Волчье море, стр. 14

Я не разобрал, зато смог брат Иоанн, поскольку написано было по-гречески. Священник читал и все сильнее хмурил брови.

— Это послание Хониата к архиепископу Ларнаки Гонорию. Тут говорится, что податели сего послания действуют от имени Старкада, который уполномочен Хониатом и вправе требовать любой помощи… и так далее. Кажется, они должны что-то забрать и отвезти Хониату.

— А что именно, не сказано? — спросил я. Побратимы подсели ближе, настороженно прислушиваясь.

Брат Иоанн проглядел пергамент до конца, покачал головой и пожал плечами:

— Нет, ни слова. Но явно что-то дорогое, раз Хониат отдал ему меч.

Да, монах прав — Старкад украл рунный меч для этого грека, а затем получил его обратно в качестве платы за услугу. Если ему заплатили столь щедро, значит, услуга была велика.

— Что же такого особенного в этом мече? — требовательно спросил Радослав и яростно зачесался.

Побратимы пожали плечами, поглядывая на меня, а я улыбнулся верзиле-славянину — и открыл ему правду, внимательно за ним наблюдая. Его глаза сделались круглыми, как плошки, он облизал внезапно пересохшие губы, смерил меня пристальным взглядом.

— Так вот почему они от нас удирали, — сказал Радослав небрежно. Правда, истинные его чувства выдавал лихорадочный блеск в глазах. — А почему Старкад не с ними?

Хороший вопрос.

Потому что он на другом корабле и по-прежнему ищет Мартина. По мне, он послал своих людей вперед, вооруженных и на все готовых, якобы на поиски по воле Хониата. Однако спорю на что угодно — самому Старкаду на эти поиски плевать, и он не желал тратить время на возвращение морем в Великий Город. Он отслужил за плату, но ему требовался Мартин-монах — нет, даже не святоша. Он хотел отыскать это треклятое Священное Копье и вернуться с ним домой. Он уплыл к Серкланду, ведомый рунами, как и мы сами.

Достаточно было просто упомянуть имя монаха, чтобы все стало понятно.

Квасир многозначительно сплюнул.

— Какая от нас угроза людям Старкада, если они были вооружены всем этим? — проворчал он. — Локи сыграл с ними злую шутку, когда увел от нас, прямо в зубы волкам.

Хитрость Локи принесла нам богатую добычу. Финн просиял, когда я произнес эти слова, его борода вся была в бараньем жире.

— Верно, Торговец, и мы немало за нее выручим.

— Ага, — согласился Радослав, проводя по голой голове лезвием кинжала. Руны на его лбу сошлись воедино, когда он сдвинул брови. — Северные мечи высоко ценятся в Серкланде — а волнистые особенно.

Финн нахмурился.

— Я не продам Годи.

— Чего? — переспросил Радослав. — Еще один чудесный меч с именем, как Рунный Змей?

Финн ухмыльнулся и объяснил насчет змеиного узла рун, а потом прибавил:

— А мой клинок зовется Годи.

— В честь меня, без сомнения, — сухо заметил брат Иоанн.

— Почти, — согласился Финн. — Раз уж мне приходится убивать все больше служителей Христа, это имя для клинка самое подходящее. Ведь последнее, что они видят, прежде чем умереть, — жреца.

— Кстати, — вставил я, когда смех поутих, — важно и кое-что еще.

Финн озадаченно уставился на меня, другие тоже заинтересовались.

— В послании сказано, что нужно что-то забрать в Ларнаке. А где эта Ларнака?

— На Кипре, — откликнулся Радослав. — Орм прав. За чем бы они ни плыли для Хониата, это точно гораздо дороже, чем наша добыча.

— Золото, может быть, — предположил я. — Жемчуг, серебро… Кто знает? Хониат ведь богатый человек.

— Золото, — зачарованно повторил Финн.

— Ж-жемч-чуг, — просипел Арнор с его рассеченным носом. Он злился потому, что обычно нос рассекали надвое пойманному вору. Кому приятно носить такую отметину? Впрочем, он забыл обо всем, услыхав о новой добыче.

— А что Старкад? — прорычал Финн и словно громко испортил воздух на похоронах. Все устыдились, замолчали и принялись прикидывать, чем обернется промедление в походе за кипрским золотом и жемчугом и как не позволить Старкаду похитить другое сокровище.

