Предрассветный час (сборник), стр. 16
— Почему этот вечер отличается от всех других вечеров? — спросил он. — В каждый другой вечер мы можем есть и кислый и пресный хлеб, но в этот вечер — только пресный хлеб; во все другие вечера мы можем есть любые травы, но в этот вечер — только горькие...
Зазвонил телефон. Мейер остановился и посмотрел на жену. На мгновение оба помедлили, не желая нарушать ритуал. Но тут же Мейер еле заметно пожал плечами. Может быть, идя к телефону, он напоминал себе, что прежде всего он полицейский, а уж потом еврей.
— Алло? — сказал он.
— Мейер, это Коттон Хейз.
— Что такое, Коттон?
— Послушай, я понимаю, что у вас праздник...
— Да в чем дело?
— Убийство, — сообщил Хейз.
Мейер спокойно сказал:
— У вас всегда убийство.
— Тут другое. Патрульный пять минут назад прибежал. Закололи человека в проулке за...
— Коттон, я не понимаю, — возразил Мейер. — Я ведь обменялся дежурством со Стивом. Он что, не пришел?
— Что там такое, Мейер? — спросила Сара из столовой.
— Ничего, ничего, — ответил Мейер. — Стив там? — спросил он Хейза с раздражением в голосе.
— Да тут он, сейчас отошел ненадолго, но не в этом дело.
— Да в чем же? — спросил Мейер. — Я как раз был в середине...
— Такой случай, что ты нужен, — сказал Хейз. — Ты уж прости ради бога. Но такие обстоятельства... Мейер, бедняга, которого нашли в проулке...
— Ну, что такое с ним? — спросил Мейер.
— Мы думаем, что это раввин, — ответил Хейз.
Глава 2
Служителя Еврейского центра в Айсоле звали Ирмияху Коэн, а сам он, представляясь, использовал еврейское название синагогального служки — шамаш. Он был лет шестидесяти, высок, худ, одет в мрачный черный костюм. Возвращаясь в синагогу с Кареллой и Мейером, он немедленно надел на голову ермолку.
Только что они втроем стояли в переулке за синагогой, глядя на тело убитого раввина и красный ручеек, с которым утекла жизнь. Ирмияху, не скрываясь, плакал, закрыв глаза, не в силах глядеть на убитого, который был духовным руководителем еврейской общины. Карелла и Мейер, уже давно служившие в полиции, не плакали.
Трудно не заплакать при виде заколотого насмерть человека. Черная одежда раввина и молитвенная накидка с бахромой пропитались кровью, но, к счастью, скрывали от взора множество колотых ран на груди и животе. Их потом будут осматривать в морге при описании внешнего вида трупа и перечислять количество, местонахождение, размер, форму и направление разрезов и глубину проникновения. Так как двадцать пять процентов всех смертельных колотых ран имеют результатом ранение сердца, так как в области сердца убитого раввина было страшное скопление колотых ран и влажная масса свернувшейся крови, оба детектива автоматически заключили, что причиной смерти является ранение сердца, и мысленно поблагодарили судьбу, что раввин был полностью одет. Не раз приходилось им бывать в моргах и видеть голые мраморные столы с обнаженными трупами, которые уже не кровоточили, так как из них навсегда утекли и кровь и жизнь. Кожные покровы, разорванные, как непрочная марля, мягкие внутренности, лишенные защитного покрова, вывернутые, выставленные напоказ, зияющие кровавые раны, кишки — все вызывало дурноту.
Убитый же раввин еще был хозяином своего тела, и пока виднелась только небольшая часть его, куда обрушилась ярость убийцы. Глядя вниз на убитого, ни Карелла, ни Мейер не плакали, но у них сузились глаза и в горле все пересохло. Заколотая жертва убийства — страшное зрелище. Человек, действовавший ножом, был вне себя от ярости. Единственными видными частями тела раввина были руки, шея и лицо, и хотя смертельные раны были не здесь, а прятались под черной одеждой и молитвенной накидкой, но именно эти открытые беззащитные места взывали к Небу. На горле раввина было два небольших пореза, почти как у нерешительного самоубийцы. Более глубокий поперечный разрез на шее спереди обнажил трахею, сонные артерии и яремную вену, но они не были перерезаны — по крайней мере, так казалось Карелле и Мейеру. Несколько порезов было около глаз и большая рана пересекала переносицу.
