Собор, стр. 38

— Доброго утра, воин. — Ребята были почтительны, как того требовали традиции, но в глазах светилось любопытство.

Иван ответил на приветствие и двинулся внутрь двора.

— Где мудрейшие? — осведомился он, поглядывая на затянутое тучами небо.

— Да с отроками в лесу, должно быть, — так же с сомнением глядя на небо, ответил старший кашевар.

Тут Иван почувствовал взгляд и обернулся. Сыч стоял у края поляны и улыбался одними глазами.

— Давно не был, брат Волк, — тихо сказал он, когда Иван подошел вплотную.

И это был первый раз, когда Вещий Олег назвал его братом. Они постояли, испытывая удовольствие от того, что стоят рядом друг с другом, потом Сыч спросил:

— Душой отойти приехал или за советом?

— И то и другое, мудрейший. — Иван обвел взглядом поляну: — Красоту-то какую навели! Сыч кивнул:

— То из новых паренек. Художник. Мастерская у него была. По заказам работал. Его и прижали, да так, что хоть в петлю. Мальчишечку, от роду двух годков, выкрали. Жену машина переехала.

Иван удивленно покачал головой:

— Это за что ж такое зверство?

— Сначала денег хотели, а потом, хуже зверя дикого, человечья злоба открылась. Он наперекор им пошел, вот они его в мученики и выбрали. И чем могли, добить пытались. Он ведь руки на себя наложил, поехал в лес, машину на пригорок поставил, камень на тормоз приладил, залез на крышу, веревку через ветку перекинул да на шею. Потом опустился на капот и ну машину качать. Камень упал, машина тронулась, и он повис. Так бы и помер, да только Map на него наткнулся. Он ноне часто из своего леса вылезает. Почитай, каждый месяц. Так вот он парня с дерева снял и по глазам прочитал. Чем уж парень его сердце дрогнуть заставил, не ведаю, однако Map его в сторожку принес и на старейшину оставил. Парень-то первое время словно молодой волчонок зубами щелкал, все твердил, что все равно руки на себя наложит. Потом пригрелся, затейничать начал, а сейчас уже в отроках.

— А кто его так прижал?

— То-то и оно, что один из наших знакомцев. Тот, кто нашим именем живет.

— Рудой, — понял Иван.

Они постояли еще немного и, не сговариваясь, двинулись в чашу. Вскоре лес заматерел, ели вытянулись вверх, и впереди потянулись полосы тумана. Иван вдруг резко остановился, внимательно проводив взглядом полосу тумана, и, кивнув на уползавшую белую ленту, спросил:

— Map?

— Верно, — молвил Сыч, — его это лес.

Иван покачал головой. Сколько ж хранил старый волхв эту тайную, священную землю? Где, в каких краях располагался этот величественный лес?

— Почему он, почему не ты, мудрейший?

— Я живу среди людей. Мне нужна их вечная суета, их величие и низость, их трусость и мужество, иначе я перестаю чувствовать себя живым, a Map… он хранитель. Слушает разговоры этих деревьев, беседует с ветром, туманом, приручает их, а людей… Иногда он выходит из своего леса. Но всякий раз возвращается, брюзжа о том, как измельчали люди. Впрочем, о тебе он отозвался одобрительно.

— И как?

Сыч слегка набычился, вздернул подбородок и стал очень похож на Мара.

— Сей здоровяк, пожалуй, не полная куча медвежьего гобна, — произнес Сыч голосом Мара. — Впрочем, ликом гож — не значит хорош.

Иван расхохотался. Сыч, улыбаясь, зашагал дальше. За могучими древесными стволами показалась ограда святилища, но Сыч неожиданно направился влево, и вскоре ограда святилища скрылась за пеленой тумана. Через полчаса размашистого пешего хода Сыч небрежно бросил через плечо:

— О чем совет хотел?

— Да вот, — отозвался на ходу Иван, — Федерация у нас в руках. При следующем заседании мы уже можем Рудого к ногтю прижать. Но вот что меня мучает… — Он замолчал, пытаясь поточнее сформулировать то, к чему пришел путем мучительных размышлений бессонными ночами. Однако все объяснения казались либо сухими, либо излишне витиеватыми. Поэтому Иван сказал проще: — А то ли мы делаем, мудрейший? Сыч, как обычно, схватил самую суть:

— Опасаешься, что увидят Серую Смерть?

— Да.

Сыч еще какое-то время мерно шагал впереди, потом остановился:

— Это будет тяжело. Но необходимо. После того как про нас узнают, многие захотят стать подобными тебе и другим. Нельзя рассказать о силе, не рассказывая о бедах, какие она может с собой принести. Ибо тогда силу взалчет неспособный. А это непотребно. Впрочем, и когда способный имеет силу более, чем может вынести, ноша становится непомерной. — Он вновь двинулся вперед. — Я мог бы рассказать тебе о герое, чью силу и доблесть признали даже враги. Но прокляли братья и сестры. Если бы он выбрал путь Рода, Русь могла бы не знать ига. Но он выбрал путь Перуна. И с его гибелью на Русь опустилась тьма.

