими привычными звуками рукопашной.

Люди сыпали проклятиями, шатались, поскальзывались в крови и снова бросались друг на друга. На стенах, словно безумные, плясали тени, мерцали факелы. Сигват опустился на колени рядом, будто вокруг никого не было, и осторожно поднял птичье тельце, собрал все ошметки окровавленной плоти и каждое перо. А Свала лежала, закрывая лицо руками, — меж пальцами сочилась кровь, — подергивалась и стонала.

Ворон. Он каркал «Один», потому что Сигват его научил, как съязвил Квасир, когда мы впервые это услышали? А еще он научил птицу убивать, или это уже промысел Одноглазого? В этой пещере столько ворожбы, столько силы сейд, что даже ворон Сигвата мнился наименьшей ее частью.

Схватка длилась недолго, хотя казалось, что она никак не закончится. Последний из дренга Скарпхеддина уронил оружие, когда увидел Бранда, в великолепной кольчуге и с глазами, студеными, как лед. Сам Скарпхеддин, изрядно отмутузенный Ботольвом, не мог ни стоять, ни говорить, ему переломали ребра и свернули челюсть.

Ботольв сидел, тяжело дыша, и хмуро оглядывал добрый десяток порезов на груди. Прочие тоже осматривались. Как ни удивительно, обошлось без увечий — так, несколько синяков и царапин. Мы столпились вокруг Ботольва, требуя, чтобы он сказал, насколько сильно ранен, и верзила со вздохом вытянул руку, с которой свисал лоскут плоти.

— Придется отрезать, — мрачно признал он.

Мы загоготали, и по пещере снова загуляло эхо. Козленок приплясывал и заливисто смеялся.

Нас отрезвили стоны, мольбы и кровь.

— Помогите мне, ради всех богов, — молил Радослав, засунув культю под мышку. Его рубаха промокла от крови. Другая рука, без пальцев, была зажата между бедрами, чтобы остановить кровотечение. Он умолял Финна перевязать его и спасти.

Мне вновь подумалось, что он все-таки подвластен женской силе сейд и что, быть может, действовал не совсем по своей воле. Я пожалел его — но в этом, как оказалось, был одинок.

— Тебе нужен греческий хирургеон, — сказал брат Иоанн. Радослав, поскуливая, согласился.

— А лучше священник, — поправил Финн и с рыком вскинул свой меч.

Радослав вскрикнул всего раз, когда лезвие — уже не тупое — рассекло ему горло, и отправился на свидание к своим славянским богам.

Финн злорадно оскалился, наклонился и сорвал рубиновые серьги, а затем обыскал тело Радослава.

Прежде он был товарищем и братом по мечу, но теперь превратился в добычу, и мне вдруг стало очевидно, что он уклонился от клятвы, а я пропустил этот знак. Что ж, спасибо ему за это — клятва не нарушена его предательством и смертью.

— Он думал, ты врешь насчет рунного меча, — тихо проговорил брат Иоанн, глядя на тело Радослава. — Tibenter homines et id quod volunt credunt.

Люди верят в то, во что им хочется верить. Вот и все, что было сказано в память о человеке, который когда-то спас мне жизнь.

Ярл Бранд, в глазах и серебристых волосах которого отражался алый отблеск факелов, подошел к стонущему Скарпхеддину и его матери. Меч у него был такой, какой подобает настоящему ярлу; понадобилось два удара — дважды мокро чвакнуло, — и головы покатились по земле. Затем он повернулся к Свале.

— Возьмите ее и свяжите. Этих двоих наверх, — велел он Льоту, — и головы им на бедра.

Да, это верный способ утихомирить ведьм и их отродья, ведь так они не смогут воскреснуть нежитью и донимать людей. Свалу пощадят, никто в здравом уме не убивает ведьму, и не к добру Финн убил Торхаллу, но я верил, что Один простит ему это деяние. Люди Бранда подхватили Свалу под руки и поволокли вверх по изъеденным временем ступеням, ее башмаки из телячьей кожи скользили по камням, а кровь все капала, густая и ярко-красная.

Бранд повернулся ко мне и улыбнулся.

— Добро, — сказал он. — Я сдержу свое слово. Приходи ко мне днем, и мы снабдим твоих людей всем необходимым.

Мы покинули древнюю гробницу, провонявшую свежей кровью и обзаведшуюся новыми призраками, что будут здесь блуждать на протяжении веков. Выбрались наружу, вернулись вспять по расщелине между высокими скалами туда, где текла река. Там мы остановились и принялись отмываться, твердя Ботольву, что он сотворил новую сагу, хотя сам думал только о своих волосах.

Сага и вышла, ибо скальд Харек — который остался с нами — об этом позаботился. Хотя, когда я услышал ее спустя годы, она оказалась частью другой истории, о йомсвикингах из Волина, почти целиком лживой.

Когда мы гурьбой возвращались обратно к стану, Козленок шагал рядом со мной, крепко держась за мою кольчугу. Я все видел мысленным взором румяные щеки Свалы, полные губы и непокорную прядь волос.

— Милый, — говорила она.

Всю ночь мне было не избавиться от запаха плодов руммана, — а боги назначили цену за убийство ведьмы. Все случилось уже в становище. Человек, которого я оставил стеречь Мартина, клялся, что отлучился от палатки всего на миг — отлить, а святоша вдобавок был связан.

Но когда сторож вернулся, монах исчез.

Скрип деревянной упряжи и блеяние верблюжат вырвали меня из сна, который растаял без следа, как утренняя дымка. Тени уже выползли далеко за пределы каменного выступа, под которым мы разбили лагерь.

Побратимы зевали, выбираясь из плащей, потягивались и портили воздух. Горели два костра, и Али-Абу, наш проводник, месил в ладонях сырое тесто, умело вылепляя тонкую лепешку для жарки на раскаленных камнях. Он белозубо улыбался и сверкал глазами. Рядом с ним кашеварил Финн, у собственного очага, уворачивался от дыма и помешивал в горшке варево из овса на воде, доброй северной дневной еды.

Коротышка Элдгрим подошел, как раз когда я вылез из-под плаща и наконец отыскал треклятый камень, что впивался в мои ребра почти всю ночь.

— Смахиваешь на верблюжью задницу, Торговец, — буркнул он дружелюбно, неловко наклоняясь в кольчуге. Финн замахнулся деревянной ложкой, когда Элдгрим сунул было нос в горшок.

— Кто бы говорил, — откликнулся я, — с твоей-то рожей.

Козленок принес мне арабских лепешек и подогретого козьего молока, отчего несколько мужчин усмехнулись. Козленок, все еще бледный и слабый, отказался остаться с Гизуром и теми шестерыми, кого мы отправили охранять «Сохатого»; побратимы восхищались мужеством мальчишки — и посмеивались над его собачьей преданностью мне. Я выпил молоко, сплевывая мух — хоть час был все же ранний, эти твари так и роились вокруг.