Лики Японии, стр. 2

В целом автор, гражданин социалистической страны, стоит на близких и понятных нам классовых и политических позициях, но иногда он недостаточно ясно их выражает. Так, говоря о структуре японского общества, о том, что каждая фирма, каждое учреждение представляют собой пирамиду и что множество таких пирамид складываются в общеяпонскую пирамиду, вершиной которой является император, автор ничего не пишет о том, все ли японцы довольны такой структурой вообще и своим местом в ней в частности.

Ряд замечаний автора, касающихся своеобычности и даже парадоксальности поведения японцев в тех или иных ситуациях, может быть действительно разделен немцами, для которых такое поведение нехарактерно, но советскому читателю, знакомому с многообразием культурных традиций, форм этикета, национальных психологических особенностей в такой многонациональной стране, как СССР, вряд ли оно покажется необычным или уникально японским.

В самом деле, является ли сугубо японским внимание к вопросам старшинства, взаимоотношения между «сэмпаем» и «кохаем», изысканная вежливость в одних случаях и невнимательность и даже невежливость друг к другу в других? Является ли призыв открывать свою малую родину, призыв вернуться из городов к земле, хранящей прах предков, столь уж характерным именно для Японии?

Разве одни японцы задумываются о себе, о том, откуда они пришли и что они собой представляют? В классической русской и в современной советской литературе мы можем найти немало произведений, притом прекрасных, где звучит та же ностальгия жителя большого города по родной деревне и ее забытым ценностям. Да, впрочем, и в Германии в начале нашего века «почвенническое» направление в литературе было весьма заметным явлением. И то, что человек, вежливый и обходительный в своей среде, у себя в деревне, дома, в кругу знакомых, может утерять эту вежливость в толпе, в электричке, в магазине, где его окружает множество незнакомцев, где люди обезличены, — это ведь тоже явление, встречающееся далеко не в одной Японии.

Мне немало приходилось заниматься этнографией бытового поведения народов разных уголков мира, в том числе столь далеких друг от друга, как Япония и Северный Кавказ. И нередко случалось, что, обсуждая с моим коллегой, этнографом из Кабардино-Балкарской АССР, специфические вопросы этикета, моральных ценностей, норм поведения, принятых у адыгейцев, черкесов, кабардинцев, я вновь и вновь отмечал, что буквально то же самое, в тех же словах можно было бы сказать и о японцах: здесь и почтение к старшему, будь он даже старше всего на два-три года, и культ стойкости к страданиям, и даже нарочитый поиск неудобств и лишений, чтобы ярче показать свою стойкость, и нетерпимость к публичному выпячиванию своего «я», и внешнее, показное безразличие мужа к жене, отнюдь не отражающее его подлинных чувств, и многое-многое другое.

По-видимому, то, что кажется в японцах необычным для европейцев и что на самом деле можно найти у других народов, отражает общеисторические закономерности перехода от феодализма к капитализму. В большинстве стран Европы этот переход произошел уже несколько столетий назад, тогда как для японцев еще в сравнительно недавнем прошлом, и многие пережиточные внешние черты феодального типа поведения, уже не соответствующие содержанию повседневного поведения, все еще стойко сохраняются в быту и выглядят особым диссонансом на фоне супериндустриализированного общества.

К сказанному здесь и к сказанному Юргеном Берндтом в его книге можно было бы добавить многое, но это означало бы написать еще одну такую же книгу, притом без всякой гарантии, что она исчерпала бы все возникающие в связи с рассмотрением современного японского общества вопросы. Достаточно и того, что книга Ю. Берндта показала нам в новом ракурсе, со своеобразной авторской точки зрения, несколько ликов бесконечно многоликой страны — Японии.