Тогда я открыл им, о чем думаю; Эйнар мной бы гордился.

— Охота лучше погони. Чем гоняться за Старкадом по всем морям, пусть Старкад сам придет к нам. Это сокровище Хониата, быть может, для Старкада вполне стоит рунного меча. Второго господина он не подведет ни за что. У нас письмо для архиепископа, который никогда не видел ни Старкада, ни его людей. В лучшем случае ему, возможно, сказали, что должны приплыть северяне.

— А мы и есть северяне, — усмехнулся Радослав.

— Вот именно, — ответил я, возвращая Финну его ухмылку.

— Умен ты, парень, — прорычал тот. — Ну, где на этой Радославовой карте Кипр?

«Волчок», как я уже упоминал, не был ни ловким драккаром, ни даже хавскипом. Он переваливался по волнам, вместо того чтобы их рассекать, кидался на них, точно медведь. И становилось понятно, почему народы Срединного моря говорят о корабле «она» — плыть на кнорре все равно что уламывать женщину, брать лаской, а не таской, покуда она не смилостивится.

Финн насмешливо сплюнул, когда я это сказал, — мол, люди разумные так обхаживают быков, жеребцов и боровов, а вообще корабль — это корабль и не жди добра, коли все примутся обряжать корабли в юбки. Если уж на то пошло, женщина в море бесполезна. Короче, подытожил он, не зря в нашем северном языке корабль — «оно», не женщина и не мужчина.

Сигват согласился со мной.

— Сам посуди, — прибавил он, — на корабль вечно тратишься, как и на женщину. А вокруг постоянно болтается толпа мужиков. И верх корабль выставляет, а низ прячет тоже по-женски.

— Нужна сноровка, чтобы справиться с обоими, и с кораблем, и с бабой, — хохотнул Квасир.

Остальные поддержали, принялись подбирать новые сравнения и попутно проклинать наше средство передвижения. Под парусом кнорр — отличный корабль, но когда ветер стих, приходится спускать парус и просто ждать, катаясь на волнах, пока снова не задует — либо плыть, куда несет течение.

У Гизура было собственное мнение о корабле Радослава.

— За оснасткой надо бы приглядеть, кое-чего подтянуть да подправить, — пробурчал он. — Веревки укоротить, клинья подбить, крепеж наладить. — Он вскинул руку, словно показывая мне драгоценный камень, хотя его лицо кривилось от отвращения. На раскрытой ладони у него лежала горстка чего-то вроде овсянки. — Только погляди на это, Орм! Только погляди!

— Что это? — уточнил Радослав с опаской, а я присмотрелся. Древесная гниль? На нас пало проклятие рун?

— Стружка с веревок, — усмехнулся Гизур. Я посмотрел на брус поперек круглой мачты, елозивший по ней вместе с парусом вверх и вниз. — Веревки скоблят дерево, — хмуро пояснил Гизур. — Отсюда и стружка.

Радослав потер подбородок и дернул себя за прядь, затем уныло повел плечами.

— Знаешь, для меня это всего лишь второй выход в море в жизни. Я речник, родился и вырос гребцом. Я торговал на реке, вверх и вниз от Киева, менял меха на серебро и жил достойно, покуда не начались стычки с хазарами и булгарами. Так что я купил корабль, решив ловить удачу.

Гизур сразу подобрел, хлопнул погрустневшего славянина по плечу, так он показывал, что сочувствует, — поговаривали, что за это его и назвали в честь матери, Гюды. Отец же Гизура, болтали, уплыл на запад, соблазнившись байками о земле на закате, — уплыл и не вернулся.

Мы редко теряли из виду берег в этом скопище островов и без труда находили себе стоянку на ночь. Правда, я предпочитал спать на палубе, а не на суше, поскольку опасался всего, что могло таиться в отдалении от кромки воды.

Когда погода благоприятствовала, мы плыли и по ночам, на что не отваживались никакие другие моряки — только северяне; вдобавок с нами был Гизур. Дни становились все теплее, но по-прежнему дождило, и приходилось натягивать парус над палубой, даже когда ввечеру над головами раскидывался ясный небосвод с великим колесом звезд. Наконец мы наполнили пресной водой меха перед долгим переходом к Кипру по глубоководью, и потянулась череда дней, похожих один на другой, покуда устойчивый попутный ветер нес корабль по сине-зеленому морю.