Флаги на башнях, стр. 103
На станции Гришка недолго ждал Илью Ивановича. Он вышел на площадь веселый, румяный, даже подпрыгивал чуточку. Сел на линейку и сказал:
— Поехали.
Гришка чмокнул на жеребца, натянул вожжи, жеребец любил ходить на натянутых.
— Погоняй, погоняй, Гришук, — сказал хозяин. — Теперь некогда молоко возить. Раньше мы с тобой были обыватели, а теперь — граждане. Дела другие пошли, молоко некогда возить.
В город ведет старенькая мостовая. Она называется «замостьем». На замостье булыжник от булыжника на аршин, а между ними разная дрянь и ямы. Кованое колесо провалится в яму — даже жеребец с рыси сбивается, а хозяин хватается за Гришку.
— Ишь ты, дорога называется, черт бы ее забрал. Правили, сволочи, дворцы строили да эполеты цепляли, а дорога хоть завались. Постой, Гришук, вот мы дорогу построим, дай с немцами управиться! Я тебя тогда н такой фаэтон посажу, во! Перышко в шапочку, а в руках не две вожжи, а четыре, пара совсем другое дело!
Гришка представляет себе и парный фаэтон, и красивую шапку, и двух жеребцов в запряжке, а хорошую мостовую не может представить — не видал никогда и вообще предпочитает мягкую, раздольную накатанную ширину полтавского шляха, который выходит из города с другой стороны по которому ездят в Завирье.
— Пара, конечно, лучше, — говорит он. — А кто теперь будет заместо царя?
— Народ будет, вот кто!
— А народу много.
— Ну, вот и хорошо, что много. Из двух человек один дурак, а другой с роду так. А со всего народу умного легче сыскать. Найдется кому.
Илья Иванович кивает на просторно разместившиеся хаты, стоящие внизу по сторонам высокого замостья, прикрытые вербами.
— Ишь живут! Соломенная жизнь! Привыкли — и живут. На крыше солома, на воротах сорома, на плетнях солома, на соломе спит, и в голове крому соломы, ничего нету. Другие государства все тебе делают: и часы, и очки, и коверкот разный, и манчестер, а у нас только солому умеют. А здесь построить нужно фабрику, например, сукно делать. Сколько людей кормиться будет! Дело можно какое развернуть. Вот тогда мы с тобой и автомобиль купим.
— Это какой же? — спрашивает Гришка, немного пугаяст такой будущей сложности.
— О! Это, брат, чудо такое: без лошадей едет!
— Как поезд?
— Куда там поезд годится!
Гришка дальше не расспрашивает. Ему все равно, на чем ездить, главное, чтобы харчи были хорошие, а то в последнее время с харчами плохо стало, и хозяин говорит: «Довели Россию».
3
Уже яблоки и арбузы поспели, когда снова выехал Гришка за хозяином на станцию. Илья Иванович вышел на площадь сердитый и даже «здравствуй» не ответил. Сел на линейку и сразу в зубах заковырял спичкой. И так до самого моста возился с зубами. И только когда переехали мост, спросил неласково:
— Ну, пролетарий, был на этом собрании? Как там эти… выздоравливающие?
Гришке почему-то не хочется рассказывать о собрании, он вежливо чмокает на коня и отвечает между чмоканьем:
— Был.
— Солдаты разорялись?
— Как вы говорите?
— Солдаты были… Ораторы?
Гришка начинает вспоминать подробности собрания, и к нему приходит охота говорить:
— Солдаты больше говорили, а еще один из Благодухова, здоров так говорил…
— Хе! Здорово, говоришь?
— Здорово говорил!
— А солдатня радовалась?
— Там не только солдаты. Всем понравилось.
— Понравилось? И тебе, значит, понравилось?
Гришка повернул к хозяину улыбающееся лицо. Из-под растрепанного козырька глянули на Пивоварова довольные, ясные глаза:
— Понравилось, а как же? Здорово понравилось!
— Хе! А что ж тебе, например, понравилось?
— Да все.
Гришка оперся черной ладонью на подушку линейки, и жеребец сразу понял, что можно идти шагом.
— И как это, чтобы войну кончать, потому что, говорит, довольно кровь проливали за их, сволочей.
— За сволочей?
— Так и сказал: за сволочей, за буржуев, значит. Довольно кровь проливать. И власть Советам!
— О!
— Ага. Советы, сказал, должны быть для трудящихся. Кто трудится и работает. А кто не работает, того, говорит, к чертовой матери выкинуть.