Но Карелла и Мейер болезненно отвели глаза от других ран — от рассеченных ладоней раввина. Они знали, что это следы самозащиты. Эти раны выглядели страшнее других, по ним сразу представилось, как безоружный человек пытается защититься от взмахов ножа убийцы, подняв руки в беспомощной защите. Болтались рассеченные пальцы, ладони были разрублены. Патрульный полицейский, первым увидевший убитого, официально свидетельствовал медэксперту, что это и есть обнаруженный им труп. Второй патрульный оттеснял любопытных прохожих за только что поставленный полосатый барьер ограждения. Криминалисты и фотографы уже начали работать.
Карелла и Мейер с облегчением снова вошли в синагогу.
Помещение было безмолвным и пустым — место моления и ни одного молящегося. Они сидели на складных стульях в пустом зале. Вечный светильник горел над ковчегом, в котором хранилась Тора — Пятикнижие Моисея. По обеим сторонам ковчега стояли зажженные подсвечники — меноры, традиционная принадлежность каждого еврейского молитвенного дома.
Детектив Стив Карелла начал со своей традиционной принадлежности — достал записную книжку, открыл ее на чистой странице и с карандашом в руке начал опрашивать служителя синагоги. Традиционные вопросы шли по классической схеме.
— Как фамилия раввина? — спросил он.
Ирмияху высморкался и сказал:
— Соломон. Рабби Соломон.
— Имя?
— Яаков.
— Джейкоб, — уточнил Мейер. — Джейкоб Соломон.
Карелла кивнул и записал имя.
— Вы еврей? — спросил Ирмияху у Мейера.
Мейер помедлил мгновение и ответил:
— Да.
— Он одинокий или женат? — продолжал Карелла.
— Женат, — ответил Ирмияху.
— Имя его жены вы знаете?
— Не уверен. По-моему, Хава.
— Пиши: Ева, — перевел Мейер.
— Где жил раввин, вы знаете?
— Да. Это дом на углу.
— А адрес?
— Не знаю. Это дом с желтыми ставнями.
— Как вы сейчас оказались здесь, мистер Коэн? — спросил Карелла. — Вам кто-нибудь сообщил о смерти раввина?
— Нет. Нет, я часто бываю в синагоге. Проверить светильник, понимаете?
— Какой светильник, сэр? — спросил Карелла.
— Вечный светильник. Который над ковчегом. Он должен гореть всегда. Теперь во многих синагогах в светильнике маленькая электрическая лампочка. Мы же одна из тех немногих синагог в городе, которые пользуются для этого маслом. И как шамаш я считаю своим долгом проверять светильник...
— У вас ортодоксальная синагога? — спросил Мейер.
— Нет. Консервативная, — ответил Ирмияху.
— Теперь синагоги делятся на три типа, — объяснил Мейер Карелле. — Ортодоксальные, консервативные и реформированные. Тут теперь не так просто.
— Да, — выразительно сказал Ирмияху.
— Значит, вы шли в синагогу проверить светильник, — уточнил Карелла. — Правильно?
— Правильно.
— И что дальше?
— Я увидел полицейскую машину сбоку у синагоги. Я подошел и спросил, в чем дело. И они мне сказали.
— Так... Когда вы в последний раз видели раввина живым, мистер Коэн?
— На вечерней службе.
— Служба начинается после захода солнца, Стив. Еврейские сутки начинаются...
— Это я знаю, — сказал Карелла. — В какое время заканчивается служба, мистер Коэн?
— Примерно в полвосьмого.
— И раввин был здесь? Так?
— Ну, он вышел, когда служба кончилась.
— А вы остались в синагоге. У вас были какие-то дела?
— Да. Я собирал молитвенные накидки и ермолки и надевал...
— Ермолки — это шапочки, — сказал Мейер. — Такие маленькие черные...
— Да знаю я, — ответил Карелла. — Продолжайте, мистер Коэн.
— И надевал римоним на ручки свитков.
— Надевал что, сэр? — переспросил Карелла.
— Ну, великий талмудист, — ухмыльнулся Мейер. — Даже не знает, что такое римоним. Это такие серебряные набалдашники, Стив, в форме плодов граната. Символ плодородия, наверное.