Северная Пальмира. Первые дни Санкт-Петербурга., стр. 54

Фарфор елизаветинского времени был восхитительно свеж (хотя и несколько наивен), воздушен, замечателен своей цветовой гаммой, богатством и грациозностью форм. В качестве моделей использовали фарфор как из Китая, так и из Мейсена, но образцы не копировали слепо. Среди продукции первых лет были чайные и кофейные сервизы с мягкой росписью на русские сюжеты. Позже формы стали более живыми, а сюжеты наполнились движением. Первыми и самыми простыми фигурами были цветы и гирлянды на барельефах или розы и ягоды на крышках чашек и мисок. Среди статуэток, выполненных после 1782 года, самыми ранними являются восхитительные фигурки негров: человек в длинном плаще и головном уборе из перьев на манер индейца, сидящая женщина в юбке, с бусами и с чем-то вроде кубинского платка на голове, два жестикулирующих человека в набедренных повязках и мужчина в тунике и тюрбане. Все фигурки имеют высоту примерно шесть дюймов. Другие фигуры — пытающегося согреться солдата, стрелка, различных персонажей в восточных костюмах — возможно, изготовлены лучше, но в них нет такого очарования. В 1753 году Виноградов попробовал создать Атласа, несущего мир на своих плечах, но в печи фигурка была испорчена. К концу этого периода относится фигура сидящего на корточках крылатого Купидона.

Интересно, что на протяжении всего времени расцвета русского фарфора в нем присутствовали фигуры животных. Среди самых ранних экземпляров можно найти несколько формально выполненную фигурку собаки (статуэтка напоминает китайские) и более живую группу из трех собак, нападающих на кабана.

Поначалу тарелки, вазы, горшки для цветов и другие предметы окрашивали одной краской, чаще всего пурпурной, зеленой или золотой. Другие изделия из фарфора украшали очень незамысловато: написанными черной краской букетами или пейзажами. Позднее методы украшения стали более разнообразными: белый или золотистый фон, иногда с цветными гирляндами или цветами. Сохранилась чашка и блюдце, на которых изображены в голландском стиле сцены голландского праздника. Есть несколько чашек, расписанных в китайском стиле. Конечно, есть и чашки, на которых изображены инициалы и геральдические рисунки.

С 1753 года Виноградов начал специализироваться на эмалированных табакерках, которые Елизавета посылала за рубеж видным особам. Наиболее часто изготовлялись табакерки в виде конверта, на одной стороне которого была надпись с именем адресата (сохранилась табакерка, адресованная великой княгине Екатерине), а на другой находилась красная печать. Были табакерки разных форм, на которые наносились — как снаружи, так и изнутри — изображения батальных сцен, пейзажи, цветочные узоры, группы животных или же придворные. На одной табакерке (возможно, разрисованной Эрихсеном) — портрет самой императрицы.

То, что Екатерина унаследовала от Елизаветы мастерские по производству фарфора Виноградова, было весьма значительным достоянием.

В прочих, менее значительных, видах искусств можно встретить немало имен — как русских, так и иностранных, — которые оказали свое влияние на положение в искусстве в описываемую эпоху, но если мы начнем перечислять их, то наша книга превратится в каталог — а такие каталоги уже есть. К какой бы области деятельности художников Елизаветинской эпохи мы ни обратились, везде можно прийти к заключению, что они заслуживают рассмотрения в не столь общем обзоре, как наш. Это Саблуков, Вишняков (1699—1761), который работал в театре и был учителем Алексея Вельского; это Титов, который создал портрет Бестужева в ссылке; это миниатюристы, такие, как француз Самсой; это великолепные граверы того времени — Вортманн, Штенглин, Махаев, Шмидт, Соколов, Греков, Чемесов; это различные ювелиры; это французы — изготовители мебели и создатели медалей и ковров. Можно назвать и акварелистов, имена которых не сохранились, только фамилии: Никонов, Морозов, Тиоран; эти художники расписывали сделанные из тонкого пергамента веера, обрамленные золотом и драгоценными камнями и хранящиеся сейчас в Эрмитаже. Эти веера как бы позволяют нам заглянуть в те времена. Здесь есть выполненный в немецкой манере портрет Анны Иоанновны, окруженной аллегорическими фигурами, с горой трофеев и закованными в кандалы пленниками. Здесь есть и изображение сражения между русскими и турками, выполненное в манере художников Людовика XIV. Есть и неизменная Диана, застигнутая врасплох Актеоном, выполненная в стиле времен Людовика XV. Здесь и Арион [39], играющий на своей лире. На одном из последних вееров правления Елизаветы очень тщательно изображены здания Царского Села: на одной стороне — Большой дворец, на другой — Эрмитаж… Но вернемся обратно к Растрелли, чтобы посмотреть на лучшие творения его гения, жемчужины короны императрицы, для которой он работал, которые продолжают светить и после того, как смерть унесла и императрицу, и его самого.