Они шли долго. Судя по тому, как менялась почва под ногами, как величественные ели все больше вытеснялись высоченными, корабельными соснами, они отошли довольно далеко от Валдайской возвышенности. Наконец лес вскарабкался на крутой косогор и отступил, разметнув свои уже почти полностью сосновые крылья вокруг макушки горы. На круглой поляне, занимавшей плоскую вершину, возвышался небольшой холм. Сыч подошел вплотную и опустился на колени. Он протянул руку и коснулся бока громадного валуна, торчащего у подножия.

— Здравствуй, брате, — прошептал Сыч.

Иван вдруг осознал, что этот холм — могила. Иван встал на колени рядом с Сычом и напряженно вгляделся. И холм будто зашевелился, завибрировал, словно кто-то, лежащий под ним, попытался подняться или хотя бы протянуть руку к ним, своим гостям. А может, похороненный воин, ибо над кем еще насыпали курганы, хотел что-то сказать? Долгое время они молчали. Казалось, Сыч различает, о чем ведет с ним разговор павший воин. Курган затих.

— Кто здесь лежит? — спросил Иван. — Кто-то из волхвов?

— Нет. — Сыч поднялся на ноги, прощаясь, провел по камню рукой и, резко повернувшись, пошел прочь не оглядываясь. Когда курган скрылся за полосами тумана, он вдруг ответил: — Там лежит воин, брат. Он обещал стать надеждой нашего братства, он был могуч, умен и признан князьями, но горяч, потому и погиб… — Сыч умолк, будто погрузился в то далекое время, когда погиб этот воин, потом тихо закончил: — Ты слышал о нем. Его звали Евпатий Коловрат.

Виктор Собако сидел в салоне шестисотого «мерседеса» и смотрел в проулок между гаражами. Машина стояла метрах в пятидесяти от спортзала, в котором размещался офис Иркутского областного совета Федерации национальных единоборств. Еще две недели назад все было в ажуре. На отборочный турнир приехал ближний прихлебатель Рудого — Чумной, еще не так давно он был шестеркой в московской школе Рудого, не блиставшей никакими особыми талантами. А тут, вслед за хозяином, резко взлетел вверх. Впрочем, этого можно было ожидать. Прежний хозяин Федерации подобрал себе в команду «зубров». Если бы он по-прежнему продолжал заниматься «Собором», то этот вид был бы уже на подходе к олимпийскому. А сейчас все рушилось, люди уходили, а Рудой пытался поправить положение, окружая себя бездарными, но преданными прихлебателями. И выжимая деньги из тех, до кого мог дотянуться. И ладно бы он их просто прикарманивал. Нет, он их тратил, причем щедро. Но как же бестолково… Создавалось впечатление, что он расходует деньги в состоянии полной прострации или дикой паники. Оплачу все, что угодно, только заметьте, что я работаю не покладая рук! Правда, эти приступы щедрости частенько сменялись периодами невероятного скопидомства. Однако в этот раз все складывалось хорошо. С тотемными животными он попал в струю. Старичок, правда, не уехал, но шуршал тихо, как мышь. Девицы попались расторопные и, незнамо откуда в этакой глуши, разбирающиеся прилично в компьютерах. Так что Собако приспособил их к работе в офисе. Отбор вся пятерка тоже прошла прилично. Все было в ажуре. И тут грянул гром. Сразу после отборочных Собако почувствовал настоятельную необходимость расслабиться и поехал оттянуться на недельку в пансионат на Байкал. Там у него все было на мази еще с начала девяностых. Неделька вылилась в десять дней. Но он особо не волновался. Девицы оказались на диво толковыми. Он даже подумывал, а не предложить ли им бросить эту муру с «Собором» и перейти в его основную фирму. Ведь ясно же, что это чистая туфта. Так, умный человек раскрутил на волне увлечения чего-то этакое, национальное, а нынче все тихонько умирает. Так что Первый Великий Чемпионат Великого Русского Национального Боевого Дерьма, вполне вероятно, окажется и последним. Виктор уже твердо решил, что к следующим выборам проведет на свое место в Федерации какого-нибудь лоха и поставит крест на этом этапе своей деятельности. Но по приезде все оказалось не так хорошо, как он рассчитывал. Во-первых, два его гвардейца — Хрипатый и Гога, — здоровенные лбы, которые держали в кулаке всех членов клуба с их убогими ужимками и дрессированными собачками, куда-то запропастились. Хрипатого он нашел дома.