Ядерный будильник, стр. 71

— Ты припарковал машину во внешний ряд, — проговорил Марат. — Я проезжал мимо и заметил её.

— Ну и какого…

— С тобой хотят переговорить. Лучше, если ты больше не будешь бегать.

— Кто хочет переговорить? От кого это я бе…

Однако Марата уже не было рядом, он развернулся и исчез, как будто его и не было.

Дюк аккуратно положил столовые приборы на скатерть, вытер салфеткой рот, досчитал до десяти, встал из-за стола и прошёл в туалетную комнату. Он снял очки, умылся холодной водой, а потом посмотрел в зеркало. Ему не понравилось собственное отражение. У человека в зеркале было напряжение в каждой мышце лица и тоска в зрачках. Дюк никогда не видел себя таким. Или не помнил.

Так и не сумев ничего сделать с лицом, он вернулся за свой стол. Одновременно за его стол сел ещё один человек — напротив.

Дюк вздрогнул.

— Непростительная ошибка, — сказал ему Бондарев.

— В каком смысле?

— Ты ушёл и оставил еду без присмотра. В неё могли добавить яд или галлюциноген.

— Кто бы мог это сделать? — Дюк неуверенно ухмыльнулся.

— Я.

— Если ты думаешь, что это смешно… — Дюк взял вилку.

— Нет, я не думаю, что смешно. Особенно не смешно будет тебе, когда ты попробуешь.

— Я попробовал, — Дюк ткнул вилкой в кусок мяса, отправил в рот, прожевал и проглотил. — Ну все, доволен? Нашутился? Что вы тут вообще делаете — ты, Марат?

— Тебе же сказали — нужно поговорить.

— Так это ты хочешь со мной поговорить?

— А кто же ещё?

— И о чём же?

— Я хотел спросить — что плохого тебе сделал Воробей?

Дюк вдруг почувствовал некоторое неудобство в районе желудка.

2

Бондарев ждал ответа, чуть склонив голову и постукивая пальцами по столу. Дюк внимательно прислушался к ощущениям внутри себя, поднял глаза и сказал:

— Это что, Директор распорядился?

— Нет, это моя личная инициатива. Ну ещё Марат немножко помог тебя выцепить — ты же на звонки не отвечаешь, в Конторе не появляешься…

— Меня не было в Москве, я только что вернулся…

— Директор говорит, что не давал тебе никаких новых заданий, так что куда это ты мог ездить?

— Это не новое задание, это старое… Старое, в котором возникли некоторые проблемы.

— Проблем у тебя и вправду хватает, — согласился Бондарев. — Итак, что там насчёт Воробья?

Дюк поморщился, чувствуя маленькую обоюдоострую спицу, поднимающуюся от желудка вверх:

— Так это яд или галлюциноген?

— Выбери сам.

— Если это яд, то я могу просто не успеть все тебе рассказать…

— А ты постарайся. Я уже дважды задал тебе вопрос, а ты все выкручиваешься…

— Меня интересует собственное здоровье, — огрызнулся Дюк. — И это естественно.

— Воробей, — негромко произнёс Бондарев.

— Ах да, Воробей… Значит, так, — Дюк снова поморщился и слегка побледнел. — Он действовал мне на нервы. Как только мы прилетели в Прагу — летели на разных самолётах, слава богу, но потом встретились, и вот тут началось… Он говорил без умолку, его рот не закрывался, он высказывал какие-то идиотские идеи, давал мне советы, у него насчёт каждой молекулы во Вселенной было своё мнение. Это было как радио, которое невозможно выключить. Учти, что перед этим я два с лишним года работал только в одиночку. И когда я работал в одиночку, я не провалил ни одного дела, я ни разу не ошибся. Для меня лучшая компания — это я сам. Так я сказал Директору, когда решался вопрос с Прагой. Он ответил, что в задании с двойной мишенью необходима страховка в лице напарника. Он сказал, что признает мои успехи, но что дальнейшая работа в одиночку приведёт к потере контактности, командного начала, к чрезмерному индивидуализму. И он был прав, только он слишком поздно спохватился. Я заранее ненавидел того человека, которого мне дадут в партнёры для пражского задания. Если бы назначили тебя, то я возненавидел бы тебя. Но они дали мне Воробья, а Воробей и без того умел раздражать людей своей болтовнёй.

