Флаги на башнях, стр. 88
Рыжиков фертом ходил по колонии: куда тебе — знаменитый литейщик! Баньковский, мастер, без Рыжикова и шагу ступить не может, даже свой несчастный барабан начал ему доверять, хотя этому барабану до смерти три дня осталось. Рыжиков — аккуратист, Рыжиков — веселый парень, Рыжиков ворам спуску не дает в колонии. Нет, четвертую бригаду не так легко провести. Может быть, колонистам некогда, у колонистов и новый завод, и фронт, и умирающие станки, и школа опять на носу, и любовные неприяности с разными Петьками и Вандами. Но у четвертой бригады нашлось время, чтобы крепче подумать о Рыжикове. И бригадир четвертой, Алеша Зырянский, встал на собрании и сказал:
— По вопросу о кандидатуре Рыжикова в бригадиры первой наша бригада поручила сказать Володе Бегунку.
Колонисты поняли, почему не бригадир будет говорить, а Бегунок. Все узнали в этом ходе робеспьеровскую руку Алеши. Все помнят, как не так еще давно Володя Бегунок что-то хотел сказать, а дисциплина бригадная треснула Володю по голове, он сидел на ступеньках перед бюстом Сталина и краснел, сжимая в руках свою трубу. И Зырянский хитрый: сейчас все должны понять, что и тогда и теперь он согласен с Володей, что бригада Володю ни в чем не обвинила, что только по причинам дипломатическим четвертая бригада не может поднять настоящий скандал.
Поэтому, когда Володя встал, чтобы говорить, колонисты улыбнулись понимающими улыбками: упрямство четвертой бригады давно известно. Володя сказал, сохраняя на лице выражение холодной вежливости по отношению к Рыжикову и тонкого намека по отношению к собранию:
— Четвертая бригада ничего не имеет против колониста Рыжикова, но считает, что для первой бригады и для колонии можно найти более достойнубю кандидатуру. Поэтому четвертая бригада будет голосовать против Рыжикова.
Торский с удивлением посмотрел на Володю, и этот взгляд был для всех понятен: откуда у Бегунка такие шикарные выражения? Торский спросил:
— Значит, четвертая бригада считает, что Рыжиков недостоин звания бригадира?
Володя чуть-чуть улыбнулся углом рта и ответил Торскому:
— Нет, четвертая бригада вовсе не так считает. Ничего подобного! Он тоже достойный, а только надо еще достойнее. Видишь?
Теперь Володя улыбнулся полностью, что вполне соответствовало одержанной им дипломатической победе. Но Торский не унимался:
— Хорошо. Раз так, так почему четвертая бригада не предложит своего кандидата?
Кто их знает, может быть, четвертая бригада заранее готовилась к вредным вопросам Торского, Бегунок не долго думал над ответом:
— Мы можем предложить… пожалуйста… кого только угодно… сколько есть колонистов, какого угодно колониста.
— Только не Рыжикова?
— Да, за всех будем «за» голосовать, а за Рыжикова будем «против» голосовать.
Общее собрание было восхищено мудрыми ответами Володи Бегунка, хотя в этих ответах было много и чепухи. Для того чтобы ее обнаружить, Торский задал еще один вопрос:
— Значит, все колонисты могут быть бригадирами, только Рыжиков не может?
Володя обошелся без слов. Он просто задумчиво кивнул.
— И ты можешь быть бригадиром первой или, например, Ваня Гальченко?
У всех загорелись глаза. Хотя и важный вопрос разбирался на собрании, но колонисты всегда любили острые положения. В самом деле, как Бегунок вывернется?
И что ты скажешь, вывернулся! Правда, чмыхнул по-мальчишески, совершенно забыв о своей дипломатической миссии, но сказал громко, и когда начал говорить, то был даже чересчур серьезен:
— Я не говорю, что я буду таким замечательным бригадиром или там Ванька Гальченко, а только… все-таки лучше Рыжикова.
Торский зажмурил глаза и зачесал пальцами у виска, колонисты засмеялись, Брацан сказал хмуро:
— Да довольно с ним… вот затеяли с пацаном представление!
Володя Бегунок услышал, покраснел, обиделся:
— И вовсе не с пацаном, а вся четвертая бригада.
Четвертая бригада сидела на ступеньках у бюста Сталина и посмеивалась довольная: ее представитель здорово сегодня действует! А когда Витя Торский предложил поднять руки, кто за Рыжикова, четвертая бригада, сложив руки на коленях, рассматривала собрание насмешливыми глазами.
