Крепость души моей, стр. 68
– Бей!
Первый натиск «Беркут» выдержал. Щиты сомкнулись, заработали дубинки. Толпа попятилась. Но сзади напирали другие, небитые и злые. Бурлящая масса снова качнулась вперед. По щитам и шлемам застучали камни. Строй прогнулся, с пожарных машин ударили водометы. Тугие струи сбивали людей с ног, швыряли на асфальт, где их топтали свои же. К несчастью, толпа была слишком плотной. Струи водометов закручивали ее человеческими воронками, частично рассеивали, но разогнать не могли. Мокрые, ослепшие, озверевшие люди ломились вперед, к вожделенной цели.
Прозвучал приказ, и в толпу полетели гранаты со слезогонкой. Это срабатывало всегда: митинги, демонстрации, беспорядки, стычки футбольных фанатов… Сейчас – не сработало. Там, за дверями корпуса, ждала жизнь. Спасение. Для себя. Для родных и близких.
А на пути к спасению стояла преграда.
Краснолицый бугай в рубахе, разорванной в клочья, и насквозь мокрых «бермудах» с утробным рыком вломился в строй «Беркута». Плечом меж двух щитов, оставляя на твердых краях клочья кожи. Живой таран не удержался на ногах, упал, но дело свое он сделал. Строй нарушился, в брешь с победным ревом ударили атакующие. Бугай пытался встать; раз за разом его припечатывали к асфальту. В конце концов он остался лежать, содрогаясь всем телом, похожий на комок кровавого студня.
Бой уже кипел дальше.
Первая линия обороны была прорвана. Милиционеры продержались считанные секунды. Этого времени не хватило, чтобы восстановить строй, и ликующая, опьяненная победой толпа устремилась к крыльцу, затапливая все пространство перед корпусом.
«Беркут» еще сражался, сбившись в три-четыре группы. Бешеное половодье захлестнуло крыльцо, обтекая островки сопротивления. Загремели выстрелы. Меж щитов черного спецназа ударили рыжие вспышки. «Травматики»? Боевые? Толпа взревела и на кулаках внесла черных в здание через рухнувшие двери. Бойня продолжилась внутри – туда рекой вливались обезумевшие горожане. Звон стекол, треск выламываемых рам. Дверной проем не вмещал всех, и часть нападающих устремилась к окнам. Муравьи облепили здание, проникая внутрь через любые щели.
Милицию добивали во дворе, остервенело пиная ногами. Уцелевшие бойцы «Беркута» прижались спинами к пожарным машинам с иссякшими цистернами, наглухо перекрылись щитами, отмахиваясь дубинками. От них отступились.
– Что вы делаете?! Опомнитесь! Здесь больные!
– Где она?! Говори!
Бывший автослесарь, ныне безработный Вадим Нехайло ухватил за грудки врача, подвернувшегося под руку. Замахнулся:
– Говори, падла!
– Ее здесь нет! Нет! Клянусь вам!
– Врешь, гад!
Тяжелый кулак с хрустом врубился в лицо, бледное от страха:
– Говори, где?
Доктор Дёмушкин пытался что-то сказать и не мог. У него была сломана челюсть.
– Где?!
Трое погромщиков прижали в углу медсестру Галю. Та икала от ужаса, не в силах вымолвить ни слова. Ее отшвырнули прочь:
– Найдем!
– Не спрячут!
Дверь палаты с грохотом слетела с петель. Кусками посыпалась штукатурка, разлетаясь на линолеуме в пыль.
– Здесь праведница?!
– Н-не знаю! Не знаю я! Вы ж видите, я лежачий…
Воздетая к потолку загипсованная нога и сложная система блоков, гирь и противовесов говорили сами за себя.
– Лежи, не бойся. Пошли отсюда…
Следующая дверь.
– Ты – праведница?! Ты?! Признавайся!
– Да что вы, хлопчики, какая ж я праведница? Побойтесь Бога!
– Не она… Вон, вся рука в бинтах.
– Нарочно обмотали! Чтоб не узнали!
– А ну, проверь…
– Да что ж вы делаете?! Не надо, хлопчики! Только заживать стало…
Три крытых грузовика подкатили к задам корпуса. Из грузовиков на землю прыгали курсанты Академии внутренних войск в камуфляже без опознавательных знаков. Автоматы с примкнутыми штык-ножами и магазинами, подсумки, бронежилеты…
Плотно сжатые губы.
