Ненавидящий полицейских, стр. 22

– У меня в комнате.

– Где это?

– Улица Хэйвен, дом 831.

Карелла записал адрес.

– Что у вас там еще есть интересного?

– Ребята, вы мне поможете?

– А что, нужна наша помощь?

– У меня там несколько пистолетов.

– Сколько?

– Шесть, – сказал Бронкин.

– Что?!

– Да.

– Назовите их.

– Два 45-го калибра. Потом еще один «люгер», маузер, и у меня есть даже один «токарев».

– А еще?

– А еще один 22-го калибра.

– Все у вас в комнате?

– Да, целая коллекция.

– Обувь тоже там?

– Да. Зачем вам моя обувь?

– И ни на один пистолет нет разрешения, так ведь?

– Нету. Я упустил это из виду.

– Это уж точно. Хэнк, позвони в девяносто второй. Узнай, кто задержал Бронкина в пятьдесят втором году. Мне кажется, Фостер начинал в нашей конторе, но Риардон мог где-то работать до нас.

– А-а, – неожиданно сказал Бронкин.

– Что?

– Вот в чем все дело, да? Эти двое копов?

– Да.

– Попали пальцем в небо, – сказал Бронкин.

– Может быть. Когда вы вышли из кино на 80-й Северной?

– Примерно так же. В полдвенадцатого или в двенадцать.

– Пока все правда, Хэнк?

– Да.

– Надо позвонить в кино на 80-й Северной и проверить это тоже. Теперь можете идти, Бронкин. Ваш эскорт в холле.

– Слушайте, – сказал Бронкин, – могу я выпить кофе? Я помог вам, верно? Как насчет перекусить?

Карелла высморкался.

Ни на одной паре обуви в квартире Бронкина каблуки не имели даже отдаленного сходства с отпечатком, обработанным в лаборатории.

Баллистическая экспертиза установила, что ни одна из роковых пуль не была выпущена из принадлежащих Бронкину пистолетов 45-го калибра.

Из 92-го участка сообщили, что ни Майк Риардон, ни Дэвид Фостер никогда там не работали.

А жара не спадала.

Глава пятнадцатая

В четверг вечером, в семь часов двадцать шесть минут, все в городе смотрели на небо и ждали.

Город услышал некий звук и, услышав его, замер. Это был отдаленный раскат грома.

С севера вдруг подул ветер, освеживший обожженное лицо города. Ворчание грома раздалось ближе, и небо прорезали светящиеся зигзаги молний.

Люди, подняв голову к небу, ждали.

Казалось, дождь никогда не пойдет. Напрасно неистово вспыхивали молнии, стегали высотные здания и плясали над горизонтом. Гром сердито рокотал, ругаясь и негодуя.

Внезапно небо разверзлось, и хлынул дождь. Крупные капли забарабанили по тротуарам, улицам и водосточным желобам; раскаленный асфальт зашипел от соприкосновения с водой. Жители города улыбались, глядя на дождь, глядя, как большие капли – боже, какие огромные! – брызжут на мостовую. Все улыбались и хлопали друг друга по спине, и похоже было, что теперь все будет хорошо.

Но дождь перестал.

Он прекратился так же внезапно, как и начался. Сначала лило так, как будто прорвало плотину. Это продолжалось четыре минуты тридцать шесть секунд. Потом все кончилось, как если бы отверстие в плотине заткнули.

Молнии еще играли в небе, и гром по-прежнему ворчал, но дождя не было.

Ливень принес облегчение не больше чем на десять минут. После этого воздух опять стал раскаленным, и люди снова ругались, жаловались и обливались потом.

Никто не любит грубых шуток.

Даже когда шутит господь бог.

Когда дождь перестал, она стояла у окна.

Она мысленно выругалась и напомнила себе, что должна научить Стива языку знаков. Тогда он будет знать, когда она ругается. Сегодня он обещал прийти, и теперь она думала об этом и о том, что ей надеть для него.

Наверное, самым подходящим костюмом было бы отсутствие всякой одежды. Она улыбнулась собственной шутке. Это надо запомнить и сказать ему, когда он придет.