— Действительно! Выкинуть! Разумный народ!
— Да, он разумный, — подтвердил весело Гришка. — Такой разумный!
Прямо все хлопали и хлопали!
— А солдаты что?
— Солдаты больше всех хлопали. А он еще про одного говорил: Ленин, есть такой, и тогда здорово хлопали.
— И ты хлопал?
— Ага.
— А чего ж тебе хлопать, спросить?
— А как же? А я что ж? Тоже… что ж… работаю.
— Да ведь ты Ленина не видел? Какой это такой, скажи пожалуйста, Ленин, тебе какое дело?
Гришка похлопал рукой по подушке, а на лице все о же довольное выражение.
— Ленин за всех трудящихся.
— Дурак ты, Гришка! Он за тебя беспокоится? Где он за тебя беспокоится? За тебя я беспокоюсь. Вон башмаки тебе купил? Купеил. Деньги тебе плачу? Плачу. Кормлю тебя? Кормлю. А ты говоришь — Ленин! Где ж? Пускай он тебе картуз купит, скажем…
Гришка поднял глаза на Пивоварова. В серых его зрачках оразились вербы, какая-то радость и какое-то удивление.
— Спасибо вам, это я не говорю. А только он за всех.
— Вот тебе и спасибо. А ему за что спасибо сказать?
— А тот у Богодухова все обьяснил: вся власть Советам! Буржуев по шапке, сами будете жить, без буржуев. А там в Петрограде сидит самый главный Керенский по фамилии, ой и вредный. ему все воевать и воевать… Кровь проливать.
— Значит, ты мой магазин заберешь? Хозяином станешь?
Гришка удивленно воззрился на хозяина:
— Да что вы, Илья Иванович! Зачем ваш магазин. Это против буржуев. Где Ленин, а где магазин.
Гришкины глаза погасли, он сердито глянул на жеребца: с какой стати шагом плетется и голову даже повесил!
— Но! Задумался!
Ехали молча до второго поста. И тут Гришка спросил:
— А вы видали большевиков? Хоть одного видали?
Пивоваров ответил неохотно:
— Вот добра нашел смотреть! Большевики!
— Интересно посмотреть, какие.
— Подумаешь!
Гришка почуял что-то неприятное в ответах Пивоварова. И вообще с некоторого времени хозяин ему меньше нравился: не такой веселый и все больше спрашивает, а сам мало говорит. Но сегодня, пожалуй, он и повеселится. У Гришки приготовлены для него городские новости. Может это и не такие важные вещи, как политика, а все-таки интересно.
— А вчера Воротиловка горела! Куда тебе зарево! Ни одной звезды не видно!
— Воротиловка? — быстро спросил Пивоваров.
— Всю ночь горела! Ой и здорово ж горела!
— Воротиловка?
— Ага. Мы с Гаврюшкой бегали.
— Много хат сгорело?
— Зачем хаты? Хаты все целые. Панский дом горел.
— Подожди. Шагом. Как ты говоришь?
— Я говорю: панский дом. Хорошо горел!
— Да что такое?
— И солома, и конюшни, и клуни. Все начисто!
— Ай-ай-ай! — задохнулся Пивоваров. — Лошади там какие замечательные! Сгорели?
— Нет! Зачем? Лошади — нет! Лошадей мужики развели. Лошади у мужиков теперь. И машины. И так еще… Организованно! Все в порядке. Ха! Наша пожарная приехала, а они говорят: «Чего приехали? Пускай горит!»
— Ай-ай-ай!
— А чего? — оглянулся Гришка. — Мужики сказали: «Удрали в город, пускай там и сидят, и им спокойнее, и нам без хлопот». Так они и поехали обратно. Не тушили.
— Куда ж они поехали?
— А в свою пожарную и поехали. Куда ж?
— Да нет! Восковы!
— А, господа? Господа в город поехали. Куда ж им ехать? Ха! Да они и не поехали вовсе…
— Что ты говоришь?
— Куда там ехать? Сам Восков, говорят, в одной рубашке удрал. Ребята воротиловские говорят: он всегда без подштанников спать ложился, у панов будто всегда так. Правда это?
— Что?
— Да вот, что паны без подштанников спать идут? Другое бы дело от бедности, а то чего?
— Да брось ты… подштанники… А Ирина Павловна?
— Эта барыня? Все целы! Они, как выскочили, так прямо в жито. А потом и пошли. Пешком.