Наследники легенд, стр. 38
Время. Его всегда не хватает.
Маг провел ладонью по лбу, словно разглаживая тревожные морщины, и улыбнулся:
– Рассказать, что задержало меня в дороге? Одна интересная встреча… почти случайная. Я видел наследницу Рины и ее мужа.
– Да? – оживилась эльфийка. – Они уже в пустошах?
– Даже близко не подошли. Мне кажется, им мешает наша сеть, нужно бы подвинуть немного. А ты правда никогда не видела Сумрака без маски?
– Нет. Говорят у него ужасный шрам и…
– Богатая фантазия, – рассмеялся Лестеллан. – Милый мальчик. Эльф или полукровка, но не человеческий смесок. Я бы предположил, что в нем есть что-то от тэвков, если бы не знал, что у стражей пустошей не может быть детей. Я не сдержал любопытства и вынудил его открыть лицо, но в следующий раз связываться не стану. Трудно понять, чего от него ждать. А его жена…
– Она похожа на Рину, да? – улыбнулась воспоминаниям Аэрталь.
– Да. Но у Рины были глаза загнанной лани. А у этой взгляд сытой тигрицы.
– Ты поэт.
– Нет. Просто не нашел другого сравнения. Сытый хищник остается хищником. В нем нет злобы, но он убьет не задумываясь, если ты посягнешь на его территорию или подойдешь слишком близко к его детенышу.
– Их дети под надежной охраной, – заметила королева. – А если родители не вернутся из пустошей, я сделаю все, чтобы забрать малышей в Лар’эллан. Наследие Рины не должно достаться людям.
– Ты все продумала, сестричка. Но не предупредила Галлу Ал-Хашер, что ждет ее за Чертой.
– Она здесь, чтобы найти Истмана.
– Это она так думает. А ты, как и я, надеешься, что она найдет не только этого никчемного человека, но и Башню, и доведет до конца то, что ты не позволила сделать Рине. И мы сможем жить спокойно.
– Нет, – Аэрталь покачала головой. – Я не говорила ей про Башню. И я не могу… не могу желать зла своему брату.
– У тебя давно уже только один брат, Талли. И этого не изменить.
Время назад не повернуть. Не им.
Глава 9
Он не знал, сколько пролежал на холодной земле, влажной от его крови, но знал, почему все еще жив. Нож. Кольцо. Нож брал его силу и отдавал в кольцо. Кольцо наполняло ею кровь и поило нож. Нож возвращал силу кольцу.
Нож – кольцо – нож. Скоро этому придет конец. Кровь медленно, но вытекает из тела, и ножу нечего будет пить. Он умрет от жажды. Он – это нож. А без ножа умрет и он. Он – это Истман. Тот, кто еще вчера был правителем могущественнейшей державы Тара, а завтра должен был получить весь мир…
– Ба! Ба-а!
Только что была тишина, а теперь этот крик. Зачем?
– Ба, тут мертвяк!
– Что? Какой мертвяк? Илот-заступник!
И шершавые пальцы мерзкими змеями по лицу.
– Живой, вроде.
– Ба, а кто это?
– Не знаю, милый. Но, видишь, лагерь тут был. Имперцы стояли. Они его и… Ты пойди пока погуляй. А я гляну, чем помочь можно.
Шорох удаляющихся шагов. Чужие руки на груди. Боль…
– Ты потерпи, мил человек. Сейчас поправим тебя.
Крик застрял в пересохшем горле. Нет! Только не нож! Оставь! Без ножа он умрет сразу же, без ножа не будет силы…
Сила. Чужая, живая. Горячее прикосновение, запах трав. Зуд и жжение, но уже не боль. Жар, а потом сразу холод, будто кто-то приложил к ране лед.
– Гожусь еще на что-то, – долетает издалека задумчивое. – А ты поспи, болезный, поспи. На вот, подарочек тебе, – в ладонь легла знакомая рукоять. – Внукам хвастать будешь. Хороший нож – сердца не коснулся, жизнь твою взять не захотел. Еще послужит тебе.
Послужит. Еще как послужит.
– Спи.
И снова тишина…
Ее звали Ольгери. Сама назвалась, когда в очередной раз поправляла повязки и поила его из тыквенной фляги.
– А хочешь, Ольей зови или Герой. Людям так привычней.
Впервые открыв глаза он ожидал увидеть старуху, а увидел женщину лет сорока, худощавую, смуглую и черноволосую полуэльфийку в поношенном платье и рваном переднике, карманы которого топорщились, набитые всевозможной дрянью: какими-то корешками, листиками. Наверное, и в ее сумке было то же самое. Травница. Магичка. Первая жертва для вернувшегося к хозяину ножа. Но Истман не торопился: пусть сначала долечит его, потом восстановит силу, чтобы ее не оказалось слишком мало и он сумел дойти… Куда? Куда ему теперь идти? К усыпальнице? Брунис, должно быть, уже добрался до нее, получил кость…
– Ну чего ты? Тише, тише.
Хотелось выть, а с губ сорвался лишь хрип.
– На вот, попей. Мне бы еще покормить тебя как-то…
Есть. Мысли о еде гнали все остальные – забывался ублюдок Брунис, забывались мечты о силе мира. А эта растрепанная ведьма не могла предложить ничего, кроме горького травяного отвара, от которого желудок сводило еще больше, и сухарей. Сухари! Как он станет их грызть, если и рта открыть не может?
– Придумаем что-нибудь.
Женщина с хрустом надкусила сухую горбушку, неспеша разжевала, а после вынула изо рта бурую кашицу и поднесла к его губам.
– Так вот попробуй.
Он брезгливо отвернулся, но хлебный запах щекотал ноздри, заставляя ворочаться все внутри, и спустя миг бывший император, словно щенок, облизывал измазанные жидкой тюрькой пальцы.
– Будет дело, – улыбнулась колдунья.
В мятой кружке она замочила целый сухарь, раздавила пальцами и так же, из рук, покормила:
– Хватит пока, нельзя больше. Спи.
Потом, просыпаясь, Истман думал, сумеет ли он, забрав себе ее силу, сам научиться вот так засыпать, проваливаться в умиротворяющее тепло, тонуть в светлом облаке и не видеть снов. А открывая глаза, радоваться, ощущая себя живым.
– Нельзя тут дальше оставаться. Не ровен час, вернутся те, что тебя… Дальше пойдем. Мы с Сайли веток наломаем, волокуши сделаем. До Кургана дотащим тебя кое-как, а там и Черта близко. Может, отлыгаешь к тому времени, сам и решишь, с нами пойдешь или домой вернешься. Есть у тебя тот дом-то? Ждет кто?
Дом? Дворец в Каэре? Вряд ли… Не ждут. А если и ждут, то со страхом, с опаской. И ему тоже страшно туда возвращаться: вдруг там уже Брунис?
– У многих из нас так, – вздохнула женщина, когда он отвел глаза. – Ни дома, ни семьи. А все война проклятущая и император этот, чтоб его хоры во Тьму утащили! А ты что дрожишь? Знобит? Давай-ка я укутаю. Эти-то побросали тут все, торопились, видать. Баул вон с вещами кинули. Я глянула, тебе в самую пору будут, как отойдешь, – рубахи там, штаны, плащ имеется…
А книга? Он открыл рот, чтобы спросить о книге, но не сумел выдавить и слова.
«Сила мира» – тот самый потрепанный фолиант, с которого все начиналось. Брунис не забрал его, Истман увидел книгу, когда Ольгери с внуком, таким же худым и темноволосым мальчишкой лет десяти, вернулись, таща широкие еловые лапы. Травница решила сделать еще отвар в дорогу и разложила костерок под маленьким походным котлом. Чтобы сырой хворост скорее разгорелся, она вырывала из книги страницы и, сминая, подбрасывала в огонь. Истман промычал что-то, протестующее поднял руку… И опустил, закрыв наполнившиеся слезами глаза. Гори оно все синим пламенем!
Отца Истман не помнил, тот умер, когда мальчику было три года. Говорили, что от дурной болезни, которой его наградила одна из многочисленных любовниц. Мать его Исиль, принцесса Анвейская, младшая сестра императора Растана, надела траурный наряд и покинула столицу. Пока ее сын рос под присмотром нянек, привыкшая к светской роскоши женщина медленно угасала в провинции, изредка собирая благотворительные вечера и раздаривая состояние ушлым храмовникам, чтобы купить немало нагрешившему при жизни супругу пропуск в сады ауров.
Все изменилось в один день. Престарелый магистр Эмарен, долгие годы бывший личным магом их семейства, не вышел к завтраку. А к обеду в доме уже появился новый маг, молодой, обходительный. Целитель – на это делался упор в те времена. Истману, которому тогда уже исполнилось десять, он поначалу понравился: не игнорировал, как другие взрослые, всегда был готов ответить на вопросы, развлекал мальчишку нехитрыми иллюзиями и волшебными историями, на какое-то время став единственным в поместье другом. Уже потом Истман услыхал от кого-то из слуг селянскую поговорку «Хочешь подоить корову, подружись с ее теленком». Когда корова, то бишь принцесса Исиль, достаточно приблизила к себе любителя снимать сливки с чужого молока, открыв ему доступ и к своему счету в банке, и в свою спальню, теленок потерял для него интерес. Придворный маг, как и прежде, прилежно исполнял добровольно взятые на себя обязанности заниматься с ребенком письмом и арифметикой, а потом и географией, и историей (прочих учителей Истман, от природы замкнутый и застенчивый, побаивался), но все больше тяготился этими занятиями, вскользь намекая ученику, что при его непроходимой глупости сидение над книгами – пустая трата времени. Даже сумел убедить в этом Исиль.