Озорство, стр. 4

Она восседала на подушках, а рядом с ее локтем в ведерке со льдом охлаждалась бутылка с шампанским. Сам же Глухой пошел на нос судна и смотрел оттуда на берег.

Дом, за которым наблюдал Глухой, находился вблизи северного берега Айсолы. Строение чем-то напоминало большой барак, но было выполнено не из жести, а из бетона. Оно состояло в основном из двух частей — прямоугольной нижней и купольной верхней. И в общем производило очень неплохое впечатление. На верху обращенного к реке прямоугольного фасада, там, где он соединялся с куполом, сверкали на солнце буквы из нержавеющей стали:

ДЕПАРТАМЕНТ САНИТАРИИ

Здание это открыло свои двери в январе и выглядело девственно свежим и чистым, хотя его и обволакивали клубы дыма, валившего из двух труб, которые высились на обратной стороне здания. Яхта стояла на стремнине и то и дело подпрыгивала на высоких волнах. Из-за этого здание постоянно выходило из поля зрения бинокля, но Глухой упрямо продолжал наблюдение.

Наблюдать за зданием он начал 15-го января, почти сразу же после официального открытия департамента. Непрерывная слежка продолжалась целую неделю. Глухой пытался выяснить, в какие дни, кроме первой субботы каждого месяца, в департамент санитарии прибывают служащие других ведомств и посетители. В течение всего этого времени он видел только служащих департамента в элегантных зеленых форменных костюмах и громадные грузовики для перевозки мусора и отбросов. 28-го января он снова начал слежку, но перед ним были только те же служащие и те же грузовики.

Лишь в первую субботу февраля его долготерпение было вознаграждено: на территории департамента появились полицейские машины. Из них вышли люди в синей форме.

В тот февральский день Глухой наблюдал за зданием с носа зафрахтованной яхты, а на корме сидела закутанная в матросскую робу очередная девица и пила шампанское. В десять минут первого к фасаду здания, обращенному к реке, подъехал сине-белый фургон с надписью на бортах ПОЛИЦИЯ и припарковался на стоянке для автотранспорта. Из него вышли трое полицейских. На вид птицы невысокого полета, с полицейскими значками на форменной одежде, но без галунов или шевронов. Простые патрульные. Приблизительно через пять минут на автостоянку въехал «линкольн континенталь» без опознавательных знаков, и из него на залитую солнечным светом площадку вышли трое полицейских более высокого ранга. На медных кокардах, украшавших их форменные фуражки, играли отраженные от воды неяркие лучи солнца.

Глухой, не отрываясь, наблюдал за ними в бинокль.

Вскоре с Речного шоссе съехали еще три сине-белые радиофицированные патрульные машины, повернули направо и вкатились на автостоянку. Из первой машины вышли двое патрульных, из второй — патрульный и сержант, а из третьей — сержант и капитан. На бортах всех патрульных машин синей краской было выведено 87 УЧ. По истечении получаса к ним присоединились фургон телевизионщиков и несколько машин без опознавательных знаков. Это съехались газетчики и представители средств массовой информации, чтобы осветить для потомства первый прием в блещущем свежей краской здании департамента. Около часу дня в ту февральскую субботу Глухому стало ясно, что собрались все приглашенные и больше никто не явится.

Сегодня было 23-е марта.

У парадного подъезда здания, высившегося у самого берега на противоположной стороне неспокойной речной гавани, сновали люди в форменной одежде. Но среди них не было видно полицейских. Одни только служащие департамента санитарии, совершенно неинтересная Глухому публика. Полиция вряд ли появится здесь до следующего ежемесячного действия, которое состоится теперь только четвертого апреля.

В феврале сам комиссар почтил своим присутствием маленькое сборище в доме на берегу реки. Компанию ему составили известные Глухому высокопоставленные офицеры полиции — командир детективов Льюис Фримонт и главный инспектор Кертис Флит. В марте, никто из них там не появился. Не было и неизвестных Глухому двух представителей от корпуса полицейских инспекторов, сопровождавших начальство в прошлом месяце. Телевизионщики и газетчики тоже не сочли нужным отразить мартовское действо в средствах массовой информации. Никого в Америке не интересует то, что уже потеряло свою новизну. Даже «Буря в пустыне», потрясающий телесериал, навел бы на зрителей скуку, если бы продлился хоть на мгновение дольше нормы. Глухой не ожидал, что четвертого апреля соберется много народу. Только наряд полицейских, чтобы наблюдать за порядком и протоколировать происшествие.