С. Арутюнов

От автора

Впечатления о Японии, вынесенные мной за двенадцать посещений (между 1958 и 1981 годами), хотелось бы упорядочить. Что оставило наиболее глубокий след? О чем стоит рассказать? Что требует обобщения? В каких случаях лучше отказаться от этого? Обращаюсь к своей памяти. Собственные записки вряд ли здесь помогут, ибо настоящий дневник я никогда не вел. Несколько сделанных наспех коротеньких записей или бегло набросанная для дальнейшего анализа мысль — вот все, чем я располагал, приступая к книге, правда, если не считать весьма обширного материала о Японии, накопившегося у меня за несколько лет.

Как автору мне следовало остерегаться и субъективности, и излишней уверенности в суждениях, а также преувеличенной восторженности, которая часто овладевает приезжими в Японии. Трезво и непредвзято оперируя фактами, необходимо было избежать жонглерства.

Признаться, задача оказалась не из легких, так как мои возможности как автора были ограниченны. И причина не в последнюю очередь в том, что моей специализацией является не история, не экономика или политика Японии, а японская литература. Так что я не преследовал цель представить всеохватывающую картину страны. Для этого мне недоставало непосредственности путешественника, который, побывав в стране всего несколько недель и чаще всего не владея даже японским языком, без особых угрызений совести, не задумываясь, берется писать об этой стране и делает вид или даже верит, что все написанное им — бесспорная истина. Мне хотелось бы поделиться с читателем тем, что я лично пережил и познал на собственном опыте, что услышал или прочитал, не делая, однако, попыток все и вся объяснить и истолковать. На многое у меня у самого нет ответа, а многое в книге является сугубо личным. Ни для кого не секрет: любой, кто сегодня пишет о Японии, должен быть готов к тому, что иные придерживаются противоположных взглядов и могут даже привести аргументы в доказательство своей правоты.

Япония многолика. И если бы все ее лики собрать, то все равно не получилось бы единого лица страны. Многообразие ее велико. Поэтому не остается ничего иного, как выхватывать из этого многообразия нечто, в надежде, что оно и есть самое существенное. Однако эго надо делать с оглядкой на то, что оно, как таковое, само по себе не существует, а только во взаимосвязи с другими явлениями, в определенной системе.

При всем единстве и однородности, о чем так часто и охотно говорят, Япония — страна больших противоречий и контрастов, подлинных и мнимых, как в материальной сфере, так и в духовной. Поэтому складывается впечатление, что как отдельная личность, так и общество в целом живут в невероятном напряжении. Общая динамика и мобильность сегодняшней жизни производят сильное впечатление на всех, кто попадает в Японию. В зависимости от темперамента одних она пленяет, других утомляет и в соответствии с миропониманием вызывает либо восхищение, либо озабоченность, становясь страной грез или страной кошмаров.

Многое в этой стране создается в поистине захватывающем темпе. То, что сегодня еще актуально, завтра безнадежно устареет. Даже сложившиеся в течение длительного периода жизненные навыки, составляющие самые консервативные факторы в укладе каждого народа, в Японии зачастую претерпевают быстрые и коренные изменения. Когда я сравниваю многое из увиденного мною в 1958 году с тем, что было гораздо позднее, то не нахожу ничего общего, — будто попал в другую страну.

И еще одно признание: я отнюдь не считаю, что японист прежде всего должен быть страстным почитателем всего японского. Восхищение изучаемым предметом, симпатия и любовь к нему (в данном случае к Японии) может, правда, служить предпосылкой к этому, но ни в коей мере не означает, что японист всегда и при всех обстоятельствах обязан преклоняться перед предметом. Долг ученого — выступать посредником между изучаемой им страной и своей родиной и в меру скромных возможностей вносить посильный вклад в лучшее взаимопонимание между странами.

Одни объяснения в любви не принесут пользы, к ним необходимо присовокупить трезвые суждения, что исключает полное согласие автора со всеми 120 миллионами японцев. Эта книга отражает его личные воззрения, и рассчитывать на то, что они будут безоговорочно разделены всеми читателями, не приходится.