– Задача ясна? – рявкнул подполковник Захожай. – За мной!
И передернул затвор.
Гаданье
16:21
…ну ты и сволочь…
Серый, скромный «Шевроле» миновал аэропорт, не сворачивая к терминалам. Пустая, мертвая трасса ложилась под колеса. С северо-востока ползли тучи. Свинец затапливал небо, притворяясь сумерками. Духота делалась невыносимой. Хотелось ливня или конца света – хоть чего-нибудь.
«Шевроле» взял левее.
По обе стороны дороги колыхалась пегая, выгоревшая трава. Она была похожа на шерсть дряхлого эрдельтерьера. От жирового комбината несло канализацией. На обочинах скучали понурые тенты и самодельные прилавки, сколоченные из грубых досок. Обычно здесь торговали овощами с домашних огородов. Ведро помидоров, сетка огурцов. Перец сладкий и острый. Кабачки, лук связками. Банки с консервацией.
Обычно, только не сейчас.
Вдали заворчал гром. Молния, похожая на косой шрам, вспорола гущу туч. Ветер хлестнул вдогонку автомобилю, завил вдоль трассы кучерявые локоны пыли. Хлопнули тенты, один упал. Стая ворон взвилась с карниза столярной мастерской. Дождь медлил: издевался.
На выезде из города стоял ангел в костюме.
«Шевроле» остановился за десять метров до ангела. Из машины выбрался секретарь горсовета Дорфман. В белой рубашке с короткими рукавами, в темно-синих, мятых брюках, он был похож на командировочного из провинции, на выходные возвращающегося домой. Дорфману, в сущности, было все равно, куда ехать. Он знал: ангела встречаешь везде, где заканчивается город.
– Зачем ты пришел, Борух бар Моше? – спросил ангел.
– У меня есть информация, – начал секретарь.
И замолчал.
– У меня есть достоверные сведения…
Нет, не получалось. Дорфман был в состоянии насмерть заболтать Цицерона, не сказав ни слова о главном. Сегодня все его мастерство выглядело грудой ветхого хлама.
– Я в курсе, – сказал он, – что в городе есть люди, которых вы согласились выпустить. Это не один человек, и не два. Их десятки, возможно, сотня. Это правда?
Дорфман не ждал ответа и удивился, когда ангел кивнул:
– Правда.
– У меня нет их персональных данных. Впрочем, это не важно. Важен сам факт.
– Хочешь спастись, Борух бар Моше? – спросил ангел. – Спасаются в одиночку. Ты поэтому приехал один?
– Я плохой человек, – сказал секретарь Дорфман. – Ты меня не выпустишь.
– Ты не семнадцатый, – согласился ангел.
Дорфман не понял. Но уточнять не стал.
– Ты меня не выпустишь, – повторил он. – У меня два взрослых сына. Их ты тоже не выпустишь. Гришку вчера убили возле собора, ему теперь все равно. Ефим не отвечает на мои звонки. Разговаривать со мной отказался. Сидит дома, смотрит фильм «Господин оформитель». Досмотрит до конца и ставит на начало. Невестка боится, что Ефим сошел с ума. Ты не знаешь, в чем тут дело?
– Гришка умер, – сказал ангел.
Казалось, он плохо понимает, что значит «умер».
– Я тяжело болен, – продолжил секретарь. Глаза Дорфмана заблестели. Перед выездом он принял возбуждающее, сейчас ему хотелось еще. – Мне тоже все равно. Таких, как ты, за себя не просят. Тем паче, не с моим диагнозом.
Ангел сделал шаг вперед:
– За кого же ты просишь?
– У Ефима сын, мой внук. Полтора года в октябре, если доживет. Смешной мальчишка… Выпусти его с матерью. Или с няней, без разницы. Чего ты хочешь за пропуск?
– Он не семнадцатый, – сказал ангел.
– Не морочь мне голову! Думаешь, я тебя боюсь? Поцелуй меня в задницу со своей нумерологией. Хочешь храм? Называй место в области. Там с понедельника начнут стройку. В Малыжино стоит заброшенный храм Успения Пресвятой Богородицы. Восстановить?