— Кто против?
Четырнадцать рук поднялось у бюста Сталина, и еще несколько рук в других местах. Против голосовали: Игорь Чернявин, Оксана, Шура Мятникова, Руслан орохов, Левитин, Илья Руднев, еще несколько человек.
— Против двадцать семь голосов, — сказал Торский. — Только непонятно, как голосуют Чернявин и Руднев. Выходит так, что вы голосуете не со своими бригадами.
Чернявин на это ничего не сказал, а Руднев ответил спокойно:
— Да, меня Бегунок сагитировал.
Руднев сказал это действительно спокойно. Никто не улыбнулся его словам. И хотя только двадцать семь голосов было против Рыжикова, а впечатление у всех осталось нехорошее. Еще никогда таких выборов в колонии не было. И когда принесли знамя и временный бригадир первой Садовничий вытянулся перед Захаровым, было не совсем удобно салютовать этой передаче. В четвертой бригаде Филька шепнул Зырянскому:
— Ой, Рыжикову салютовать?
Зырянский шепотом ж и ответил:
— Не Рыжикову, а общему собранию и знамени.
Так Рыжиков стал бригадиром. Через неделю он дежурил по колонии, и Ваня Гальченко, стоя на дневальстве, вытягивался «смирно», когда Рыжиков проходил мимо.
16. СПАСИБО ЗА ЖИЗНЬ!
Гораздо приятнее окончилось дело с Вандой. Конечно, ее бегство из колонии было тяжелым ударом и оставленная Вандой записка помогала мало. Хуже всего, что нашлись философы, которые стали говорить:
И чего там перепугались? Ну влюбились, поженились, что ж такого?
Зырянский таким отвечал с пеной у рта:
— Ничего такого? Давайте все переженимся! Давайте!
— Чудак, так влюбиться же нужно. Ты влюбись раньше!
— Ого! Влюбиться! Думаешь, это трудно? Вот увидите, через три месяца все повлюбляются! Вот увидите.
Похожай успокаивал Зырянского:
— И зачем ты, Алеша, такое несоответствующее значение придаешь? Не всякий же имеет полуторку. Без полуторки все равно не выйдет.
И Соломон Давидович успокаивал:
— Вы, товарищ Зырянский, не понимаете жизни: любовь — это же не по карточкам! Вы думаете, так легко вклюбиться? Вы думаете, пошел себе и влюбился? А квартира где? А жалованье где? А мебель? Это же только идиоты могут влюбляться без мебели. И, насколько я понимаю, у колонисто еще не скоро будет сносная мебель.
— Да, вы вот так говорите, а потом возьмете и умыкнете колонистку!
— Товарищ Зырянский! Для чего я буду ее увозить, если своих четыре дочки, не знаешь, как замуж выдать.
Зырянскому не везло или Ванде, но пришла она в колонию в выходной день, а дежурным бригадиром был в этот день… Зырянский. Колонисты жили уже в спальнях. Ванда вошла в вестибюль в послеобеденный час, когда все либо в спальнях сидят, либо в парке прячутся. На дневальстве стоял Вася Клюшнев, похожий, как известно, на Дантеса. Ванда оглянулась и сказала несмело:
— Здравствуй, Вася!
Клюшнев обрадовался:
— О Ванда, здравствуй!
— Пришла проведать. К девочкам некого послать?
— Да ты иди прямо в спальню. Там все.
— А кто дежурный сегодня?
— Зырянский.
Ванда повалилась на диванчик, даже побледнела:
— Ой, как не повезло!
— Да ты не бойся, иди, что он тебе сделает?
Но в этот момент Зырянский вышел из столовой вместе с Бегунком:
— А! Вы чего пожаловали?
— Нужно мне, — с трудом ответила Ванда.
— Скажите, пожалуйста, «нужно». Убежала из колонии, значит, никаких «нужно»!
Из столовой выбежали две девочки и запищали в восторге. Потом на этот писк выбежали еще две и тоже запищали, вырвалась оттуда же Оксана и, конечно, с обьятиями:
— Ванда! Ой! Вандочка, миленькая!
Зырянский пришел в себя и крикнул:
— Я вас всех арестую! Она убежала из колонии!
Оксана удивленно посмотрела на Зырянского: