Крепость души моей, стр. 34
Сергей закусил зубами погасшую сигарету, выключил компьютер. Стихи мистика Фофанова ему не нравились. Жеманно, сладко до патоки, претенциозно…
…И – прямо в яблочко. Снайперской пулей в сердце.
Ему повезло. Если бы он нашел фотографию Ани…
– …Птич-ка!
Хватит! Забыть, забыть, забыть!..
17:51
…A chego eto bylo?..
Знаменитый Режиссер вышел из заботливо распахнутых (обе створки, как для короля!) дверей, дернул носом и почесал животик, нависающий над туго стянутым ремнем. Если быть честным, то в более непринужденной обстановке Режиссер тянулся бы пальцами ниже живота, но сейчас положение обязывало. Пусть и варварская страна, но все же – почет, цветы, пресса, официальные лица…
Bene, bene!..
Если уж совсем по правде, то без цветов Знаменитый Режиссер легко бы обошелся. Невелика радость – почести у barbari. Но здание! Не утерпел, глянул вверх. Отлично! Пятнадцать этажей, три корпуса, сотни окон. Яркий блеск стекла, ровные ряды желтого кирпича.
Не высший класс, конечно, но… Сойдет!
Режиссер вежливо распрощался с местным «capo». Как его звали? Впрочем, без разницы. Все варвары имеют одно – совершенно непроизносимое – имя. И одно лицо, не слишком отягощенное знакомством с великой европейской цивилизацией.
Творец кивнул свите – и засеменил в сторону гостиницы. Удобно – площадь перешел, и ты на месте.
…Площадь, где стояло желтое здание, ничем не походила на ту, где свершилось первое чудо. Она была больше, напоминая средних размеров аэродром. Ее окружали величественные дома, построенные в эпоху кровавой диктатуры и полного нарушения прав человека. Великолепная натура!
Eccellente!
…если подумать, то для него, Знаменитого, могли бы и авто подать. Не кого-нибудь привечают! Barbari. Дикие, невоспитанные варвары!
К варварам Режиссера занесло из-за желтого здания. Действие его нового…
(…и уже можно сказать – великого! Нет! Очередного великого!..)
…фильма должно было происходить в жуткой, утонувшей в вековых снегах Mosca. Там таких зданий, построенных смертниками из страшного Gulag, предостаточно, выбирай любое. Но деньги, деньги! Mia madre! Какие требуются деньги!
Знаменитый вновь глянул на желтую громаду. Для этого ему пришлось обернуться и задрать голову. В качестве компенсации он, не выдержав, почесал именно то, привычное и приятное место. Ужасайтесь, barbari, погрязшие в рабстве условностей!
С условностями, мешающими полной свободе личности, Знаменитый Режиссер боролся всю сознательную жизнь. Напрасно его выживший из ума zio (на самом деле – дедушкин брат), приходской священник из глухой деревенской Апулии, грозил молодому человеку ужасами Inferno. Ада будущий потрясатель душ и сердец не боялся. Подумаешь, Ад! Он открыл для себя Рай, царство истинной мужественной любви, не знающей преград и запретов.
Об этом Знаменитый и снимал кино. В каждом его фильме один мужественный непременно должен был возлюбить другого, такого же мускулистого, с крепким волевым подбородком…
Новый фильм про страшную сталинскую Mosca тоже был о любви. К amore прилагался сюжет с тайнами, погонями, зловещими призраками и кровавым вездесущим KGB. Сценарий великолепен, актеры великолепны. Режиссер чувствовал себя истинным signore del mondo. Он велик! Да, он действительно велик. И скромность тут ни при чем. Скромность не должна заступать дорогу verita.
Но деньги, проклятые soldi!
Съемки в северной столице стоили невероятно дорого. И тут, хвала Мадонне, подвернулись под руку эти доверчивые наивные варвары с их захолустным городом, где расценки смешны, а дома и улицы – киногеничны. Желтое здание – центр действия. Нет, око тайфуна! У входа с высокими колоннами главный герой встретит Его, единственного и неповторимого, здесь же рискнет жизнью, спасая возлюбленного от присланных лично Сталиным убийц.
Любовь! Любовь! Il vero amore e eterno!..
Бодро, чуть подпрыгивая, Знаменитый Режиссер семенил по брусчатке площади к гостиничному входу. Он чувствовал себя счастливым. Лишь в глубине души, кипящей любовью, шевелился неприятный злой червячок. Зря, ах, зря он вспомнил покойного дядюшку, этого мракобеса, поклонника и приспешника Муссолини!
Эдак и присниться может. Invano, invano!
Юного вольнодумца, открывшего для себя бесконечные горизонты истинной любви, дедушкин брат адом не испугал. Но старик был умен и языкат. Однажды вместо скучных наставлений он рассказал реальный случай из своей практики. В Апулии, как и в заснеженной Siberia, с законами дело обстояло плохо. Если точнее, никак. У русских справедливость олицетворял косматый Orso, в Апулии за грешником приезжали. Ночью, перед рассветом; за особыми злодеями – средь бела дня.
…Стук копыт. Вначале – чуть слышный, потом – громче. Forte, громче! И вот появляются они, в темных плащах, на худых черных клячах. Желтые черепа, пустые равнодушные глазницы.
L'orrore! Кошмар!
Юный грешник виду не подал, даже посмеялся, желая позлить настырного zio. Но первой же ночью услышал и увидел… Простыни пришлось стирать. Плохо было даже не это, а то, что сон время от времени повторялся.
…Тощие коняги. Улыбчивый оскал под капюшонами. Всадники прибыли за грешником, за плотью его и за пропащей душой. К счастью, они приезжали к Режиссеру не чаще раза в год. К тому же это был сон, пусть страшный, а такие сны, как твердо установлено, изобрел великий мерзавец Senor Sigmund Freud, дабы брать побольше денег с пациентов.
Деньги, проклятые soldi!
Знаменитый Режиссер почесал то, что чешется. Ради поднятия духа обернулся, намереваясь вновь глянуть на желтую громаду. Пусть снятся! Он снимает фильм! Великий фильм про великую любовь! Да, amore. Amore e eterno!..
Поглядел, возвеселился духом…
Ничего не понимая, с удивлением воззрился на небо. Обычное, осеннее… Красное! Нет, не красное – purpura. Багряное! Густой кровавый замес ударил по глазам. Рука дернулась, пытаясь закрыть лицо. Поздно!
Они были здесь.
Костлявые клячи (черное на крови!). Тяжелые капюшоны на плечах всадников. Скалятся желтые черепа. По небу, сквозь разбегающиеся в ужасе облака, ровным шагом, неостановимо, грозно…
Всадники ехали – плыли! – беззвучно, но Режиссер услышал стук копыт. Это кровь ударила в заледеневшие виски.
– Цок… цок… цок… Pec… ca… tore…
За ним! О, Святая Мадонна!
– Цок… цок… цок!..
Santa Patrona! За ним!..
– Mammina-а-а-а-а!
Стоя на коленях в теплой пахучей луже, Знаменитый Режиссер проклинал день, час, мгновенье, когда он впервые поддался, расстегнул ремешок форменных школьных штанов…
– Peccaminoso! Peccaminoso!..
Небо давно было прежним – светло-голубым, мирным. Но грешник все не решался поднять голову, взглянуть вверх. Он боялся увидеть черные следы тяжелых копыт.
– Vo blya! – не без удивления заметил идущий мимо варвар, выплевывая окурок.
– A chego eto bylo? – откликнулся второй.
И хлебнул пива из «пака».
День четвертый