У улицы снова стал печальный вид. Дождь принес с собой веселье, но теперь он прошел, и улица стала темно-серой. Этот унылый цвет напоминал о смерти. Смерть.

Двое погибли, двое человек, с которыми он работал и которых хорошо знал... И почему только он не подметальщик улиц, или мойщик окон, или что-нибудь в этом роде, почему полицейский, почему коп?

Она обернулась и посмотрела на часы, чтобы узнать, сколько еще осталось до его прихода, до того момента, когда она увидит подергивание дверной ручки и побежит открывать дверь. Стрелки часов ее не успокоили. До этого еще целые часы. Если он вообще придет. Если не случится ничего такого, что может задержать его на работе, – еще убийство, или...

"Я не должна об этом думать.

Это может повредить ему.

Если я буду думать о несчастье...

С ним ничего не может случиться... ничего. Стив сильный, Стив – хороший полицейский. Стив может постоять за себя. Но Риардон тоже был хороший полицейский, и Фостер тоже, и обоих уже нет в живых. Что может сделать полицейский, если ему стреляют в спину из пистолета 45-го калибра? Что ему делать, если убийца сидит в засаде?

Не думать об этом.

Убийств больше не будет. Это больше не повторится. Фостер был последней жертвой. Все. Все.

Стив, приходи скорее".

Она села перед дверью, зная, что придется ждать часы, пока начнет поворачиваться дверная ручка и скажет ей, что он здесь.

Человек встал с места.

Он был в трусах. Трусы были пестрые, они ловко сидели на нем; он прошел от кровати к туалетному столику, переваливаясь по-утиному. Высокий мужчина, великолепно сложенный. Он оценивающе поглядел на свой профиль в зеркале над туалетным столиком, посмотрел на часы, тяжело вздохнул и снова пошел к кровати.

Еще есть время.

Он лежал, глядя в потолок, и вдруг ему захотелось курить. Он опять встал и подошел к столику, двигаясь со странным перевальцем, что не подходило к его великолепной фигуре. Зажег сигарету и вернулся к кровати. Так он лежал, попыхивая сигаретой и размышляя.

Он думал о полицейском, которого убьет сегодня ночью.

... Перед тем как идти домой, лейтенант Бернс остановился поболтать с капитаном Фриком, старшим офицером участка.

– Как дела? – спросил Фрик.

Бернс пожал плечами:

– Как в игре «Холодно – горячо». Похоже, что в эту жару про одну вещь мы уж точно можем сказать: «Холодно».

– Про какую?

– Про это дело.

– Ах, да, – сказал Фрик устало. Он был уже не так молод, как раньше, и вся эта суета его утомляла. Что ж, если этих полицейских убили, значит, так им было на роду написано. Сегодня жив, завтра умер. Нельзя жить вечно, все там будем. Конечно, надо найти преступника, но нельзя требовать от человека слишком много в такую жару. Особенно когда он уже не так молод и устал.

По правде говоря, Фрик был усталым человеком с двадцати лет, и Бернс это знал. Он не испытывал нежных чувств к капитану, но он был добросовестный полицейский, а добросовестный полицейский отчитывается перед начальником участка, даже зная, что от того мало толку.

– Вы заставляете ребят побегать, верно? – спросил Фрик.

– Да, – сказал Бернс, думая, что необходимость этого должна быть ясна даже недоумку.

– Я думаю, это какой-нибудь придурок, – сказал Фрик. – Как ему влетит что-нибудь в голову, так он выходит на улицу и стреляет.

– Почему именно в полицейских? – спросил Бернс.

– А почему нет? Как вы можете знать, что придет в голову придурку? Может, попал в Риардона случайно, даже не знал, что это полицейский. Потом увидел, что газеты подняли шумиху, подумал, что дело того стоит, и уже намеренно убил второго полицейского.

– Как он узнал, что Фостер полицейский? Фостер был в гражданском костюме, как и Риардон.

– А может, этот придурок уже имел дело с полицейскими, откуда мне знать? Ясно только одно – это придурок.

– Или очень хитрый парень, – сказал Бернс.

– Почему? Чтобы спустить курок, ума не надо.

– Да, но, чтобы это сошло тебе с рук, ум нужен, – возразил Бернс.