XI.

ЕЛИЗАВЕТА И РАСТРЕЛЛИ: ПОСЛЕДНИЕ 1747-1762 ГОДЫ

Вернемся к началу столетия, к Петру, Екатерине и связанным с их именами легендам. Из-за войн, занявших среднюю часть его правления, царь, как говорит история, часто был вынужден оставлять свою растущую столицу. Во время одной особенно продолжительной отлучки его супруга Екатерина, как говорит предание, приготовила ему сюрприз. Она выбрала удобное возвышенное место в пятнадцати милях от Петербурга, откуда открывался красивый вид на окрестности, и там возвели сельский домик, посадили сад, проложили аллеи из ивовых деревьев и построили зеленые беседки. Вся работа заняла примерно два года. Когда Петр снова появился в столице, дом был готов. Выслушав восторги Петра по поводу завершения Стрельны и Петергофа, Екатерина улыбнулась и произнесла: «Я обнаружила очаровательное место, очень здоровое, уединенное и не так далеко отсюда, где ваше величество, возможно, захотите отдохнуть, если пожелаете пойти на него взглянуть».

«Охотно, — ответил Петр, поощренный вниманием супруги к его желаниям и комфорту. — Мы отправимся туда завтра же».

На следующее утро они отправились в путь в сопровождении морских и армейских офицеров. За ними следовал экипаж с провизией и палаткой на случай, если они пожелают закусить.

Как легко представить себе это путешествие! И южные окраины зарождающегося города, которые вокруг Московской триумфальной арки до сих пор полупустынны, и галоп на протяжении восьми-девяти миль по прямой дороге, где сейчас проложена автострада, внезапный поворот влево на холм, где находится Пулковская обсерватория, путешествие через лес, открывающийся вид на Дудерхоф и Кузьмино — и, наконец, Царское Село. «Земля, куда везет меня Екатерина, должно быть, очень красива, — весело говорил Петр, — поскольку дорога очень приятна». Наконец появился дом — в месте совершенно Петру незнакомом, на заросшем лесом холме над болотами Петербурга. «Смотри, — произнесла Екатерина, — вот место, о котором я говорила». Тогда, как повествует легенда, царь обнял свою жену за шею и с большой нежностью произнес: «Моя Екатерина никогда не обманывала меня и никогда не давала мне советов. Я чувствую, она хочет показать мне, что вокруг Санкт-Петербурга места достойные украшения есть не только на берегу» (здесь следует вспомнить о любви Петра к морскому берегу).

Вот такой является, согласно преданию, история возникновения Царского Села — прекрасного дворца с чистым воздухом, хорошей водой и на возвышенности, заметно более здоровой, чем окружающие болота. Трудно сказать, соответствует ли предание истине; твердо известно лишь то, что с 1708 года это место принадлежало Екатерине. Из истории этого места до того, как его нашла Екатерина (если это действительно была она, а не Петр), известно лишь, что здесь стоял сельский дом, известный еще со времен шведского владычества под финским названием по холму, на котором стоял, — Саари-Мойс, «высокое место». Захватив это место, русские преобразовали название в «Сарское Село».

Первым архитектором, приступившим к работе на этом месте, на обустройство которого в последующие два столетия будет потрачено столько сил и денег, скорее всего, был некто Иоганн Христиан Фёрстер, голштинец, поступивший на службу к Петру в то же время, что и Маттарнови, Швертфегер, Шедель и Браунштейн. Деятельность Шлютера, по-видимому, связана в Царском Селе с первым дворцом, или, скорее, охотничьим домиком, построенным для Екатерины из дерева, а также с двумя деревянными церквами, одна — в деревне Царское, а другая — в императорском парке. Ученик Шлютера, И.Ф. Браунштейн, заменил Фёрстера: он построил первый кирпичный дом на Саари-Мойс — двухэтажное здание длиной примерно в сто футов и примерно в тридцать восемь футов шириной, с шестью комнатами на каждом этаже. Здание, разработанное и украшенное внутри в голландском стиле, столь любимом Петром, было завершено в 1724 году, за год до его смерти. Тогда же название «Саари-Мойс» было изменено на Благовещенский, после завершения Фёрстером церкви Благовещения, которая была начата еще в 1717 году, а четырьмя годами позже сгорела дотла. В 1725 году, после смерти Петра — и, возможно, в его честь, название было снова изменено, на этот раз простым изменением первого русского названия «Сарское Село» на «Царское Село». Старая форма, «Сарское Село», однако, встречается в официальных документах вплоть до 1808 года.