Он опустил бинокль.

На следующей неделе нужно будет еще раз понаблюдать за зданием, чтобы убедиться, что все идет без изменений.

Четвертого апреля он сам придет на прием, но к этому посещению ему необходимо хорошо подготовиться.

Глухой, улыбаясь, прошел на корму яхты. Девица наливала себе еще стакан шампанского.

— Позволь за тобой поухаживать, — произнес он.

— Спасибо, — поблагодарила девица. — Ты уже закончил свои дела?

— Осмотр берега? Да, — ответил он.

Голос у нее был с легким придыханием, как у Мэрилин Монро, а глаза — цвета изумруда. Глухой накануне посоветовал ей одеть обувь на резиновой подошве и теплую одежду на случай холодной погоды. Девица же вырядилась в белые кроссовки, короткие белые шорты, белую футболку, желтый непромокаемый плащ и желтую зюйдвестку, надвинутую на длинные белокурые волосы. Она сидела, скрестив длинные ноги, плащ распахнулся, в руке она держала стакан и с любопытством смотрела, как в него из бутылки лилось шампанское. Двадцать три, самое большее двадцать четыре года, на глаз определил ее возраст Глухой.

— Готово, — сказал он, наполнив ее стакан, а потом свой.

— Спасибо, Гарри, — прощебетала девица.

Ей никогда не нравилось имя Гарри, но Глухому оно определенно шло. Ему бы пошло любое имя.

— За тебя, — подняв свой стакан, произнес тост Глухой.

— Спасибо, — снова прощебетала девица.

— И за меня, — закончил тост Глухой.

— Очень хорошо, — улыбнулась девица.

— И за чудную музыку, которую мы сейчас вместе сочиним.

Она кивнула головой, но промолчала. Пусть не думает, что легко добьется своего. Они зазвенели стаканами и маленькими глотками выпили шампанское. Яхта качалась на волнах, над рекой дул сильный ветер. Он гнал облака, рвал их в клочья, и наконец проглянуло солнце.

— Внизу нас ждет дисковый магнитофон, — шепнул он.

— Неужели? — в ее изумрудных глазах мелькнул интерес.

— Как ты думаешь, не спуститься ли нам туда?

— А что нас еще там ждет?

Она отвела стакан с шампанским от своих пухлых губок, рот ее приоткрылся. Обутая в спортивную туфлю нога дрожала мелкой дрожью.

— Двуспальная кровать...

— Да ну!

— И много шампанского.

— Мммм.

— И я, — он наклонился и поцеловал ее.

Она вдруг почувствовала головокружение и подумала, не подбросил ли он ей что-нибудь в шампанское. А потом она поняла, что голова у нее закружилась от его поцелуя. «Ах, парень, что ты со мной делаешь», подумала она.

Глухой поднял ее с мягкой скамейки и понес на руках по ходившей ходуном палубе к открытой двери, которая вела вниз. Снес ее по лестнице в какое-то похожее на маленькую кухню помещение. «Кажется, это называется камбуз», подумала она. А он нес ее дальше, пока не донес до двуспальной кровати — единственной вещи, которая более или менее соответствовала своему названию.

Осторожно положив ее на кровать, он сказал:

— Сейчас мы будем с тобой трахаться до упаду, Гейл.

Так звали девицу. И свое обещание он, по ее мнению, выполнил.

Глава 2

— Смотрю я, и мне это совершенно не нравится, — говорил Джиб. — Мы готовимся к бесплатному концерту, до него осталось только двенадцать дней, а ни в печати, ни по радио, ни по телевизору ни звука, ни слова об этом. Вот что мне не нравится.

Джиб был лидером ансамбля рэпперов.

Их было четверо: Джиб, Сильвер и две девушки. Одну из них звали Софи, а другую — Грас. Группа именовалась «Блеск плевка», а выдумал такое сногсшибательное название Джиб. Это было в те времена, когда они еще гремели и вопили на уличных перекрестках в Даймондбеке и назывались «Четыре Кью». Что вполне соответствовало роду музыки, которую они обрушивали на прохожих. Но уже тогда уличные успехи не удовлетворяли Джиба. Это хорошо до поры до времени, думал он, и строил планы стремительного продвижения к — о-о! — сияющим вершинам преуспевания и богатства.