— Никто не без греха, — сказал Бондарев. — Кое-кто считает тебя снобом и умником. Кое-кто считает меня сибирским валенком…

— Поправка — я сказал так только однажды. Потом я узнал, что ты не из Сибири.

— Никто не идеален, — сказал Бондарев. — Но это не причина убивать людей.

Дюк искренне удивился:

— Что ты имеешь в виду? Кто кого убил?

— Ну ты убил не сам, ты использовал других людей…

— Стоп-стоп, кого это я убил «не сам»?! Ты оскорбляешь меня как профессионала! Я всегда сам исполнял свою работу, и я всегда предпочитал близкий контакт, никаких мин и снайперских винтовок…

— Ты сам сказал, что возненавидел Воробья.

— Некорректная цитата. Он меня раздражал, не более. Для ненависти нужны более серьёзные основания.

— Хорошо, он раздражал тебя, а ты…

— Он раздражал меня. Я нервничал. У меня было сложное задание, а тут ещё этот придурок на шее. Неудивительно, что все так случилось.

— Неудивительно, что ты убил его?

— Опять ты за своё! Нет. Неудивительно, что я ошибся.

— Что ты называешь ошибкой?

— Я свернул не туда.

— Это что, какая-то символика? Какой-то образ? Что значит — свернул не туда?! Говори нормальным языком!

— Когда я говорю — свернул не туда, я имею в виду, что пропустил правильный поворот и свернул там, где не надо было поворачивать.

Бондарев по-прежнему смотрел на него непонимающими глазами, и Дюк схватился за салфетку:

— Тебе нарисовать схему подземного гаража, чтоб ты понял?!

— Не надо.

— И после этого он ещё обижается на «сибирского валенка», — пробурчал Дюк. Его желудок откликнулся на это замечание угрожающим клокотанием. В горле стало сухо и как-то тревожно.

— Мне кажется, у нас осталось не так много времени, — сказал Бондарев.

3

Дюк слегка помассировал верхнюю часть живота и продолжил:

— Я был так зол на Воробья, на Директора и на самого себя, что опоздал с поворотом, и мы с Воробьём вышли под видеокамеры внутреннего слежения. Это была моя первая ошибка. Я спохватился, когда эта штука уже среагировала на движение и включилась. Воробей ничего не заметил, прошлёпал мимо, как будто гулял по Тверской.

— И что было дальше?

— А дальше ничего не было. Я так понимаю, что постоянного наблюдения за мониторами у них не было, отснятый материал отсматривали только утром. Поэтому мы без проблем прошли куда нужно и сделали своё дело. И это было плохо, потому что это вынудило меня совершить вторую ошибку.

— Вынудило? Какое-то незнакомое и странное слово. Как можно было тебя вынудить?

— Если бы моя первая ошибка вызвала тревогу и прочие неприятности, то я был бы вынужден объяснить Воробью, что случилось. Это было бы противно и унизительно для меня, но я бы это сделал. Однако ничего не произошло. Мы выполнили задание и благополучно вернулись домой. Не было необходимости рассказывать о моей ошибке.

— Да, ведь ты же такой безошибочный, такой идеальный…

— Ты верно понимаешь мою мотивацию. Я ничего не сказал Воробью, я ничего не сказал Директору. Я никому ничего не сказал. Это было не совсем профессионально, но я надеялся, что моя ошибка не будет иметь никаких последствий. Я снова ошибся.

— Только одна деталь — заплатил за твои ошибки Воробей. Не ты — Воробей.

— Я не спорю, но мне представляется, что это было случайностью. Попал бы я в их поле зрения, отыгрались бы на мне. Это было бы более справедливо, но так устроена жизнь…

— Не надо про жизнь. Давай про себя.

— Про меня? Хорошо. Потом я узнал, что Воробья летом вычислили и ликвидировали в Милане то ли турки, то ли чеченцы. А раз в Праге мы действовали против финансовой компании, через которую экстремистские исламские организации перекачивали деньги в Турцию и далее в Чечню, можно предположить, что смерть Воробья и моя тогдашняя осечка были связаны. Я предположил это. Но опять-таки никому не сказал о своих предположениях. Потому что было уже слишком поздно. Ты можешь мне не верить — но я расстроился.